Диагноз?

Уверен, почти все психологи и психиатры знают эту историю – вызванный к Сталину Бехтерев, выходя от вождя, сказал: «У-у – это паранойя...».

Но как это произошло? – что предшествовало постановке диагноза? – почему Бехтерев вообще оказался у постели больного?

Вот одна из версий:

7 ноября 1927 года, в день 10-летия Октября... ожидалась демонстрация троцкистов, и вождей, помимо чекистов, должны были охранять слушатели военных академий.

Утром... начальник академии им. Фрунзе... Эйдеман вручил... спецпропуска... [которые получили] Яков Охотников, Владимир Петенко, Аркадий Геллер. На территорию Кремля они прошли спокойно, но у калитки туннеля, ведущего на трибуну [мавзолея], стоял телохранитель-грузин, там пропуска академии силы уже не имели. Парни отшвырнули телохранителя и выскочили на трибуну...

«Вырвавшийся Охотников подскочил к Сталину и кулаком ударил его по затылку... Вмешательство присутствовавших военных погасило вспышку».

[Со Сталиным] в тот же день... произошел психический срыв... вызваны были Юдин и Бехтерев. Диагноз Бехтерева – паранойя...

П. Межирицкий, Читая маршала Жукова, 1996

Как-то по поводу правдоподобности эпизода с постановкой Бехтеревым диагноза паранойи Сталину высказывалась внучка Владимира Михайловича – Наталья Петровна Бехтерева. Мол, в их семье никогда не упоминали данного случая.

Но, во-первых, непосредственно от деда услышать об этом она вряд ли могла. А даже если предположить, что слышала, то вряд ли поняла бы, о чем идет речь, – в то время ей было всего 3 года. Позже? – а позже, через полтора месяца (24 декабря) после описанных событий, Бехтерева не стало (!)*.

Могла ли Наталья Петровна узнать о поставленном вождю диагнозе от родителей?

Но знали ли сами родители? Бехтерев мог и вовсе не высказываться об упомянутом диагнозе в кругу семьи. Да и зачем? А в условиях того политического режима именно «зачем?!» Он мог сказать это по выходу от вождя – непроизвольно, как говорится, не успев или даже не подумав о том, чтобы «перехватить самого себя», своё высказывание, и единожды. А потом больше нигде это высказывание вслух не повторять. Из соображений безопасности. Как собственной, так и своих близких.

Бояться еще было нечего? – Сталин еще не был всемогущ и террор со стороны режима его власти ещё не был столь ~~вездесущ~~ масштабным и проникающим, каким станет позднее?

Но, во-первых, процесс уже пошёл – согласно некоторым свидетельствам, именно с 27-го года началось постепенное раскручивание и накручивание культа личности вождя. И немалое число людей уже поняло, какова тенденция и что можно ожидать в будущем.

Во-вторых, в СССР 20-х необязательно было бояться самого Сталина. Достаточно было помнить и понимать, что Иосиф Виссарионович является главой партии большевиков, то есть, по сути, первым лицом однопартийного большевистского режима (пусть и не первым официальным лицом государства). Умным, да и вообще очень многим людям, уже с 1917 года не надо было объяснять не слишком гуманную сущность власти большевиков. Поэтому, даже если бы в 27-м ещё не угадывалось, что Сталин когда-нибудь станет, по сути, абсолютным единоличным диктатором, многие понимали, что шутить с режимом, шутя по поводу психического нездоровья его главы, не стоит. Соответственно, опять-таки Бехтерев, даже если он и высказал указанную выше оценку на выходе от вождя открыто, наверняка сделал это от «избытка эмоций» после общения с «гением» и вряд ли стал бы повторять подобное в семейном кругу.

Но даже если родители Натальи Петровны знали от Бехтерева об указанном выше диагнозе Сталину, стали ли они случайно или, тем более, намеренно** посвящать в него ребенка? Опять-таки вряд ли. ~~Они не могли не понимать~~... вряд ли они не понимали опасности таких разговоров в той стране вообще и, тем более, в присутствии детей. Последних в подобных обстоятельствах лучше не делать свидетелями соответствующего рода суждений; и ради собственной безопасности, и, тем более, ради безопасности самих детей. Ибо дети, по вполне естественным образом присущей им детской непосредственности, порой высказывают что угодно и где угодно, невзирая на присутствующие лица. Образно говоря, в такие моменты устами детей может глаголить именно истина, а не они сами. Короче, правду, особенно нелицеприятную (особенно для власть имущих; особенно таких власть имущих, как большевики и их вожди), детям сообщать может быть (крайне) опасно, потому как она, будучи крайне нелицеприятной (для указанных власть имущих!), в дальнейшем может прозвучать из детских уст в «неподготовленном» (n) кругу, по сути, без заминки, «в лоб», «непричёсанной»...

А позже, когда дети перестали быть детьми? К сожалению, у родителей Натальи Петровны возможностей рассказать дочери о возможном диагнозе, если таковой действительно был поставлен и опять-таки они, родители, знали о нём, было немного. Отца – Петра Бехтерева – расстреляли в 1938-м году как «врага народа». Мать – Зинаида Васильевна Бехтерева – репрессировали и отправили в лагерь. Дети по сути стали сиротами и двое из них, в том числе Наталья Петровна, оказались в детском доме.

Конечно, можно предположить и другие возможности получения информации по указанному предмету Натальей Петровной и попытаться ответить на вопрос, почему эти возможности не реализовались. Но как бы там ни было, представляется сомнительным, чтобы в семейном кругу Бехтеревых кто-либо, даже если он каким-то образом узнал об описанном вначале поста эпизоде (если таковой действительно имел место) или «хотя бы» о диагнозе (если таковой действительно был поставлен), стал бы свободно распространяться на эту тему в семейном кругу, особенно в присутствии детей. И не только в 30-50-е. В частности, если родители Натальи Петровны и были посвящены в «тайну» диагноза Сталина, но не посвятили в неё своих детей, то это с немалой вероятностью может свидетельствовать о том, что они хорошо понимали: не стоило в той стране говорить лишнее, тем более, такое лишнее. Поэтому то, что в семье не сохранилось упоминания об указанном событии (опять-таки если таковой имел место), точнее, то, что Наталья Петровна могла ничего не слышать об оном в семейном кругу, выглядит не столь и удивительным.

1 декабря 1934 года... в Смольном был убит... друг и ближайший соратник Сталина... первый секретарь Ленинградского обкома партии... Киров...

Как рассказывала одному из авторов... книги*** Елена Николаевна Трясунова..., работавшая в секретариате генсека в те... дни, Сталин был потрясен гибелью самого близкого друга. У него буквально дрожали руки и срывался голос. Он все время повторял: «Что же происходит? Неужели они уже убивают нас?» Они – это троцкистско-зиновьевская оппозиция. Елена Николаевна особо отмечала, что горе Сталина было неподдельным: «Даже если бы он и был гениальным актером,.. он не смог бы более убедительно «сыграть» эту сцену».

Антонов В., Карпов В., Расстрелянная разведка. – М., 2008, с. 7-8

Не знаю, был ли потрясен Иосиф Виссарионович именно смертью друга, так как не знаю наверняка, был ли Киров ему другом, точнее, считал ли Сталин Кирова таковым. Но вот в чём вполне уверен, так это в том, что «вождю» вряд ли надо было имитировать дрожь рук и срывающийся голос. Вероятно, если что в поведении Сталина и было неподдельным, так это охвативший его страх. Перед нами, как можно предположить, пример не первого приступа именно неподдельной паники**** вождя, который, как свидетельствуют некоторые достаточно близко знавшие его «товарищи», особой смелостью не отличался, а вот той самой манией преследования «или» «даже» паранойей, согласно возможному поставленному Бехтеревым диагнозу, отличался вполне.

И дальнейшие события жизни Сталина и, к сожалению, страны это предположение, скорее, подтвердят, чем опровергнут, причем, как мне кажется, весьма убедительным образом... К сожалению.

* По одной из версий, Бехтерев был отравлен вскоре после того, как во время медицинского осмотра вождя в связи с сухорукостью последнего поставил тому диагноз «паранойя».

** Специально говорить с детьми, тем более, маленькими на подобные темы представляется «немного»... нелепым; а в той стране – нелепым вдвойне... втройне... в энной степени.

*** На всякий «случай» из аннотации к книге: авторы – профессиональные разведчики и журналист, более 30 лет проработали в зарубежных и центральных аппаратах внешней разведки, а также в ее Пресс-бюро. Ветераны СВР, полковники в отставке.

**** Речь не о созвучном термине из МКБ, по крайней мере, не совсем.