Пират моего сердца

Ветеран, подводник, машинист тепловоза, многоженец. Пират моего сердца. Мой дед.

– Чух-чух, чух чух, – с улыбкой он сжал мою голову, будто впитав стальное спокойствие от управляемых им махин. – Да ладно тебе, бывает и похуже!

У меня не бывало. Я всхлипнул и сжал в кулаке несколько кленовых листьев – всю землю в городском парке осень покрыла красно-желтым ковром. Рядом, на этих же листьях, стояла ростовая кукла, похожая на пережившего Освенцим олимпийского мишку. Изнутри донесся грустно-усталый голос:

– Я могу Вам чем-нибудь помочь?

Руки деда чуть напряглись, но он тут же расслабился, улыбнулся и ответил:

– Можете на выходе из парка скорую поймать?
– Конечно… – медведь, покачиваясь, побрёл от нас прочь.

Слезы лились не от страха, перебоялся уже. Чувствовал только холод сырой земли и ноющую боль в ноге. Моя стопа выгнулась под слишком крутым углом: спасаясь от неожиданно выскочившего из-за кулис медведя-аниматора, я спрыгнул с подмосток карусели. Прямо на мягкий ковер листопада, который в конце падения оказался неожиданно твердым. Помню дедушкины утешения:

– Да ладно тебе, в жизни бывают намного более страшные вещи. Если тебе ноги отрезало платформой в депо и жена шутит про «стручок до пола»… Или когда подлодка не может всплыть, а твой дружаня из-за кислородного голодания мычит припев «Катюши» уже третий час подряд… Или как когда бабушка решила приготовить блины на моей лысине.
– Лысине? – я отвлёкся от страданий, убаюканный монотонно-спокойным голосом деда.
– Бабуля у тебя с подвохом. Всё вроде хорошо, спокойно, тихо, а потом по макушке растекается масло и где-то рядом пшикает спичка...

Как я выяснил много позже, бабушка в это время подавала на развод: узнала про вторую жену, которая жила в 600 километрах от них. Не расстояние для машиниста тепловоза или любящей женщины. Моя вторая бабушка доказала это, завалившись с гостинцами, ребенком-прицепом и сюрпризом прямо домой к деду. Он сбежал от конфликта в соседний город, к дочери. Она упорхнула в кино, прихватив отца, а усатый нянь повёл меня гулять.

– Больно? – после коротких раздумий спросил я.
– Что?
– Когда горишь.
– Не особо приятно, думаю. – Дедушка самодовольно усмехнулся. – К счастью, от спички я тогда увернулся. Вот внучок мой тоже мог сегодня половчей спрыгнуть. Теперь лечится, да и дочка на меня охоту откроет. Она у нас в маму. Во, слышишь сирену? Скорая едет.

Я уже перестал всхлипывать. Дедушкины слова действовали как обезболивающее, отвлекая меня от пульсирующей ноги.

– … Вот, сейчас морфин тебе поставят, или что там у них. Ты и думать забудешь.
– Поставят?
– Ага, доктор. Вон идёт.

Доктор прибыл в сопровождении санитара и медведя. Вместе с новым приступом боли меня уложили на носилки.

– Простите! – крикнул медведь нам в спину.
– Обязательно! – громогласно ответил ему дед и забурчал себе под нос: «Месяцев через пять, когда доча остынет...»

Вскоре я уже засыпал под шум дороги и монотонный голос деда:

– Ну вот, Вась. Поехали. Чудесное это всё же изобретение, обезболивающие эти, анальгетики, да, док? – сквозь пелену дрёмы я видел, как врач кивнул. – Раньше ведь люди помирали, бывало, от боли, а теперь рааааз, раааз – и смотришь на обрубок отрубленной гермолюком руки, ничего не чувствуешь. Всего один укольчик сделали, и ты уже зубами затягиваешь на ней жгут, вспоминаешь любимого человека и...

Я хотел спросить: «А кого ты вспоминал?», но дедушка взмахнул крюком, который заменял ему левую ладонь. Моё сознание зацепилось за него и пропало.

Когда я очнулся, деда уже не было в городе. Мама бушевала на всю больницу: «Не уследил за ребенком, старый крючковод!». Успокоилась она нескоро, но дедушка остался в моей памяти как образец непрошибаемого спокойствия.

Во второй раз я увидел его лишь весной. Нога срослась, а мама вспомнила, что съездить на море без ребёнка это куда веселее, чем «с».

Родители посадили меня на пригородную электричку и укатили на юга. Под стук колёс я размышлял, как разыщу дедушкин дом в незнакомом городе. Мне даже не пришло в голову, что меня кто-то встретит. И правильно: меня встретили только грибной дождь и тепло весеннего солнца.

Преодолев первый приступ паники и помокнув полчаса на перроне, я отправился искать свой новый дом. В остановке рядом с вокзалом обнаружилась парочка бабулек, сидящих на противоположных концах скамейки.

– Здравствуйте. Не подскажете, как на улицу Воскресения Вождя попасть? – с надеждой спросил я, заскочив под навес.
– Привет. Конеч...
– ...но, – ответили они в разлад, но почти одновременно
– На тридцать седьмом автобусе отсюда три...
– … остановки. Что ты мне мешаешь, старая?
– До Сталелитейной, милок. А Воскресения...
– … Вождя её пересекает. Там еще дом такой, приметный.
– Сталинский.
– Да. Хорошеечный дом, – они явно удивились тому, что в чём-то согласны друг с другом, и замолчали.
– Спасибо!

С пугающим скрежетом к остановке подъехал мой тридцать седьмой автобус. Я оставил бабусек самостоятельно делить остатки моих семечек с голубями и забрался в транспорт. Дедушкин дом нашелся и вправду легко: на фоне окружающих его серых хрущевок он выглядел монументально. Нырнув в подъездную темноту, я ощутил, насколько холодной может быть прилипшая к телу мокрая одежда. После трёх долгих звонков мне открыла маленькая блондинка моего возраста. Удивленный взгляд цвета моря пригвоздил меня к месту. Точно такой же, как у дедушки.

– Здравствуйте. Извините, – я подумал, что ошибся квартирой и принялся торопливо вспоминать номер. – Э-э-э… Тут тридцать седьмая квартира?
– Привет. Да, тут. – с подозрением бросила девочка. – А ты кто?
– Привет. Я Вася. Я внук.

Она оценивающе посмотрела на меня, буркнула себе под нос «Похож…» и звякнула дверной цепочкой.

– Привет. Меня Маша зовут. Заходи… – зашелестела бисерная занавеска.
– А где деду… – но девочка уже скрылась в полумраке квартиры. Я скинул ботинки, сумку и остатки надежды на лучшее: щелчок выключателя не осветил прихожую. Как выяснилось по пути на кухню, в коридоре и ванной света тоже не было. Бабушка хлопотала у плиты. Маша уже сидела за столом, нацелившись на растущую стопку блинов.

– Вася! Как добрался? – родная бабушка обняла меня, но тут же метнулась обратно к конфорке.
— Ну, пришлось выяснять дорогу у вокзала, а в целом быстро. Вымок только.
– А у нас пробки выбило и обратно не переключает, – очередной блин взлетел со сковороды и с шкворчанием опустился на неё обратно. Хотел попросить сухую одежду, но запах теста наконец позволил мне расслабиться. Пока на кухню не ворвалась моя новая бабушка.

– Маша, ты что, уже ешь?! – начала с крика женщина неопределенных средних лет
– Я ей разрешила, – откликнулась бабушка от плиты, несколько нервно взмахнув лопаткой
– А это кто он такой?
– Я Вася. Я внук. – выдавил я пережевывая блин.
– А-а-а, – протянула неопределенного возраста бабушка (или женщина?)
– Нам же звонили? – встряла моя получается… малолетняя тётка, сворачивая очередной смазанный сгущёнкой блин.
– Ага.
– Просили встретить.
– Ну, он же доехал. Все хорошо, правда, Вася?
– Да, думаю да, – у меня не получилось сказать совершенно уверенно.
– Вот и славно. Меня Арина зовут, рада знакомству! – произнесла она и лучезарно улыбнулась.
– Ой, разулыбалась, смотрите, – бабушка один закончила с блинами. – Одного мужика мало стало?

Дальше последовал поток взаимной и скучной брани, из которого я услышал только начало. Дожевывая на ходу, Маша за руку вывела меня с кухни.

– Пошли отсюда. Чё их слушать, – буркнула она, натягивая желтые сапожки.
– А где дедушка? – спросил я, проглатывая последний блин. Мы сбежали по лестнице и попали в объятия ослепительного весеннего дня.
– Старый пройдоха последние месяцы целыми днями сидит в гараже, ваяет там что-то. Так, нам вот сюда, 50 «плиток», – бетонный забор начинался прямо от дома и вес вдоль автомобильной свалки, – и направо.
– А что пилит-то?

Маша тяжело выдохнула, перескочив здоровую лужу.

– Сколько не ходили, не пускает, сюрприз говорит какой-то. Мама все грезит, что он завещание на неё переписал.
– Завещание? – не сразу вдуплил я.
– Ну, квартиру.
– А-а-а. А что вы вообще переехали?
– Ну, мама вообще с ним с год назад рассталась. Другого нашла. А потом они разосрались и нас из дома выгнали. Пол года назад. Ну мы сюда и приехали. Хоть мама и знала про другую жену.

«И правда родственники», – подумал я, но вслух только хмыкнул.

– А ты получается… – продолжила она, – Мой…
– Племянник, – покивал я.
– Смешно как. А ведь мы почти одного возраста. Папа часто повторяет, что семья это любовь, а любовь это терпение. По маме и твоей бабушке это правда не особо заметно. Он там в гараже сюрприз нам какой-то готовит.

Маша пнула плоский камушек и он лягушкой заскакал по луже.

– Чтобы все исправить. Я уверена, надо просто потерпеть. Он всегда раньше когда из рейса приходил, привозил подарки, игрушки. Разноцветные… – Маша замолкла, застыв прямо передо мной.

У ближайшего гаража жонглировала блеклыми огнями мигалок скорая помощь. Ослепительно белые санитары заносили кого-то в машину.

– Что встала то? Пошли даль…
– Это папин гараж.
– Деда? – я понял, что у человека на носилках вместо левой руки блестел металл.
– Да!

Я рванул к скорой, но её двери захлопнулись, и под вой сирены она увезла дедушку в ближайшую больницу.

— Что с моим дедом?! — на следующий день я пытался добиться правды.
— Где твои родители? — а врач полдня мучал меня глупыми вопросами.
— Прошу вас, они в командировке, оба... — в ответ я мастерски прикрывал безалаберность своих родственников.

Снова с сомнением посмотрев на меня, белый халат продолжил:

— Мне... Очень жаль вываливать на вас такое. Иван Георгиевич скончался вчера в реанимации, не приходя в сознание. Я вообще слабо представляю, как он терпел боли и почему не обратился за помощью раньше...

Так я и не узнал, кого же вспоминал мой дед, когда потерял руку. Но в гараже, откуда его так спешно повезли навстречу смерти, обнаружились десять ампул морфина (я узнал, что это такое только через пару лет, когда он уже был сильно просрочен) и еще больше использованных.

Диагноз «мелкоклеточный рак легкого» во врачебном заключении привел меня к мысли, что дед хранил молчание, думая о нашем спокойствии...

Или только о себе, не способный остановить шутки и сюрпризы даже перед лицом смерти?

Кто знает, что творилось в голове у старого черта, который провел свои последние месяцы в гараже под морфином.

Но квартиру в завещании он записал на любимого и единственного внука Василия.

И навсегда остался в памяти, как пират моего сердца.