( 💯 апвот) Эра криптовалют: вызов Биткойна и блокчейна глобальному экономическому порядку — Часть 3

Сегодня мы публикуем заключительную, третью, часть экскурса по эссе на тему принятия криптовалют как современного денежного инструмента. Обратите внимание, что это третья часть статьи, так что, не забудьте ознакомиться с первой и второй частями.

Валюта и правители
Большую часть своей истории валюта эмитировалась правителями, будь то короли или демократически избранные правительства. Соответственно эти правители ставили на своей валюте печать своего авторитета – как образно, так и буквально, – напоминая гражданам о глубинной связи между деньгами и властью.

Статеры, монеты из сплава золота и серебра, считающиеся первой чеканенной валютой, из царства Лидии, что в современной западной Турции, примечательны изображенной на них львиной головой. Данная эмблема делает царя Алиатта, правителя, при котором, как считается, чеканились эти монеты, вероятным зачинателем тысячелетней связи между искусством и валютой – практики, придавшей этим в других отношениях непрактичным, безжизненным объектам большое влияние, значение и воспринимаемую ценность.

Взгляните ещё раз на долларовую купюру. Обратите внимание, на лицевой стороне на орнаментированное обрамление и листья по краям и вокруг головы Джорджа Вашингтона, а также на печати эмитирующего регионального Федерального резервного банка и Казначейства США. На обратной стороне можно увидеть ещё более изощрённый дизайн обрамления и слов «ONE» и «In God We Trust», а также две стороны большой печати американского правительства, с орлом справа и Оком Провидения над пирамидой слева. Эти вычурные хитросплетения сложно воспроизвести, и поэтому они помогают избежать подделок, как и вкрапленные волокна, водяные знаки и металлические ленты. Но не менее важно то, что неотразимый дизайн просто впечатляющ. Он исполнен семиотического шума, указывающего на авторитет и порядок.

Художественные образы на валюте дают нам возможность вникнуть в металлистскую выдумку о том, будто денежные знаки обладают собственной стоимостью. Но мы также не можем избавиться от ассоциируемого с ними символизма государственной власти. После царя Алиатта бесчисленные монархи использовали не менее драматичные символы в качестве своего знака на монетах. Это придавало монетам подлинность, но также служило своего рода царским клеймом, объявлением вездесущности царской власти. Нам напоминают о том, что деньги и власть неразделимы.

Способность правителя эмитировать деньги давала одно особое преимущества: создание сеньоража, возможность непосредственно зарабатывать на эмиссии валюты. Сегодня сеньораж возникает вследствие беспроцентного займа, получаемого правительством посредством печатания денег на сравнительно бесполезных бумажках. Но когда валюты ассоциировались с конкретными весами драгоценных металлов, монархи использовали эту возможность посредством более явных методов. Многие из них «обрезали» золотые или серебряные монеты, а обрезки переплавляли и перепродавали. До того как монетам стали присваивать определённые числовые значения, правители могли «сбивать» произвольно заданную стоимость той или иной монеты, объявляя, что за неё теперь можно купить меньше того или иного полезного товара, или что она имеет меньший вес при уплате налогов. По сути, монарх отказывался от обещания оплачивать долги по определённому курсу и, таким образом, списывал свои долги согласно величине сбитой стоимости. В то же время подданным короны нужно было больше денег, чтобы погасить их долги. Разумеется, это раздражало имущие классы – знать и аристократию, а позже буржуазию, для кого периодическое произвольное обесценивание могло означать существенное сокращение богатства. По мере роста их сопротивления такому злоупотреблению властью возникли некоторые великие либеральные идеи, на которых базируется современная демократия; идеи, на которых основывалась Америка и Французская революция. Теперь тот же дух сопротивления можно найти среди проповедников Биткойна.

Задолго до того, как у средневековых европейских монархов вообще появились монеты, с которыми можно было проводить махинации, китайские императоры инициировали следующий этап технологического развития денег. В девятом веке н. э., когда такие регионы, как Сычуань, переживали нехватку бронзы, использовавшейся в монетах, чиновники стали экспериментировать с кредитными письмами, функционировавшими как разновидность бумажных денег. Затем, в 1023 г., династия Сун выпустила полноценные правительственные бумажные деньги для всего королевства.

Спустя несколько столетий Китай уже отстаивал официальную позицию, согласно которой деньги представляют собой часть правительственного «механизма», как выражались имперские учёные мужи. Они описывали их как средство «сохранения богатства и благ и, как следствие, регулирования продуктивной деятельности народа, приносящей Поднебесной мир и порядок». Это диаметрально противоречит металлистскому товарному взгляду на деньги. В то же время это близко к подходу современных центральных банкиров к управлению денежной массой. Разница в том, что ответственность китайских правителей происходила не из законодательства, а из нравственного кодекса, порождённого конфуцианским взглядом на императора как на благожелательную вершину сплочённого общества «Срединного Царства». Сегодня Китай борется с конкурентами его государственной валюты, юаня, как из-за спроса его граждан на иностранные валюты, такие как доллар, так и из-за зарождающейся, но потенциально важной угрозы со стороны частных цифровых валют, таких как Биткойн. В то время как страна разбирается с этими изменениями и прилагает усилия на мировой экономической сцене, её лидеры могут казаться стеснёнными этой древней концепцией государственных денег, которая в современных обществах уже выглядит не такой просветлённой.

Первая монета экю, отчеканенная французским королём, Людовиком IX, в 1266 г.
В Европе борьба за контроль над деньгами между частным и государственным сектором имеет более глубокую историю. В то время как многие сетовали на постоянное обесценивание валюты правителем, некоторые изобретали обходные пути, де-факто создавая частные деньги.

Среди них самые впечатляющие – экю-де-марк (écu de marc), разновидность валюты, разработанная и использовавшаяся банкирами-купцами, появившимися благодаря итальянскому Ренессансу, и позволившая им выйти на международную арену. Исходя из обменного курса, согласованного купцами, экю-де-марк делал возможным обмен банкнот разных банков в разных странах. Правители каждой страны строго контролировали свои валюты, но этот банковский класс развивал собственные международные биржи благодаря чудесному созданию кредита. Банкноты финансировали перевозки – например, сапог, изготовленных в Венеции, импортёру в Брюгге, – обогащавшие производителя, но реально большая прибыль делалась на торговле бумагами – этот пример прошёл через поколения банкиров в сегодняшний день. Частный сектор впервые фактически изобрёл машину для создания денег. Эта прямая угроза полновластию монархов привела к политическим столкновениям, так как европейские короли и королевы боялись подрыва своей монополии.

Но банкиры не желали политической власти как таковой. Они были прагматичными бизнесменами, какими они будут и в последующие века. Они использовали частные деньги для заключения сделок с властями, иногда создавая угрозу, но в основном для прокладывания себе пути к большему богатству.

Такое взаимодействие правителей с этими новыми частными создателями денег нашло своё полнейшее выражение в королевской хартии 1694 г. о создании Банка Англии. BOE (Bank of England), как теперь его называют лондонские торговцы облигациями, был основан по приказу короля Вильгельма III, который хотел построить флот мирового уровня, чтобы потеснить Францию, бывшую тогда господствующей силой на морских просторах. Этот частный банк – BOE был национализирован лишь после Второй мировой войны – ссудил Короне £1,2 млн, по тем временам огромную сумму, после чего получил право выпустить банкноты в размере этого долга, фактически повторно ссудив деньги. Затем, чтобы придать банкнотам стоимость фактической валюты, правитель согласился принимать их для уплаты налогов. Такое соглашение одним махом создало разновидность бумажных денег, фактически одобренных правителем, учредило банковское дело с частичным обеспечением – основополагающий принцип современного банковского дела, позволяющий регулируемым банкам ссужать большую часть денег, принятую в качестве депозитов, – и породило идею центрального банка. Банк Англии, по сути, получил разрешение печатать деньги.

То был рассвет современного банковского дела, оказавший глубокое влияние на английскую экономику. Новая финансовая архитектура не только помогла королевству развить высококлассный морской флот, благодаря которому оно будет править миром от одного полюса до другого, но также профинансировала промышленную революцию. Банковский кредит фактически стал деньгами, поскольку считалось, что он обеспечивается правителем. С тех пор это новое определение денег стало преобладающим. Со временем новая британская система расширилась до того, что обычные граждане имели чековые счета, а компании могли использовать всевозможные банковские кредитные инструменты для финансирования всего, от повседневных операций до крупномасштабных проектов. Так как банки теперь могли давать своё доброе имя заёмщикам в качестве гаранта, эти инструменты стали торгуемыми, что быстро привело к возникновению фондового рынка.

Такой финансовый прыжок экспоненциально увеличил ликвидность в экономике, но также и риск. Хотя он создал перспективы для предпринимательства и создания капитала, которые раньше невозможно было даже представить, он также породил то, что мы теперь называем системным риском. Потери одного института могли распространиться и дестабилизировать многие другие благодаря взаимосвязанности финансовой системы. Из-за этого система стала уязвима к колебаниям важнейшего социального товара: доверия. Вечно расширяющаяся сеть взаимосвязанных кредитных отношений означала, что текстильные мануфактуры могли профинансировать своё расширение и позже могли быть построены паровые двигатели, но не каждая мануфактура зарабатывала деньги, и не каждый предприниматель был в состоянии вернуть свои долги. Хотя нарушения долговых обязательств и банкротства в изоляции были нормальной частью принятия риска, когда финансовая система стала настолько взаимосвязанной, они могли вызвать эффект домино. Если кредитор начинал беспокоиться, что крупный должник может не справиться со своими обязательствами, этот кредитор мог лишить финансирования других заёмщиков, у которых теперь могли возникнуть проблемы с финансированием, что порождало ещё большие опасения. Так могло нарушиться хрупкое публичное доверие. Когда оно испарялось, кредит мог внезапно закончиться, оставляя вполне качественных должников неспособными возместить свои займы, что, в свою очередь, делало финансы их кредиторов неустойчивыми, ещё больше сокращая публичное доверие. Так стали возникать финансовые кризисы. Деньги стали более свободными, но также более опасными.

Такая финансовая нестабильность породила ожесточённые споры о том, как её контролировать, и как определить саму природу денег. Споры со временем не прекращались и сформировали наши современные денежные и финансовые системы. Всё сводилось к тому, как лучше всего защитить доверие к денежной системе.

Джон Локк

На одной стороне стояли сторонники золота. Основываясь на идеях либеральных мыслителей, таких как великий английский философ Джон Локк, в конце семнадцатого века пропагандировался золотой стандарт. Люди считали, что нужно привязать деньги к этой осязаемой вещи, чтобы не дать правительствам и их новым партнёрам в спекулятивном банковском секторе разрушать деньги общественности. Такой модели удавалось сдерживать инфляцию, что помогало защитить сбережения богатых. Однако денежные ограничения и повышенная стоимость золота обычно также побуждали людей придерживать деньги во время кризисов, что препятствовало кредитному росту, порождало банкротства и вело к безработице. В такие периоды главными жертвами неизбежно были бедные.

Уолтер Бэджет
Пока финансовые системы не вылезали из кризисов, появилась конкурентная концепция денежной массы и того, что заставляет её расти или сокращаться. Она фокусировалась не на том, как ограничить возможность правительства эмитировать валюту, а на том, как управлять банками в их уникальной роли создателей частных кредитных денег. Возглавленное Уолтером Бэджетом, редактором The Economist в XIX веке, такое мышление привело к развитию современных центральных банков. Поддерживаемые правителями, неспособные обанкротиться, центральные банки, такие как Банк Англии, должны были стать «кредиторами последней инстанции» для преодоления кризисов доверия. Они соглашались свободно кредитовать платёжеспособные банки, если их доступ к ликвидности в периоды финансового стресса ухудшался. Хотя Бэджет придумал правило, что такие займы должны сопровождаться штрафными процентными ставками и обеспечиваться хорошим залогом, такие старания превратили центральные банки в ключевую опору для преодоления финансовой паники. Золотой стандарт всё ещё существовал, но эта новая экспансивная роль центральных банков настораживала его сторонников, испытывавших отвращение к необузданной банковской власти и ничем не ограниченному долгу.

Подобные опасения были сильны в США, из-за чего те не спешили присоединяться к игре центральных банков. Страна пережила полтора столетия меняющихся валютных режимов – иногда валюта эмитировалась центральной властью, а иногда в обращении было несколько конкурирующих валют, эмитируемых коммерческими банками по различным штатным и федеральным механизмам. В конечном итоге доллар обрёл превосходство, но только после серии серьёзных финансовых паник в конце XIX – начале XX века американцы решили, что им нужен центральный банк: Федеральная резервная система (ФРС) была основана в 1913 г. Сто лет спустя ФРС всё ещё является источником противоречий, а иногда и насмешек, причём противники обвиняют её в создании пузырей активов и инфляции, но сторонники ей рукоплещут, утверждая, например, что без её активного вмешательства кризис 2008-2009 гг. оказался бы намного хуже.

Конечно, репутация ФРС в плане поддержания финансовой системы на прямой и узкой дорожке далеко не идеальна. Пример А: Великая депрессия. Пример Б: Lehman Brothers. Тем не менее, двадцатый век также продемонстрировал опасности ограничения свободы действий центральных банков. Во время Депрессии золотой стандарт связал руки ФРС в самый худший момент, ограничивая её способность создавать новые деньги и уменьшить отвращение замороженного банковского сектора к выдаче кредитов. Это усугубило кризис. В конечном итоге привязка к золоту была упразднена, что высвободило центральные банки из этой смирительной рубашки и помогло восстановить ликвидность в финансово изморенной глобальной экономике.

После Второй мировой войны правительства снова заявили о стремлении к прочному денежному якорю и, в частности, к центральному полюсу стабильности для подавленной международной экономики. Британия – во главе с экономистом Джоном Мейнардом Кейнсом – хотела, чтобы международные решения принимал недавно созданный Международный валютный фонд. Но в конечном счёте первую скрипку сыграли США, как единственная крупная страна, не разрушенная войной, чья валюта теперь стала господствующей в мире. Американский доллар стал центральным полюсом, вокруг которого функционирует глобальная экономика. Он остается таковым и по сей день.

Соглашение, подписанное на Бреттон-Вудской конференции в 1944 г., снова привязало доллар к золоту, после чего остальной мир привязал свои валюты к доллару. Иностранные правительства, имеющие резервы в долларах, получили право обменивать их на золото по фиксированному курсу. На протяжении двух с половиной десятилетий это выступало финансовым стабилизатором, но в конце 1960-х собственные ограничения системы – в данном случае наложенные непосредственно на ФРС – сделали её неустойчивой. Америка, обременённая затратами на Вьетнамскую войну и неспособная конкурировать с более дешёвыми зарубежными производителями, не могла привлечь достаточно иностранной валюты, чтобы восстановить свои золотые резервы, и поэтому стала быстро их терять, по мере того как такие страны, как Франция, требовали обменять свои доллары на этот драгоценный металл. Чувствуя себя в ловушке, президент Ричард Никсон 15 августа 1971 г. предпринял шокирующий шаг, отвязав доллар от золота. Для этого он издал указ, разработанный в процессе консультаций с небольшой группой сотрудников Казначейства, ФРС и Белого дома.

«Никсоновский шок» сделал Бреттон-Вудское соглашение бессмысленным. К 1973 г., когда все страны отвязали свои валюты от доллара, соглашение было мертво, что стало радикальным изменением. Правительства теперь могли сами решать, насколько большой или малой должна быть денежная масса их страны. Казалось, наконец пришло время харталистов. В этот новый век фиатных валют доверие деньгам должно стать чем-то относительным и колеблющимся: Доверяете ли вы доллару больше, чем фунту, или наоборот?

Дерзкий шаг Никсона возымел один желанный эффект: он снизил обменный курс доллара и способствовал возрождению американского экспорта. Он также создал для Уолл-стрит огромные новые возможности по развитию валютной торговли. Теперь, когда доллар больше не был привязан к золоту, банки могли вывести свой бизнес по созданию кредита на глобальный уровень, создав условия для глобализации мировой экономики. Это также проложило путь для мультинациональных мегабанков, слишком больших, чтобы сдохнуть… и для всех порождённых этим проблем.

Счастливый опыт возрождения американского производства после 1971 г. был быстро омрачен новым, совершенно предсказуемым бичом. Вкупе с нефтяной блокадой, установленной странами-экспортёрами нефти в 1973 г., слабый и лишённый опоры доллар сразу же породил инфляцию; когда стоимость важнейшей мировой валюты упала, цены всех покупавшихся за неё товаров и услуг выросли. (Мы считаем, что всегда полезно помнить, что цены – это двусторонняя концепция; есть стоимость товара в долларах, но есть также стоимость доллара относительно того, сколько товаров за него можно купить. Когда падает одна стоимость, другая по определению должна расти. Такова сущность инфляции). В этот раз вспышка инфляции сопровождалась высокой безработицей, обескуражившей экономистов и добавившей в их лексикон новое безобразное слово: стагфляция.

Цены продолжали неистовствовать до конца 1970-х, проложив путь для нового финансового героя: двухметрового Пола Волкера. Этот дерзкий председатель ФРС поклялся переломить хребет инфляции, даже если это будет означать возвращение экономики к рецессии, и он осуществил это благодаря серии болезненных повышений процентных ставок. Воспоминания о том периоде, когда инфляция существенно разрушала стоимость долларов в карманах людей и затем ввела их в болезненный экономический спад, всё ещё настолько сильны у определённого поколения, что подпитывают привлекательность редких, независимых «валют», таких как золото и, как мы видим, Биткойн.

После жёстких, но предпринятых из лучших побуждений, мер Волкера ситуация существенно улучшилась, по крайней мере на время. В промышленных странах наступил период, известный как Великое успокоение, с низкой, предсказуемой инфляцией и устойчивым ростом, омрачаемым лишь периодической краткосрочной рецессией. Европа предприняла новый по-настоящему смелый эксперимент по созданию валютного союза, который в первые десять лет своего существования казался поразительно успешным, поскольку евро чудесным образом передало прочный кредитный рейтинг Германии таким ранее застойным странам, как Ирландия и Испания, которые встретились с огромным притоком капитала и беспрецедентным бумом недвижимости. Развивающиеся рынки, такие как Бразилия, Россия и Индонезия, получили приток инвестиций, подпорченный, однако, периодическими кризисами. То был дивный новый мир глобальных финансов, базирующихся на фиатной валюте. Но, как мы теперь знаем, он содержал в себе разрушительный недостаток.

На Уолл-стрит новые технологии и мантра дерегулирования, вдохновленная кажущейся победой свободного рынка над коммунизмом, привели машину финансового инжиниринга к предельной нагрузке. Здесь-то и скрывались гремлины. На макроуровне всё выглядело хорошо – инфляция была низкой, рост был устойчивым, – но экономисты фокусировались не на том, на чём следовало. Реальное накопление рисков не обнаруживалось в мейнстримных экономических цифрах. Рисков не было даже в рутинной банковской системе депозитов и жилищных и коммерческих займов. Они прятались в неясном и сложном для понимания мире, известном как теневая банковская система.

Здесь, как мы теперь знаем, странным образом переплетённое скопление ипотек и кредитно-деривативных контрактов с номинальной стоимостью в сотни триллионов долларов держало хедж-фонды, банки, пенсионные фонды и другие институты на крючке друг у друга в сложной взаимосвязанной сети, которую нельзя было даже надеяться понять. Как будто учась у банкиров-купцов Ренессанса, Уолл-стрит снова нашла эффективный способ взять правительственные деньги и многократно умножить их посредством разновидности частных денег, построенных на долге. Но это происходило в области, которая регулировалась намного хуже, чем традиционная банковская система. Когда люди, наконец, поняли, насколько важна эта теневая система, было уже слишком поздно. С коллапсом Lehman Brothers это хрупкое сооружение посыпалось.

Великое успокоение несло в себе проклятие. Оно не только подпитывало ложное чувство безопасности, но также заставило нас забыть, что мы как общество ответственны за применение политического процесса для изменения неблагоприятных экономических условий. Все – от избирателей до трейдеров Уолл-стрит, конгрессменов и президента – хотели верить, что финансовая система может быть оставлена в руках ФРС. После глубокоуважаемого Пола Волкера пришел «маэстро» Алан Гринспен, которого до поры до времени чтили не меньше. В 1999 г. мы проигнорировали отмену Закона Гласса – Стиголла, препятствовавшего слиянию коммерческих и инвестиционных банков со времен Депрессии, и тем самым благословили захват зарождающимися банковскими бегемотами всех рычагов власти. Когда система развалилась у них на глазах, они воспользовались последним рычагом: дотации за счёт налогоплательщиков.

Спустя шесть лет мы ещё отнюдь не исправили эту систему. Лоббисты Уолл-стрит продолжают финансировать огромную часть потребностей политических кампаний Конгресса, что даёт им чрезмерное влияние на реформы. Отчасти это связано с тем, что мы всё ещё разрешаем центральным банкирам выполнять за нас грязную работу, позволяя наркотику легких денег держать всё на плаву, в то время как Вашингтон запирается в желчном, своекорыстном тупике. Политика нулевых процентных ставок ФРС и закупки облигаций на более чем $3 трлн, наряду с похожими действиями его коллег в Европе и Японии, предвосхитили катастрофу. Но мало что было сделано, чтобы разрешить долгосрочный фискальный дисбаланс в США или реструктурировать финансовую систему, где доминируют всё те же «слишком большие, чтобы потерпеть неудачу» банки. Структурные изъяны Европейской валютной системы, с её шатким расщеплением между политическими и денежными функциями, никуда не делись даже после их обнаружения, когда Греция, Ирландия, Португалия, Испания и затем Италия погрузились в кризис после 2010 г.

Между тем, в полностью глобализированной экономике, где доллар является не просто валютой США, а всего мира, также обнажились ограничения денежной политики, диктуемой национальными политическими решениями. Очень много денег, полученных от неустанных закупок ФРС облигаций и предназначавшихся для усиления американской экономики, просто утекло за границу для создания нежелательных пузырей на рынках недвижимости развивающихся стран и подпитки трений вокруг того, что некоторые описывают как «валютная война». Возможно, всё кажется спокойным, как на момент написания настоящих строк, но не питайте иллюзий: у глобальной денежной системы всё ещё имеются серьёзные проблемы.

История денег обнажает центральную задачу: как создать систему, наиболее эффективно способствующую обмену товаров и услуг и генерирующую процветание, в то же время не давая институтам, управляющим этой системой, злоупотреблять доверием, приходящим с этой ролью. Нам лишь предстоит увидеть, представляет ли Биткойн или другие криптовалюты жизнеспособное решение этой задачи. Первый шаг для них – это быть повсеместно принятыми как жизнеспособные деньги; т. е. обрести доверие как средства расширения обмена и процветания.

Один известный критерий гласит, что для того, чтобы валюта стала деньгами, она должна функционировать как средство обмена, расчётная единица и средство накопления. Доллары можно использовать для покупок по всему миру; с их помощью измеряют стоимость практически всего; и большинство людей, если не все, считают, что их сбережения будут в долгосрочной перспективе более-менее защищены, если они деноминированы в долларах. Хотя Биткойн сейчас используется разными людьми как средство обмена для покупок и продаж, мало кто использует его как расчетную единицу. Продавцы, принимающие биткойны, неизменно приводят цены своих товаров в национальной валюте той страны, где они находится. Что касается средства накопления, то спекулянты, купившие биткойны в надежде на будущую прибыль, определённо, верят, что они обладают этим качеством, но для большинства волатильность является помехой. Цена Биткойна в долларах за первые 11 месяцев 2013 г. взлетела на 8500%, но за следующие 6 месяцев упала на две трети. Кто захочет вложить в такое все свои сбережения?

Но более важный вопрос в том, могут ли криптовалюты стать деньгами. Как раз здесь и надо отделаться от настойчивого утверждения о том, что деньги должны обеспечиваться чем-то «реальным». Значение имеет лишь их практичность. Улучшают ли они нашу способность участвовать в обмене, коммерции и человеческих взаимоотношениях? На этот счет Биткойну есть что предложить: примечательная возможность способствовать дешёвым и почти мгновенным переводам в любую точку мира. Мы считаем, что в конечном счёте сделает данную технологию – если не сам Биткойн – широко востребованной. Возможно, тогда она станет деньгами.

Можно сказать, что валюта является деньгами в том случае, если все с этим согласны. Чтобы достичь этого достаточно трудного, тавтологического доказательства, Биткойн должен привлечь приверженцев. Самые ранние его сторонники использовали стратегии, заимствованные непосредственно из нашей денежной истории. Они варьируются от выбора символа, напоминающего знак других валют, – чаще всего изображаемого как буква B с пересекающими её линиями, как у доллара, – до, как отмечал антрополог Билл Маурер, наделения цифровой валюты мифом о физической, осязаемой стоимости, используя термин «добыча» для описания работы, выполняемой для создания биткойнов.

Но перед ранними сторонниками стоит ещё большая задача: построить вокруг Биткойна намного большее пользовательское сообщество. Сообщество пользователей Биткойна, изначально состоявшее всего из двух человек, уже существенно выросло как в плане численности, так и в плане мотивации для присоединения к нему. Если применить точку зрения харталистов насчёт того, что деньги – это социальное явление, то это продолжающееся расширение сообщества представляет собой не что иное, как стремление валюты стать деньгами.

На этом мы завершаем наш экскурс по эссе на тему принятия Биткойна и других криптовалют как потенциальных финансовых инструментов. Не забудьте ознакомиться с первой и второй частями статьи.