Неизвестная цивилизация-6. Шамбала моей души

 В конце публикации размещены редкие исторические фотографии из различных фондов, отражающие жизнь бурят и русских Забайкалья конца XIX и XX веков. Казалось бы, большинство фотографий не имеют отношения к публикуемой теме, но, тем не менее, они отражают дух и характер прошедшего времени и наших предков.

Дугаржап Жапхандаев. Алханай - Шамбала моей души
(1928-1930 годы. Мир глазами семилетнего ребёнка) 

 ОЖИДАНИЕ ПРАЗДНИКА. В МОНАСТЫРЕ

Меня берут на праздник– хурал! Жалма-абгай остается дома с бабушкой, а дедушка, папа, мама и я едем в тарбагатайский дацан. Накрапывает мелкий дождь, полог дымохода задернут, к подпоркам юрты ласточки прилепили свои гнезда и сейчас летают около них. Дождь усиливается, я боюсь, что с вершин на наш летник могут хлынуть потоки. Неужели мы не поедем на праздник?
Но в полдень выглянуло солнце, сияющая радуга выгнулась и засверкала в небе. Дедушка собирается пасти коров, а мама смеется и говорит:
– Иди вместе с дедушкой. Говорят, когда дедушке было семь лет он охотился на склоне Додо-Мадаги и убил там теленка изюбря. Это случилось лет семьдесят назад, тогда еще русских деревень не было... 
Вдоль речки пасется много коров. Я лежу под березой возле дедушки. Он прикуривает трубку, приятно запахло дымом. Над нами, под самым сводом голубого неба, парят коршуны и кажется, что они тихо позванивают в небесный колокол: «Ти– ан, тин... » Дедушка что-то напевает себе под нос. Интересно, о чем он думает? Он охотится уже семьдесят лет!
Говорят, что давно– давно из-за Загдачея и Соктуя здесь враждовали хамниганы и буряты, потом русские столкнулись с бурятами. Воевал ли мой дедушка? А что мне говорила Жигзыма-абгай? «Твой дедушка не давал русским распахивать земли у святых мест. Русские почитали твоего дедушку. Ведь он неутомимый и меткий охотник... »
Иногда дедушка пьет молочную водку– архи. Люди всегда приносят ему архи в маленьком туесе. Выпив, дедушка становится добрым и ласковым, много болтает, но никогда не врет. Ведь ламы говорят, что воровство и вранье одинаковы...
Проходят дни, идут грозы, палит зной. Коровы далеко не уходят, овец остригли, они теперь белые и жирные. Скоро, очень скоро мы поедем на праздник в монастырь. Сколько еще ждать? Иногда я думаю, что праздник отменили. Лучше не думать об этом.

В глубоком омуте мы с Жигмит-Сынгэ ловим гольянов.
– Мы поедем на праздник– хурал! – не выдерживаю я.
– В агинский дацан? – не очень-то заинтересованно спрашивает мой друг.
– Нет, в тарбагатайский.
– А в агинском дацане ты мог бы встретить Шара Хубуна, Цыден– Еши... они там послушниками– хувараками, – сообщает мне всезнающий Жигмит-Сынгэ.
– Они будут проводить праздник– хурал!– выпучил я глаза.
– Да кто им доверит! – рассмеялся Жигмит-Сынгэ. – Они будут просто стоять в желто– красных орхимжо и по одному разу бить в большой барабан. Вот и все!
Но все равно они станут ламами и будут проводить хуралы. Многие отдают своих мальчиков в послушники– хувараки. Я перечисляю сверстников, которые в дацане:
– Гомбоев Содном– Даржа, Поненов Ендон– Одо, Гава– ламбагай...
– Наш Жанчип, – добавляет Жигмит-Сынгэ...
Теперь мы понуро смотрим на гольянов, мелькающих в прозрачной воде и тоскливо думаем, что мы самые– самые глупые, если нас не отправили учиться в дацан!
– Пойдем к нам. – вдруг предлагаю я, очнувшись от мрачных дум.
– Нет, мне мама запретила шляться по стоянкам, – печально качает головой мой друг.
Вдалеке погромыхивает небо. А. может быть, это папа работает в кузнице или мама пахтает айрак.
– Когда мы поедем на праздник– хурал? – недовольно выкрикиваю я, вбегая в дом.
– Сегодня приготовим айрак и архи, а завтра поедем, – спокойно отвечает мама.
Завтра! Как долго ждать... Все вокруг становится неинтересным и скучным. К тому же никто к нам не приходит, никого не видно на дороге. Все уехали на хурал? Вечереет. Но вот появился всадник, за плечом у него длинное ружье с сошками. Очень похож на дедушку. Но нет, это его русский друг Мартюшкин Мишка.
– Дедушка дома? – спрашивает, подъехав, Мартюшкин.
– Дома, дома, – отвечаю я, – мы на праздник– хурал поедем.
– Когда?
– Авчара – говорю я по-русски, что должно означать -завтра.
Мартюшкин Мишка усмехается в рыжие усы и направляет коня в лес. Он, наверное, хотел поохотиться с дедушкой на диких коз... Надо попробовать уснуть.
Просыпаюсь и – едем! Еще не запрягли коня, а я уже сижу на телеге. Никто, кроме меня не торопится. Грузят разные вещи, расстилают войлочные матрацы, смазывают телеги, я ерзаю и нетерпеливо смотрю на домашних.
– Дугаржап! Иди, одевайся и покушай, скоро поедем, – вдруг кричит мне мама.
Оделся я мгновенно, но как я могу спокойно есть! Выбегаю за папой.
– Кушак забыл! – кричит мне вслед мама и звонко смеется. Затягиваю на себе зеленый кушак. Взрослые никуда не торопились, а оделись быстрее меня. На них шелковые тэрлики, круглые пуговицы-тобшо золотятся под солнцем. Коня уже запрягли, к оглобле телеги привязан и дедушкин конь.
Едем! Вдоль дороги цветут курчавые белые цветы, в воздухе плывут ароматные запахи. Мы смотрим вдаль и любуемся красотой. Дедушка сидит позади всех, поджав под себя ноги, и задумчиво вздыхает.
-как много цветов! – восхищается мама. Какая она сегодня красивая!
– Надо бы их просушить и повесить на зимнике, – рассуждает папа, – будет меньше блох у овец. Да и запахи летние...
– Тут наши ламы всегда собирают лечебные травы и цветы, – говорит дедушка и долго рассказывает о старине, растениях, людях...
На вершине Тамхи– Баряшина – молитвенные камни. Подносим приношения духам, просим у них удачи и едем дальше.
– В той низине есть озеро, – вдруг вспоминает папа, – раньше там нельзя было поить коров, подыхали. Потом Дамбаев Халзан привез скотского доктора из Огшо– города. Доктор бросил в озеро какие-то лекарства и коровы перестали дохнуть. Наверное, там были ядовитые бомо.
Об этом бомо рассказывал мне отец моего друга Жигмит-Сынгэ – наш сват Даши. Теперь я знаю, что бомо – это круглые существа с человеческую голову, а внутри их – желтая вода. Бомо могут катиться, где угодно. Если скот перейдет им дорогу, то пропадает. Мясо такого скота надо варить в медных котлах, чтобы не отравиться.
Резво рванула телега, – мы выехали на ровную песчаную дорогу за Харгастуем. Впереди, справа, высится Додо-Мадага. Прищурив узкие глаза, дедушка зорко оглядывает местность. Может быть, где-то здесь он убил теленка изюбря, когда ему было семь лет? Папа мне рассказывал о том, что дедушка еще мальчиком застрелил волка из кремневки.
– Мама, где мы едем? – спрашиваю я.
– Рядом с горой Батор. Посмотри вон туда, видишь Ундур– Саган? Помнишь, мы там зимовали ? Мы жили там еще до тебя, в год большевиков...
Далеко впереди синеет гряда гор. Дедушка смотрит на обочину дороги и молчит. Папа подгоняет вожжами коней и шепчет про себя: «год большевиков... » Я помню, как мама рассказывала нашему знакомому Мадэн Тарзаю, кочевавшему из Хори в Монголию. «Это были обыкновенные русские люди с ружьями. Среди них был один наш тала. Мы поняли, что он проводник. Они приехали прямо к нам и вошли в юрту, держа ружья наготове. Все живое хочет есть. Мы сварили им мясо, вскипятили чай. Вдруг один из них кинулся к нашему шкафчику, но его грозно остановил чернобородый русский. Наш тала громко разговаривал с большевиками, потом обратился к нам на бурятском. Он сказал, что большевикам нужна теплая одежда, но грабить нас они не собираются, а нам пока лучше не выходить из дома. Большевики поели у нас, потом направились к Убушаевым и ограбили их... » Этот год и вспоминали в нашей семье как «год большевиков».
Въезжаем в русскую деревню Такеча. Снова я вижу большие дома, цветы в окнах, а на улице расхаживает страшная и большая птица с длинной красной и мясистой бородкой. Вопросительно смотрю на дедушку.
– Это индюк, – смеется дедушка, – он ничего не сделает. Не бойся!
– К нашему тале не будем заезжать? – спрашивает у папы мама.
– Поздно уже, а нам еще далеко ехать, – бормочет папа, подгоняя коней, – чу-чу!
На окраине деревни, вдоль плетенной тальником изгороди, трусцой бежит худой поросенок. «Наверное, какой-нибудь бедный русский нес его в руке и выпустил», – думаю я.
– Пакостливая свинья, -замечает папа, – в огород хочет забраться.
– А зачем? – удивляюсь я. Все смеются.
– Он там все разроет, разломает и съест, – объясняет мне мама.
За Такечей дорога разветвляется.
– По правой дороге можно приехать в деревню Улачу, за ней, на той стороне Онона, есть Огшо– город, – рассказывает мне папа. Папа умный, он все знает и везде был!
Мы едем по левой дороге. Дедушка нарезал на мелкие куски вареное мясо и протягивает мне. Хорошо есть в дороге! Неторопливо разжевываю куски мяса и осматриваю незнакомые места. Здесь низкие и пологие горы, а видно далеко-далеко, здесь все не так, как у нас в Загдачее и Соктуе.
Останавливаемся на вершине перевала у большой кучи молитвенных камней с приношениями. Взрослые молятся, разбрасывают дары. Вокруг – голые сопки, серые камни. Неутомимо заливаются невидимые жаворонки, крепко пахнет богородской травой и полынью. Едем дальше. Медленно садится солнце. Дедушка снова начинает разрезать вареное мясо острым ножом. Опережая его, предупреждаю:
– Не хочу.
Сопки не кончаются, а мы все едем и едем. Солнце село, темнеет, становится прохладно. Когда же покажется дацан? Нетерпеливо всматриваюсь вперед. Вдруг острым и ярким утесом мелькнули и исчезли за редкими деревьями круто выгнутые углы крыши сумэ.
– Чу-ло! -закричал дедушка на коней.
Стало совсем темно. Я прижимаюсь к дедушке, он придерживает меня под мышки. Слабо замерцали первые звезды. Медленно проваливаюсь в сладкий сон...
– Вставай! – вдруг подталкивает меня мама.
Сонно оглядываюсь. Нет, еще не утро. Что это? Вокруг юрты, телеги. Наверное, мы на каком-нибудь стойбище. Мне неохота вставать с теплого места.
– Здесь будем ночевать, – говорит кто-то. Слышно, как в летнике разговаривают люди, с треском разгораются дрова в печи. Мы с дедушкой остаемся и засыпаем на телеге...
Как звонко и радостно поют жаворонки, как их много! Где-то каркают вороны...  Почему я сижу возле горячего котла? Вдруг котел с кипящим молоком опрокидывается прямо на меня! Почему мне не больно? Где мама, папа и дедушка?
Просыпаюсь, часто и гулко стучит сердце .Солнце уже высоко, вокруг незнакомые дома и юрты. Жарко. Сброшенные сапоги– гутулы лежат на кошме.
– Одевайся скорей! Пойдем чаевать. Праздник-хурал начинается! – кричит мама, подходя к телеге.
Растерянный, тычусь туда-сюда, обжигаясь, пью чай. Сонно озираюсь и иду за взрослыми. На высоком крыльце большого дома смеется мальчик в красивом тэрлике. Жамьян-Дэби! Не успел я крикнуть, как он зашел в дом.
Неожиданно перед глазами вырос ослепительный дворец, сияющий золотом! На стенах блестящие желтые зеркала, плавно изогнутые углы крыш остро тянутся в небо, наверху золотые лани, колесо и блестящие шарики, стены и двери в синих и зеленых узорах. Вдруг послышались густые и мелодичные звоны и гул, опьяняюще запахло благовониями, закружилась голова.
Множество людей в красивых и разноцветных одеждах, обнажив головы, молятся перед величественным дацаном. Лишь бы не упустить из вида длинный и черный дедушкин тэрлик! Как вдохновенны отрешенные лица молящихся людей, как сосредоточенно и вдумчиво перебирают они четки! Где-то там, впереди их, сливаются в торжественный рокот голоса тучных лам.
Еле протиснувшись сквозь толпу, я прижался к дедушке. Звенят колокольчики, гудят какие-то трубы, бухают барабаны. Звуки то накатываются волнами на людей, то неожиданно уносятся в высь и тают в небесной лазури. Вижу молоденького ламу, он дует в длинную трубу– бискурит, подняв голову в голубую высь и раздувая пухлые щеки, Сколько он так может дуть, не прерывая дыхания? Оказывается в такие трубы дуют на всех четырех углах дацана!
Вдруг откуда-то появились мускулистые ламы в желтых, высоких и изогнутых, шапках. Старики вокруг меня стали читать еще громче и неистовее
– Почему у них такие шапки? – спрашиваю я у мамы. Она наклонилась ко мне и сурово зашептала.
– Молчи и слушай! Эти шапки называются – шасар, а ламы – унзад, запевалы.
Ламы сидят под колонами на просторной площадке перед дацанам. Смотрю – высоко над ними, под карнизами, вьются золотисто-черные ласточки около своих гнезд.
На чем стоит позолоченное божество, что написано в этих толстых книгах, на каком языке они написаны? В больших сосудах тлеют благовония, в серебряных блюдах золотится зерно, ветер развевает желтые шелковые материи, мерцают острые жала копий. В ряд сидят бритоголовые ламы в красных тогах– орхимжо, враз перелистывают страницы книг и гулко, и мелодично читают молитвы под звон колокольчиков. За ними на возвышении сидит старый седобородый лама с печальными глазами и время от времени позванивает маленьким бубенчиком, и сразу после этого звенят литавры, а в паузах рокочут бискуриты и морские раковины... Меня начинает пробирать радостная дрожь! Как здесь красиво и торжественно. Мы пасем овец, боимся волков и бандитов, папа целыми днями работает в черной кузнице, дедушка охотится в тайге... Ни у кого в Загдачее и Соктуе нет счастья. А тут душа улетает в небо, хочется плакать и петь! Наверное, это и есть рай.
Жарко и душно! Многие утирают вспотевшие лица подолами. Наверное, сверху на нас смотрят небожители. Или же они спускаются к нам?
Кто-то дергает меня за рукав. Полусонный и счастливый, натыкаясь на людей, иду за папой, мамой и дедушкой. Куда мы идем, что еще будет?
Кажется, мы выходим в зеленую и волнистую степь. Пухлая девушка, в желтой безрукавке на синем атласном халате, вся в серебряных и коралловых украшениях разговаривает с мамой. Звенят вокруг цепочки, монеты, за кушаками мужчин сверкают ножи в серебряных оправах, белые раковины, кресала, блестят под солнцем разноцветный шелк, атлас, бархат, чесуча и парча. Вдруг откуда-то появился человек с огромным медным чайником. «Наверное, он разносит святую воду– аршан», -подумал я и повернулся к папе. Он вытащил из-за пазухи деревянную чашку и протянул мне.
В зеленой степи, на ровных досках, расставлены такие же большие медные чайники, блюда с пряниками, хлебом, сахаром. Все стали рассаживаться прямо на землю. Смотрю – пухлощекий толстый мальчик замачивает пряники в чае, набивает рот и с трудом разжевывает, Вот нахал, как ему не стыдно! Папа стал разливать нам горячий чай, с людей градом бежит пот, А в моих ушах все еще гудят раковины и звенят литавры.
Вокруг степь и голые сопки, просторно, совсем не так, как у нас в Алханае и Загдачее. Всюду носятся ласточки и поют жаворонки. Если дацан называют тарбагатайским, наверняка тут есть тарбаганы. Дедушка рассказывал, что, убив тарбагана, надо наполнить его раскаленными камнями. Получится «болто» – самое вкусное и полезное мясо, А как вытаскивать кишки? Наверное, здешние люди знают... Однажды на обо я видел красивого желтенького зверька, тогда Жалма-абгай закричала: «Смотри – тарбаган, тарбаган!» Наверное, в Тарбагатае их много.
Опять люди потянулись в сторону дацана, где все еще рокочут бискуриты и звенят литавры. Еще крепче запахло благовониями, ярче засиял ослепительный дацан под голубым небом... Сидя около папы и мамы, я сладко задремал. А когда очнулся, снова услышал рокот и звон, гулкое чтение молитв. Вдруг все люди пошли кругами по солнцу вокруг дацана, медленно закрутились молитвенные цилиндры– хурдэ, из зеленой степи подул прохладный ветерок. Где-то тут в толпе людей ходит мой друг Жамьян-Дэби. Почему его не видно? Может быть, он уехал домой?
Оказывается, начав кружить, мы уже ушли далеко от дацана. Тут стоят русские домики, в оградах растут деревья, стоят телеги, кони, ходят незнакомые люди. Дедушка говорит, что тут живут ламы.
Пришли на свой табор. Мама в летнем сарае вместе с другими женщинами готовит обед. Сижу на улице, а в ушах все еще гудит и звенит. Медленно садится солнце, степь розовеет и гаснет. Готовим с дедушкой на телеге постель. Холодновато. Дедушка покуривает в темноте свою трубку. Наверное, ламы все еще продолжают читать, откуда=-то издалека доносятся их голоса и бледно сверкают в сумраке золотые шарики дацана...
Утром снова все направились в дацан. Бритоголовые ламы, развевая красные полосы орхимжо, быстро ходят по двору, несут трубы и книги, готовятся читать.
– Надо получить у настоятеля благословение – говорит мама, вливаясь в толпу людей, которые молитвенно сложив ладони входят в дацан. А там, в сумраке, на высоком месте сидит седой и белый старик и благословляет всех, проходящих мимо него. Здесь тоже пахнет ароматом и благовониями, а под самым потолком гнездятся ласточки.      У настоятеля желтая шелковая шапочка, узкие добрые глаза. Славный старик! Он медленно двигает руками, благословляет всех маленькой книгой и шепчет молитву. Дошла очередь и до меня, но настоятель только погладил мою голову шершавой и теплой ладонью. Наверное, подумал, что я еще маленький. 
В самом дацане красивые – золотые, зеленые и синие божества, красные шелковые материи, множество горящих лампадок, длинные сиденья, обтянутые шелком. Никогда я не видел такой красоты!
– Пойдем в верхний дацан, – вдруг услышал я голос папы. Мы направились вслед за всеми по лестнице. Поднимаемся все выше и выше. Вдруг яркий свет ударил в глаза. Тут еще больше красивых и позолоченных божков, фигурки львов и слонов, каких-то чудовищ и драконов, со всех сторон смотрят разинутые пасти, красные языки, множество рук и ног. Издалека слышится гул людских голосов, знакомые звуки труб и барабанов. Вдруг папа открыл застекленную дверь и мы вышли на ровную площадку.
Как высоко! Страшно даже смотреть вниз на людей. Надо быстрей спускаться!
Мама и дедушка ждали нас у ступенек.
– В шангад заходили? – спросила мама.
– Только направляемся! – довольным голосом сказал папа.
Что такое «шангад»?
Возле дацана маленький дом с застекленными дверями. Это – шангад. Внутри тоже застекленные стены. Чего только там нет! На белых кучерявых облаках плывет куда-то лама, внизу стоит золотая лань с одним рогом, какие-то существа, похожие на разноцветных собак и многое-многое другое, чего я не знаю... Вот в окружении множества лам сидит белолицый человек с пронзительными и раскосыми глазами, у него длинные мочки ушей и молитвенно сложенные изящные ладони. Растут чудесные деревья, под ним сидит белый старик и кормит из блюда животных и птиц. Это, наверное, верхний мир! Папа смотрит на этот мир, приложив правую руку к сердцу. Мама вдруг тихо спрашивает:
– В кого это кидают священным колокольчиком?
– В чертей, конечно, – невозмутимо отвечает дедушка.
После посещения шангада, мы немного отдохнули на таборе и опять отправились на праздник– хурал. Снова загудели трубы и зазвенели литавры, запахло благовониями. Вдруг показались развевающиеся на ветру шелка и кисти – ламы выкатили разукрашенную маленькую тележку, на ней стоял зеленый конь. Оказывается мы все время двигались и вышли в степь!
Откуда-то подъехал папа на телеге, вокруг появилось много телег и всадников, поднялась пыль, солнце вдруг стало бледным и тусклым. Стало затихать гулкое чтение лам, несколько раз оглушительно протрубили морские раковины, потом запели трубы– ганданы. Вереницей шагают ламы-запевалы в желтых и изогнутых на лбы шапках, мелькнет и исчезнет за одеждами людей зеленый конь.
Толпа пылит и пылит упрямо вперед. Неожиданно впереди мелькнул балаган, покрытый сухим сеном. Ламы направились прямо туда. Зачем им такой невзрачный балаган? Много лам с трубами– бискуритами, с раковинами и другими диковинными предметами на плечах окружили балаган и тележку с зеленым конем. Вдруг балаган вспыхнул желтым пламенем и загорелся! Наверное, здесь ламы хотели отдохнуть, но кто-то пустил неосторожно огонь. Я кинулся вперед, но мама удержала меня.
В небо поднялся черный дым, высоко взлетали языки пламени. Вместо того, чтобы тушить пожар, ламы стали читать молитва еще неистовее. Рухнули жерди балагана.
Толпа стала редеть. Отправились домой и мы. Неторопливо заскрипела телега. Сидим уставшие и молчаливые, как после тяжелой работы. Подул свежий и влажный ветерок. Как далеко до нашего Соктуя! Когда мы доедем домой? Но чтобы ни случилось хорошо быть рядом с папой и мамой... Ничего я теперь не боюсь: говорят, что того, кто побывал на хурале черти никогда не одолеют и волки не преследуют.
Кони почувствовали, что им предстоит долгий отдых и пошли резвой рысью. Стало совсем темно. Перед моими глазами встает монастырь, зеленая степь, нахальный мальчик, жующий пряники, ламы, летящие на белых облаках... Медленно выплыла из-за туч белая луна и осветила наши далекие горы, звонче зазвучали в ушах рокочущие трубы и звенящие литавры. Кто это шуршит в ночи, что там чернеет вдалеке, почему на горах белые пятна? Может быть, за нами смотрит хозяин этих мест – сабдык?
– Нашему коню уже много лет, – неожиданно говорит мама. Папа и дедушка молчат, конь, будто поняв, что говорят о нем, благодарно пофыркивает. Но мы знаем, что мама хотела сказать совсем другое, Мы все хотели сказать что-то друг другу. Но таких слов нигде нет. Только звенящая радость и благодарность в душе.

Продолжение следует.

Время наших предков в фотографиях конца XIX и XX веков 

 Гимназистка Будаева Цыбжит.

 Знаменитый человек своего времени, кункурский богач Зодбоев Сандан-нойон. В годы советской власти в его доме создали школу, в которой учились многие поколения степняков.

 Коммунары 1930-х годов. Коммуна "Саханай". Табтанай.

 Учительская производственная конференция Агинского аймака. 1932 год.