Техноэкономика. 8. Классовая борьба роботов

Серия оригинальных статей к обоснованию проекта "Сообщество Стриж":
ПУТЕВОДИТЕЛЬ ДЛЯ ГРАЖДАН С ОБОЧИНЫ

Сергей Чернышев 26.10.2018. Техноэкономика. 8. Классовая борьба роботов

Малограмотные публицисты, говоря о чиновничестве, любят распространяться о пресловутой «коррупции». Но все издержки воровства и мздоимства – лишь капля в море трансакций социального трения скрипучей телеги распорядительных институтов.

Только к началу нового тысячелетия, с появлением экономических технологий и платформ, новый человек обзаводится для этого собственным орудием деятельности.

«Капиталист функционирует только как олицетворенный капитал, подобно тому как рабочий функционирует лишь как олицетворенный труд. Господство капиталиста над рабочим есть господство вещи над человеком, мертвого труда над живым, продукта над производителем. Рассматриваемое исторически, это превращение является необходимым этапом для того, чтобы добиться за счет большинства создания неограниченных производительных сил общественного труда, которые только и могут образовать материальный базис свободного человеческого общества. Необходимо было пройти через эту антагонистическую форму. Это — процесс отчуждения труда. Капиталист как надсмотрщик и руководитель последнего должен выполнять определенную функцию в действительном производстве. Самовозрастание капитала — создание прибавочной стоимости — есть определяющая, господствующая и всепоглощающая цель капиталиста, совершенно убогое и абстрактное содержание, которое принуждает капиталиста выступать в рабских условиях капиталистического отношения совершенно так же, как рабочего, хотя и на противоположном полюсе».
Карл Маркс. Соч. т.49, стр.47.

«Меня окружал призрачный мир. Вокруг в полном безветрии колыхались хлеба. Тучные прозрачные стада паслись на травке, на пригорках сидели благообразные седые пастухи. Потом рядом со мной возникли два прозрачных человека, встали в позы и начали говорить. Оба они были босы, увенчаны венками и закутаны в складчатые хитоны. Тот, что был с лопатой, длинно и монотонно излагал основы политического устройства прекрасной страны, гражданином коей являлся. Устройство было необычайно демократичным, ни о каком принуждении граждан не могло быть и речи, все были богаты и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов. Тот, что с чернильницей, хвастался, будто только что отработал свои три часа перевозчиком на реке, не взял ни с кого ни копейки, потому что не знает, что такое деньги, а сейчас направляется под сень струй предаться стихосложению».
Аркадий и Борис Стругацкие. «Понедельник начинается в субботу».

Техноэкономика – качественной новый способ хозяйственной деятельности, её основное содержание – поэтапное снятие трансакций «невидимых рук» институтов собственности путём передачи их функций экономическим платформам.
В связи с этим остаётся прояснить два вопроса.

Что за социальный субъект берётся за снятие трансакций?
Как он действует?
Ответам посвящены два заключительных письма о техноэкономике.

Понятие институтов собственности фактически введено в научный оборот тремя младогегельянцами в начале 1840-х. Однако в обыденном сознании институциональная теория изначально, как первородным грехом, обременена призраками борьбы «классов» и «пролетариата». Ведь рабочий класс Бенилюкса не спешит на баррикады, не так ли? Стало быть, бородатый философ устарел, и прочие его умствования можно пропустить мимо ушей. На деле этим понятиям две тысячи лет.

Налоговые службы Древнего Рима разделяли население на шесть classis – от assidui (оседлые платежеспособные граждане с имуществом стоимостью более 100 000 ассов) до proletarii. Основное значение латинского слова proletarius — «производящий потомство». В Древнем Риме при проведении переписи населения те люди, у которых не было собственности, в графе об имуществе писали — «дети» (пролес). Также proles употреблялось для обозначения мужских половых органов. Древнеримским пролетариям нечего было терять, кроме своих гениталий.

Тщетно классик в известном письме Вейдемейеру растолковывал, что не является ни первооткрывателем, ни фанатом «классовой борьбы». «То, что я сделал нового, – пояснял Маркс, – состояло в доказательстве, что существование классов связано лишь с определёнными историческими фазами развития производства, … что классовая борьба необходимо ведёт … к уничтожению всяких классов и к обществу без классов».

Популистская пропаганда подменяет строгое понятие классовой борьбы романтическими комиксами восстаний бедняков против богатеев. Но любой исход таких бунтов «невидимые руки» цинично умудряются обратить себе на пользу. В войнах голытьбы с угнетателями под водительством Стеньки Разина и Емельки Пугачева верх взял прогнивший режим. Но в Китае и в других странах бывали случаи, когда вожди крестьянских армий сгоняли с трона императоров. Лес невидимых рук при этом просто вводил нового исполнителя в старый спектакль: победитель эксплуататоров пересаживался с боевого коня на освободившийся трон, а институциональная конфигурация воспроизводилась в виде новой династии. В крайнем случае боевая ничья вела к затяжной смуте, в ходе которой сражающиеся брали на измор друг друга и страну, а на руинах со временем объявлялась пара бойцов новой формации – доморощенных либо варяжских.

Феномен классовой борьбы, доходчиво обрисованный во вступительных абзацах «Манифеста», может быть осмыслен только в контексте институционального метода самого основоположника. Борцы выходят на ринг парами: в красном углу – класс-представитель «производительных сил» (сиречь институтов производства, распределения, обмена), в синем – соответствующий класс-агент «производственных отношений» (иными словами, институтов собственности, пресловутых «невидимых рук»). В этой перманентной борьбе не бывает окончательных победителей, на каждую хитрозадую производительную силу находится свой институт с винтом. Знамя «прогресса» то и дело переходит из рук в руки. Раздухарившиеся институты производительности, как известно, могут взрывать заскорузлую оболочку институтов собственности. И напротив, – как учит тот же истмат, – последние способны, обновившись, не только открывать простор первым, но и выволакивать бегемота производительности из стагнационных болот.

К такой схватке абстракций применим принцип «ничего личного». Сам факт, что капиталист нанял вас и платит скудную зарплату, еще не является основанием числить лично его кровопийцей и классовым врагом. Если он платит зарплату меньше, чем по рынку, вы вольны от него уйти и перенаняться в другом месте. Если больше, чем по рынку, то, похоже, вскоре разорится. Подлинным классовым врагом является сам институт в целом, который, собственно, и устанавливает рыночную цену отдельной рабочей силы. Конкретные агенты, в коих он воплощается, лишь выполняют директивы «невидимого центра» – конечно, в меру своей испорченности.

Чиновник, которому приходится давать на лапу, тоже не является вашим личным классовым врагом. К тому же он только кажется всесильным. Сегодня вы ему принесли конверт, назавтра пришли – а он уже в тюрьме. Но посадили его вовсе не за вашу взятку – это могло быть лишь поводом. Чиновные посадки – элемент саморегуляции невидимых рук, внутрикорпоративных разборок под неумирающим лозунгом «Не по чину берешь».

Аппарат невидимых институтов (грубо говоря – их человеческий материал) постоянно находится под жесточайшим прессингом внутривидового отбора. Вожди и предводители племён рождаются и умирают в боевом седле. В политических центрах распределительных царств царит дворцовая резня, перманентные заговоры и перевороты. Удавка конкуренции, лишь по видимости более гуманная, всегда на горле у бизнесмена, а кризисы то и дело вышибают опору из-под ног.

В ранних вариантах «Капитала» прямо говорится, что абстрактный капиталист и абстрактный пролетарий оба являются рабами и жертвами отчуждения. Конвейер кредитования столь же безличен и бездушен, что и заводской. Банкиру XIX столетия и не снилась сладостная возможность самореализации, «воплощения собственных ценностей в своих инвестициях», приоткрывающаяся ныне субъектам Impact Investing. Во время циклических кризисов карета капитала превращается в гнилую тыкву, капиталист оказывается безработным, как и пролетарий, и вынужден начинать все с нуля.

Но речь не о том, чтобы посочувствовать агентуре институтов собственности; её страдания – лишь внутренний момент адской машины «классовой борьбы». Лес невидимых рук в качестве совокупного управляющего проявляет жадность и бесчеловечность по отношению к трудящимся – но и это лишь полбеды. Едва ли не хуже то, что он демонстрирует чудовищно низкий коэффициент полезного действия. Левых популистов больше всего волнует та часть трансакционной дани, которая паразитически проедается и демонстративно сверхпотребляется праздным классом в благодатных паузах «застоя» между рецессиями, репрессиями и войнами. Но тот же Веблен во второй своей великой книге «The Theory of Business Enterprise» наглядно показывает, как финансовый рынок в роли невидимой машины обмена входит в клинч с институтами производства, постоянно подрывает сами основы существования современной машинной индустрии. И эти две ипостаси института капитала – производительная и разрушительная – будучи положены на чаши весов, почти уравновешивают друг друга. Если принять потенциал производительности института обмена за 100%, то едва ли не 99 из них пожираются совокупными трансакционными издержками Леса невидимых рук.

Адам Смит сформулировал гениальную теорему о существовании теоретических объектов типа «невидимой руки» – самоорганизующихся децентрализованных систем. Но миф о непреодолимом совершенстве «невидимой руки рынка», которую любое вмешательство только портит, – из числа интеллектуальных суеверий конца XIX века. Вероятно, во времена неолитической революции охотники-собиратели попрекали первых землепашцев грубым вмешательством в гармонию незримых духов леса – и ведь имели основания…

Дефекты рынка – не исключение, исторически предшествующие ему «невидимые руки» ещё грубее и примитивнее. Институты распределения высвобождают и обращают на благо общества удивительную и могучую производительную силу разделения труда. Но для этого они перемалывают рабовладельческими жерновами традиционные общества, с мясом выдирают общинников из материнской целостности натурального хозяйства и превращают их в узкоспециализированные говорящие орудия, живые мотыги.
Сегодня рабство в его социально-бытовом измерении вроде бы изжито. Но все мы продолжаем жить в кабале у отчуждения социальной регламентации, производимой на свет невидимыми институтами распределения. В частности, громада законодательства, давно необозримая и распухающая с каждым днём, изобилует пробелами и противоречиями, парализующими и криминализующими хозяйственную деятельность, которую вроде бы призвана раскрепостить и защитить. Проблему регламентации поставил и глубоко исследовал ещё Дюркгейм, а применительно к современному обществу – Никаноров. Малограмотные публицисты, говоря о чиновничестве, любят распространяться о пресловутой «коррупции». Но все издержки воровства и мздоимства – лишь капля в море трансакций социального трения скрипучей телеги распорядительных институтов.

В чащобах Леса невидимых рук протекают противоречивые процессы, которые ждут своих исследователей. Институты разных уровней грызутся, чинят препоны и ставят подножки друг другу. Тем временем происходит своеобразная эволюция невидимых рук, на авансцену выходят новые виды, предшественницы третируют их как выскочек и авантюристов, а сами тем временем теряют подвижность, всё хуже справляются со своей управленческой миссией. «Классовая борьба» играет роль своего рода невидимой руки второго порядка, пришпоривающей гонку институтов собственности и смену лидеров на всём протяжении человеческой предыстории. В основе её бесчеловечного инструментария – социальные катастрофы: голодные бунты и восстания угнетённых, мятежи и крестовые походы, переселения и нашествия варваров, кровавые революции и войны. Это «бич божий», карающий тех, кто притерпелся к прежней руке и проворонил восхождение новой, чьи уши и души закрыты для божественного вразумления.

Время вчитаться в буквальный смысл пророчества из письма Вейдемейеру, зацитированного до дыр.

Капитализм завершает, исчерпывает весь ряд исторических фаз развития производства, связанных с существованием классов. Классовая борьба с необходимостью подвела к границе, за которой – уничтожение всяких классов и общество без классов.

Пресловутая «диктатура» мыслилась автором как разовый, кратковременный акт тотального излечения общества от чумы «классовой борьбы». Акт не обязательно вооружённый: скальпель – не штык. А хотелось бы демократического волеизъявления пациента в коме, его консенсуса с бригадой реанимобиля?

«Пролетариат» у Маркса – вовсе не агитпроповский класс-гегемон, который, перебив буржуинов, поудобнее устраивается у социальной кормушки. Это математическая абстракция класса-камикадзе, призванного уничтожить саму основу «классовой борьбы» ценой самоуничтожения. Это не освободитель «труда», а его ликвидатор. Носитель невиданной идентичности, гегельянской мудрости, которая должна быть имплантирована в него извне. Паладин священной войны с силами отчуждения, чьё знамя подхвачено младогегельянцами. Это теоретическая конструкция, концептуальный субъект, рождённый осуществить конструктивную катастрофу, свершить таинство пересменки при глобальной смене эпох, не имевшей аналогов на памяти человечества.

Но сама эта пересменка истории растянулась чуть ли не на два века. Всё длятся мучительные роды нового субъекта, идущего на смену старине Homo Faber, туповатому трудяге, растерявшему контроль над силами, которые сам же и произвёл. Наивно полагать, будто новый Homo мог родиться именно в отдельно взятой стране и разом в 1917-м. Многие из стран и народов, часто сами того не ведая, вместе с нами платили и платят за это свою часть цены, непоправимо огромной.

И вот, похоже, к началу тысячелетия под своды Леса невидимых рук наконец-то вступает невиданный охотник, охотник за трансакциями.

Это предприниматель иного, нового типа – не «по Шумпетеру», а «по Коузу». Он не торгует ни яблоками, ни инновациями. Он не останавливается на опушке леса невидимых рук, а решается сделать шаг в чащу, всматривается одну из тех невидимых рук, что помогали ему пахать, сеять и торговать, забирая при этом львиную долю урожая как трансакционную дань. Подобно Фредерику Тейлору, он изучает её действия, учится у неё, модернизирует её – а потом заменяет искусственной платформой, выполняющей ту же функцию, но с меньшими издержками – дешевле, эффективнее, быстрее.

И тут-то выясняется, что такое орудие не может принадлежать одиночке – по самой своей природе, по определению, по устройству. Каким бы демиургом не воображал себя малограмотный Faber, его деятельность социальна, и трансакции его собственности имеют коллективную природу. А потому платформа, снимающая трансакции, – это машина многостороннего клиринга (Эггертссон), она имеет несколько интерфейсов – по числу собственников-соинвесторов.

Частная собственность наглядно доказала, что она неистребима негативными способами – путём насилия над личностью, экспроприаций и запретов. Но она легко и естественно – о чудо! – снимается позитивно. Путём добровольного взаимного доступа к активам две частных собственности растворяются в одной разделяемой-объединяющей (shared), взаимной, и далее, шаг за шагом – всё более коллективной, общественной собственности. А превратившись однажды в общечеловеческую, она на этом рубеже перестанет быть собой: социальный воздух планеты не нуждается в том, чтобы кому-то принадлежать.

Историческое время вышло из пазов – и туда более не вернётся. Время и пространство техноэкономики будут иными. Время первых ракет, летящих в космос, было организовано уже не циклом вегетации злаков, а программным токораспределителем, пространство конфигурировалось гироскопическим блоком.

Маятник жестокого времени предысторического хаоса, часовой механизм времени трудового и классового отчуждения будет шаг за шагом остановлен, обезврежен и вмонтирован в конструкцию социальных платформ.