Евгений Водолазкин: Я люблю Достоевского больше, но Толстого меньше не люблю

Я думаю, что фраза «Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты» неправда. Потому что, допустим, обратившись к человеку без денег, например к нашему пенсионеру и применив знаменитое немецкое «Man ist, was man isst» (Человек есть то, что он ест), ну представьте, что может есть наш пенсионер? А люди то они достойные, высокого полета. То, что читает человек, не всегда его отражает, это скорее его изменяет.

Любимая сказка детства, конечно, про Ивана-дурака. Это же мечта нашего человека, ездить на печи, ничего не делать, по щучьему велению. Я себя всегда идентифицировал с тем, кто ездит на печи и это была моя, пожалуй, любимая сказка.

В подростковом возрасте любимым было собрание сочинений Чарльза Диккенса. Я между 10 и 12 годами прочитал полностью собрание, переводы Евгения Ланна, Кривцовой и тд. Это было моим любимым чтением. Одними из самых любимых романов были «Дэвид Копперфильд», «Оливер Твист», «Добби и сын».

Но мой пожалуй самый любимый роман Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба». На каждом этапе этого романа, Диккенс ухитряется держать читательский интерес, как рассказчик скетчей, коротких историй. Это собственно и писалось, как короткие истории из выпуска в выпуск, газетный формат. Поэтому интерес, не смотря на общее отсутствие направленности романа, в каждом сегменте был очень высок. Ну и еще, там прекрасные образы.

Но я боюсь, что сейчас Диккенса особо не читают, потому что в его книгах нет того, что ценят молодые люди - «движухи», жести мало. Наверное это старческое брюзжание отчасти, но в этом что-то есть, я вижу что поколение это, по сравнению с моим, ну совершенно другое. Я недавно у одно барышни спросил «А что Вы сейчас читаете», она ответила «Ничего», я говорю «А что вы читали из последнего», а она «Ничего» и в общем без малейших комплексов. В наше время считалось неприличным не знать каких-то вещей, а сейчас это факультатив. Наверное не для всех, но для очень многих.

Иногда на вопрос «Достоевский или Толстой?» отвечают Толстоевский, но это не интересно. Я каждого люблю по своему, но Достоевский мне пожалуй чуть ближе. Я бы ответил парадоксальным образом, Я люблю Достоевского больше, но Толстого меньше не люблю.

Недавно я был в Японии, там год издали «Братья Карамазовы» в новом переводе, было продано миллион экземпляров на японском языке. Этот роман является и моим любимым у Достоевского.

«Войну и мир» я прочел лет 14 и меня тогда уже больше любовная линия интересовала «Войны и мира», ни война, ни мир меня тогда уже всерьез не интересовали, ведь когда у человека сплошное сердце, то я себя воображал на месте главных героев. Ведь знаете, можно по настоящему влюбиться в персонаж и я так влюблялся в Наташу Ростову и у меня был еще целый ряд героинь, которых я представлял.

Я открыл для себя «Евгения Онегина», мне было лет 10, причем открыл я через оперу. Я побывал на опере «Евгений Онегин» и побывал на этой опере мой одноклассник, нас она потрясла. И мы на переменах разыгрывали сцены дуэлей, я был Онегиным, а он был Ленским. Кстати, возможно благодаря «Онегину» я женился на Татьяне, мою жену так зовут. Последней литературной любовью у меня была Астрид из романа Джанет Фитч «Белый олеандр».

Мне безумно нравился в школе «Герой нашего времени», на меня он произвел большое впечатление. Вообще Лермонтов - это почти «наше все». Есть известная фраза, по моему Семена Гейченко о том, что если бы Лермонтов прожил дольше, то неизвестно, кто бы стал «Пушкиным».

Лет в 12 я впервые прочитал «Гамлета», мне книгу, в переводе Пастернака, привезла тетка из Польши. И меня удивило, что шутки современные совершенно. Я тогда впервые понял, что такое «вечный текст», текст, который преодолевает время. Ну вот «Илиада», ну как она может быть понятна? А она берет за душу. Даже если прочтешь до половины список кораблей - не устанешь. Особые тексты.

Вечные тексты - это большая редкость, ведь каждое произведение написано в поэтике своего времени, уходит поэтика, уходит и понимание. Например «Слово о полку Игореве», каждое время считало его своим, 12 век своим, 15 век своим. В конце 18 века его подняли романтики, это совершенно романтический текст, трагический, о неудачном походе. В советское время его считали своим, считали патриотическим текстом, особенно фразу «Лучше погибнуть, чем быть плененным». Слово - это литература, а не фольклор. В слове вроде бы есть плачи и славы - это фольклорные жанры, но никогда они не сочетаются в одном тексте, а в слове они сочетаются.

Слово, как литературный текст, должно было погибнуть, уйти со своей поэтикой, но фольклорное, большое начало, поддержало его, потому что фольклор имеет иммунитет по отношению к литературным стилям и ко времени. Но фольклор должен был погибнуть, как умный текст, как гибли все, но как литературный он был записан. Это такой странный кентавр «Слово о полку Игореве», который как хармсовская кошка, которая отчасти идет по дороге, отчасти по воздуху плавно летит.

Чехова бесконечно люблю, в юности любил прозу, сейчас драматургию. То есть я и сейчас прозу люблю, но почему меня потрясает драматургия Чехова? Дело в том, что Чехов писал так, как-будто до него не было драмы, ведь два основных закона, принципа драмы состоят в следующем:

Сильные герои
Мощный, крепкий конфликт, который сильные герои способны привести к развязке

Чехов отступает от этих принципов, у него нет ни сильных героев, ни мощного конфликта. Я помню, когда-то я будучи в Германии слушал интервью Марчелло Мастроянни, который сказал:

«Я всю жизнь мечтал сыграть Чехова. Понимаете, Чехов - это что-то особенное, гений - это, когда не понимаешь, как это сделано. Понимаете, у Чехова все сидят, говорят о том, что надо работать, но никто не работает, говоря о том, что надо ехать в Москву, но никто не едет. И глядя на это все ты плачешь, вот он конфликт между тем, как задуман был человек и тем, во что он превратился».

Это колоссальный конфликт, но он не выражен в тексте пьесы, он над текстовый. И действительно, ты обливаешься слезами, когда они ведут эти странные беседы. Ты сначала остришь, а лицо мокрое от плачешь и не знаешь почему, смотришь, а лицо мокрое от слез. И понимаешь, что жизнь прошла и на фоне каких-то призывов ехать в Москву.

Один из моих любимых писателей - это Грант Матевосян, замечательный армянский писатель, в потрясающем переводе Анит Баяндур. Его мало кто знает. Это армянский Маркес и не только Маркес. У него есть совершенно Чеховская повесть «Ташкент». В ней, в армянской деревне человек получает письмо от брата из Ташкента, в нем он говорит «Мы старые люди, что ты будешь жизнь в деревне, где ни водопровода, ни того, ни сего. Приезжай ко мне в хороший город Ташкент, будем жить, у меня большая квартира». И этот человек, покупает костюм, чтобы ехать в Ташкент, собирает чемодан. И в этом костюме, он начинает ходить и прощаться к односельчанам, с каждым его что-то связывает. И он заходит в этом костюме, мнется у двери и говорит «А я в Ташкент уезжаю», а Ташкент, как Земля обетованная. И он н протяжении всей повести ходит, ходит и кажется не уедет, потому что он начинает ходит по второму кругу и рассказывать, как хорошо в Ташкенте и это переплетается с воспоминаниями о жизни. То есть в его существовании возникает этот Ташкент, как звезда, которая осветила всю его жизнь и судя по всему, он никуда не уехал. Есть вещи о которых можно мечтать, но по какой-то причине они не выполнимы.