В гостях у Лиги Новичков @golosgalka: "Три встречи"
Страшный диагноз
Сережа сидел на диване и старался доплюнуть до серой пушистой кошки, развалившейся на паласе поодаль от него. Кошка знала, что ребенок не может подбежать к ней, чтобы дернуть за хвост или сотворить еще какую-нибудь из мальчишеских пакостей. Поэтому спокойно смотрела, не осуждая за такое, мягко сказать, некультурное поведение. Она лишь нервно подрагивала шерсткой, когда капельки слюны все-таки долетали до нее, но не убегала. Это было своего рода игрой. Кошка понимала, что ребенок ведет себя так от безысходности, и не обижалась. Она его жалела.
Наибольшую часть своей одиннадцатилетней жизни Сережа провел на этом вот диване, в квартире бабушки и деда. Страшный диагноз, поставленный ему при рождении, ограничил какую-либо свободу самостоятельного передвижения. Его общение с окружающим миром строилось в зависимости от двух факторов – могу и не могу. Он мог управляться с ложкой, ручкой, карандашом, но не мог одеться и, тем более, обуться. Не мог стоять без посторонней помощи, но, если его сзади поддерживали за плечи, то потихоньку передвигался по квартире.
Пока была жива мама, они часто гуляли и старались не пропускать праздники, организуемые для детей-инвалидов. Мама умерла, когда Сереже было девять лет. За что судьба уготовила ребенку еще и это испытание? Что толку задаваться вопросом, на который нет ответа. Тем более, что было оно не последним.
Изъятый
Тогда, два года назад, опекуном Сережи стал его 70-летний дед. В опеке, жалея мальчика, пошли на такое исключение (по нормативным документам, опекуном может стать человек не старше 60 лет) на время, пока не прошел суд, установивший факт сиротства ребенка. Возможно, Сережа так и продолжал бы жить с бабушкой и дедом, если бы те не начали злоупотреблять. (Ну, чем еще старики могли заливать горе? – Алкоголем). И тогда опекунство отменили, а мальчика «изъяли» из семьи.
Всю осень Сережа прожил в лечебных учреждениях района, ожидая решения своей участи. Он и не догадывался, что невольно стал камнем преткновения, о которой выверенная годами система изоляции неполноценных детей споткнулась. Его отказывались брать в областные спецучреждения, так как в них содержались дети умственно отсталые, а Сережа был обучаем. В коррекционную школу он тоже не вписывался, потому что не способен обслуживать себя.
А пока суд да дело, дед Сережи метался по больницам. Когда мальчика направили в область для прохождения курса реабилитации, три недели был рядом с ним, выполняя привычные уже обязанности няньки-сиделки. И никто не заикнулся, мол, не положено, опекунства лишен. Напротив, оказался, как никогда, кстати. Лечащий врач не раз вздыхал: побольше бы таких дедов. А что было в прошлом, того уже не изменить. Нервы у человека не железные. После смерти Сережиной мамы вся нагрузка по уходу за ребенком легла на него. Бабушка сама едва не отдала концы, пролежав год с небольшими перерывами на больничной койке. Дед, а надо сказать, что он не родной для Сережи, был постоянно с мальчиком. Мало кто представляет, какой должен быть запас терпения у человека, в семье которого растет ребенок с подобным диагнозом. А дедушка ежедневно, посадив Сережу в коляску, навещал его, привозив что-нибудь горячее поесть.
Снова дома! Пока дома?
Перед Новым годом Сережа снова вернулся домой. Опекунство над ним не возобновили, но и попыток забрать в госучреждение не было. Пока. Он снова начал передвигаться по комнате, придерживаемый сзади взрослыми. Тогда как, проведя осень в казенных стенах, навыки эти утратил — хорошо, что не навсегда. В плане обучения год этот тоже проходил впустую.
Не рассчитывая вернуть опекунство, дед с бабушкой пытались восстановить для внука хотя бы пенсию по инвалидности, которая ему полагалась, но безрезультатно. Пока мальчику не исполнится 14 лет, получать за него пенсию мог только родитель или опекун. Даже алименты от отца, находившегося в местах не столь отдаленных, копились на счете до лучших времен. Но до них надо было еще дожить.
Пробовала хлопотать за мальчика и социальный работник Тамара, которая почти ежедневно бывала в семье, и даже начальник местного управления соцзащиты, уверенная, что лучше родных за мальчиком не присмотрит никто. Но опека стояла на своем: отправка в спецучреждение необходима, ведь через год-два старики сами могут стать недееспособными.
Логика рассуждений чиновников понятна, да и инструкции опять же, но… Специалисты из органов опеки, пожалуй, лучше всех знают, что ждет ребенка в этих закрытых спецучреждениях. Не припомню, как до 2000-го года было, но Миллениум, казалось, приоткрыл закрытую дверь, и в СМИ стали просачиваться нелицеприятные факты. А потом вышли в свет воспоминания «дэцэпэшника» Рубена Гальего «Черным по белому» - жуткая картина существования детей в домах-интернатах. Документальное повествование разрушило все представления как о благополучности этой системы учреждений, так и о милосердном отношении к таким детям в обществе в целом.
Но в ситуации с Сережей безжалостная правда состояла в том, что бабушка с дедом и в самом деле уже старенькие. Однако, не было ничего реальнее, чем то, что для стариков внук был не обузой, как казалось многим из их окружения, а стимулом жить для кого-то. Они нуждались в этом несчастном ребенке не меньше, чем он в них. Даже если это будет год или два. Но это время он проведет в семье, а не казенном доме, где, по сути дела, будет никому не нужен.
Два света в окошке
Для небольшого городка, как наш, увидеть на улице женщину, толкающую перед собой инвалидную коляску с большим уже, лет 13-ти, подростком — это сродни шоковой терапии: глазеют, оглядываются, перешептываются. Поэтому дети, ограниченные в передвижении, сидят дома, как в заточении. Родители или стесняются вывезти их, или боятся, чтобы не обидел кто неловким словом, а скорее, и то, и другое вместе. Но бабушка с внуком были словно из другого теста: разговаривали, шутили, не обращая ни на кого внимания.
В том, что они родственники, никто не сомневался. На самом же деле – да, родные, но только по духу.
За два года изменения в жизни Сережи произошли большие. И, как ни странно при нашей действительности, хорошие. Нельзя сказать, что опекун, коим не могли быть ни бабушка, ни дед, нашелся случайно. Все закономерно. Опекунство решилась оформить социальный работник Тамара Александровна. Уже несколько лет помогала она этой семье справляться с бытовыми проблемами. Волей-неволей, Сережа тоже попал под ее негласную опеку. Оставалось только узаконить отношения, что и было сделано. И тогда, полтора года назад, все вздохнули с облегчением: бабка с дедом — в первую очередь, и сам мальчик, который привык к тете Тамаре, как к родной, да и опека тоже, люди и там не бессердечные работают.
А Тамара Александровна, как вдохнула перед марафонским забегом с оформлением документов, так больше и не выдыхала. Как многие женщины, грудью бросившиеся на «амбразуру», она отмахивалась от сочувствия соседей, отмалчивалась перед недоумевавшей дочерью. Изо дня в день тихо выполняла то, за что взялась вполне обдуманно. Сережа стал для нее отдушиной и настоящим внуком, чего ей не хватало в родной семье. Его успехами, пусть запоздалыми, вместе с учительницей, приходившей на дом, они гордились, как самым большим достижением в жизни.
Память у мальчишки оказалась феноменальной: тексты он запоминал дословно, таблицу умножения за две недели выучил, с письмом никаких проблем — какое-то природное чутье к русскому языку. Все это со слов учительницы Ольги Владимировны. «Вы у меня — два света в окошке», — говорил им Сережа.
Настоящим событием в семье стало приобретение компьютера. Установить его и научить азам работы помог сын Ольги Владимировны, тогда еще старшеклассник Женя. Но эйфории от успехов не было. Ведь в плане физического развития ничего не менялось.
Как-то бабушка, почувствовав себя плохо в очередной раз, попросила Тамару: «Только ты не оставляй его!» При этом «ты» произнесла с такой интонацией, словно завещание подписала. Тамара Александровна и сама думала на этот счет уже не раз. Жила она с дочерью, внуками. В крайнем случае (ну только в очень крайнем) места в квартире хватило бы и Сереже. Но станет ли это для него лучшим выходом?
А пока она проводила с мальчиком половину дня ежедневно. Если не лил дождь или не морозило, обязательно вывозила на прогулки, меняя маршруты, открывая для него новые уголки города, в котором он жил, по улицам которого он страстно желал бы пройти самостоятельно.
Не happy end
С той поры пролетело 12 лет. От Тамары Александровны, во время случайных встреч, я узнавала о переменах в судьбе Сережи, печальных и не очень. Тихо ушел дед, затем бабушка. Зато объявился отец, и, вопреки всем предчувствиям, недоверию, страхам, оказался неплохой поддержкой для сына. Так получилось, что своевременной, а затем и единственной. Потому что Тамары Александровны тоже не стало.
Прошедшим летом возвращались мы с внуком из библиотеки.
— Смотри, — дернул он меня за рукав, — как называется вон тот агрегат?
Навстречу нам, по обочине дороги, двигалась электроколяска, какая-то компактная, облегченный вариант. Пока объясняла, что это такое и для чего, «агрегат» почти проехал. На молодого человека, сидевшего в нем, глянула только мельком. Успела заметить умиротворенное выражение лица и улыбку на губах. Ясно, почему: наушники в ушах. И только тут дошло, что это и был Сережа.
«Сколько ему? — думала я, потеряв нить рассуждений внука, — наверное, около 25-ти».
— Ты чего улыбаешься? — заглядывал на меня снизу вверх ребенок. «Правда, что ли? А я и не заметила!» — это я сама с собой. А вслух вырвалось нечто, что сильно озадачило внука:
— Это не happy end, — только пролог к нему…
Автор: @golosgalka
Редактор: @ladyzarulem
Публикация: @stone
