🔎🀄илософский взгляд на самоанализ

«Гуляли по зимнему лесу Соловей и Разбойник, и решил Соловей подумать «об Разбойника» — провести в его присутствии инвентаризацию своего бессознательного эмоционального состояния. Четыре года назад умер брат Соловья — Добрыня. Тогда Соловью было не до эмоций: надо было помогать матери пережить смерть сына, потом другие проблемы подоспели, туда-сюда — так Соловей ни разу и не спросил себя, что чувствует в связи со смертью Добрыни.

А эмоции-то у Соловья есть, он живой человек, не робот, просто засунул их куда-то в долгий ящик, а они там лежат и портятся, и пахнут... Умом-то и разумом, как человек верующий, он понимает, что душа бессмертна, и после смерти так же доступна для общения, как и в годы своего воплощения в знакомое человеческое тело, и т. д., и т. п...

Теорию Соловей знает на пять, а на практике что-то бессознательно и непрерывно фонит, и уже начинают в красках жизни тут и там мелькать лёгкие оттенки уныния. Надо разобраться. С Согласия Соловья и Разбойника публикую их диалог.

Соловей: Когда Добрыня женился, и у них родился сын, я воспринял это как предательство. Я почему-то решил, что мы со Добрыней будем всю жизнь играть вместе, как в детстве, а всё остальное: работа, семья, друзья — будут бесплатными приложениями к нашей игре. Бывают же случаи, когда у братьев — общий бизнес, или общая служба, или профессиональная династия — что-то общее на всю жизнь.

Может Добрыня был бы и не против, но откуда нам было знать, что некоторые приложения могут занять столько внешней и внутренней памяти, что ни на какие игры не останется?

Разбойник: Ты обиделся на Добрыню за то, что он бросил тебя одного во взрослом мире?

Соловей: Типа того. Мы же ещё и без отца росли, и роль отца я почему-то тоже взвалил на него как на старшего, хотя он был старше всего на два года. Короче, за его смерть я тоже мог на него обидеться, даже сильнее, чем за семью. Ведь даже с ним семейным я мог как-то общаться, а тут он взял и вообще ушёл из этого мира, а я остался. Как-то нечестно получается, мы так не договаривались. Если он так уж хотел уйти, почему меня не позвал? Может я бы и отказался, но, по крайней мере, он дал бы мне выбор...

Разбойник: Да, это обидно. Но разматывать клубок обид в будущее нет смысла. Причины — в прошлом, надо разматывать туда. Можешь вспомнить первую обиду на Добрыню?

Соловей: Самая первая... У этой обиды нет конкретной даты, она уходит корнем в бессознательное прошлое, в год-два, может три от роду... Добрыня в младенчестве заболел воспалением лёгких и чуть не умер, и потом всё детство боролся с последствиями этой болезни, часто лежал в больницах, мы носили ему фрукты и всё самое вкусное... Но главное — внимание матери. По идее, мы должны были получать поровну, но он получал больше.

Кроме того, любовь матери к нему как к первенцу, наверное, имела для меня ощутимое качественное отличие. Возможно, мне хотелось этого качества, а стать первенцем я уже не мог — может быть тогда и появилась первая обида?

Разбойник: Всё, дальше в прошлое не надо. Современные психологи только здесь и воодушевляются, и начинают с азартом раскручивать клубок дальше: на родителей, бабушек, дедушек... Мы не современные, и не психологи, поэтому в карме родителей и прочих предков копаться не будем. По нашим дремучим повериям и предрассудкам любая критика или осуждение в адрес родителей и в целом старших — дурная карма (даже если в терапевтических целях). В эту калитку наш клубок не покатится — ищем другую. Как эта обида влияла на твоё отношение к Добрыне?

Соловей: Я не подпускал его слишком близко, всегда держал дистанцию, иногда почти незаметную, но держал.

Разбойник: В смысле «дистанцию»? В чём она проявлялась? Ты с ним мало общался?

Соловей: Нет, общались мы много, и обо всём, но как другу я ему не доверял. Я готов был с ним играть во что угодно, но друзей всегда искал на стороне. В подростковом возрасте иногда даже испытывал за него неловкость: какой-то он слишком добрый, мягкий, доверчивый и отзывчивый — простофиля, тюфяк. У всех старшие братья крутые: хулиганы, наркоманы, уголовники... Кто-то из сверстников «борзеет» — братом припугнул — и всё, тема закрыта. А моим братом разве припугнёшь? Остаётся одно — драться самому. Один на один — не проблема, а когда толпа окружила — тут бы и брат пригодился, а его нет рядом — обидно...

Короче, мне в нём не хватало отчаянного защитника, а ещё и отцовской жёсткости, твёрдости, мужской строгости, которую он дать не мог, поскольку был таким же ребёнком, как и я, да и не обязан был давать. Но главный подвох в том, что все эти претензии были только поводом держать дистанцию лёгкого пренебрежения: «Недотёпа, чего с ним дружить? Есть пацаны и покруче»... Этой дистанцией я типа наказывал его за то, что внимания ему досталось больше.

Разбойник: Как думаешь, мог он при таком твоём отношении играть с тобой всю жизнь?

Соловей: Выходит, я сам не оставил ему шансов со мной дружить, а потом ещё обижался на него, что он не хочет играть со мной всю жизнь... А насколько вообще нормальна такая эмоциональная зависимость от отношений с братом?

Разбойник: В идеальном мире, конечно, не нормальна. Но, учитывая отсутствие мужского воспитания и других детей в семье, такие искажения в отношениях можно понять. По сути, это искажённая любовь к брату, преломленная через многочисленные призмы эгоизма. В полной семье, где детей трое и больше, и где постоянно присутствует опыт и мудрость дедушек и бабушек, таких проблем гораздо меньше. Можно сказать, что количество проблем в отношениях обратно пропорционально количеству членов семьи: больше семья — меньше проблем, и наоборот, потому что главный источник проблем — эгоизм, а в большой семье эгоизму места нет.

Соловей: Ясно. Ну вот, распутали мы этот клубок, и что теперь? Легче мне стало? Пока не пойму. Чувствую, что распуталось что-то тёплое, привычное и крепкое, что держало изнутри цепкой хваткой. Если это теперь уйдёт, по идее, должно стать холодно и одиноко?

Разбойник: Когда облегчаешься в зимнем лесу, каждый грамм тепла, отделившийся в сугроб, кажется невосполнимой потерей. Так и в этом прекрасном мире кажется невосполнимой потерей каждая обида, улетающая облаком пара в морозные небеса.

Соловей: И что, больше ничего меня с этой душой не связывает? Никаких отношений?

Разбойник: Распутать клубок земной кармы не значит попрощаться с человеком навсегда. Никто не мешает тут же начать плести с ним новый — клубок чистой шерсти неземной любви без искусственных красителей и консервантов».

😉📚👍