Мои корни ( главы из книги о моей семье)

"Я вспоминаю у огня о том, что повидал,

О летних днях, когда в полях цветочный дух витал.

О днях, когда осенний лист кружился на ветру,

И солнце в мглистом серебре вставало по утру.

Я вспоминаю у огня о людях давних лет.

О тех, кто жил вокруг меня, и кто придет во след...

Как несказанно далеки ушедших голоса!

Но вечно слышу их шаги и вижу их глаза"

Д.Р. Толкиен "Властелин колец"

Вступление.

На написание этой книжки меня сподвигли два события.

Первое-это настойчивые подталкивания моей подруги Ольги, по возрасту более годящейся в сестры, по словам которой, мне с моим "вкусным" языком, просто необходимо писать книжки.

И второе-смерть папы.

Вдруг совершенно отчетливо стало ясно, что как только уйду я, все наши семейные были и легенды, доверенные обстоятельствами жизни, уйдут вместе со мной, и ниточка памяти и связи с историей нашей семьи моего единственного сына Бориса, а теперь и внучки Софьи, прервется. Я должна написать о них, об ушедших. Ведь пока мы помним, они продолжают жить.

И вот потихоньку стали рождаться отдельные рассказы об истории моей большой семьи, в которой было так много событий-забавных, грустных и трагических.

Итак, с Богом!

Моя прабабка.

Гельвановская Елена Викторовна ( ?-3 января 1960)

Для меня история семьи начинается с этой фотографии моей прабабки-Гельвановской Елены Викторовны.

Я родилась через месяц после ее смерти, и имя свое получила в ее честь.

Если вы не хотите, чтобы ваш ребенок повторил судьбу того, в чью честь вы его называете, не давайте ему имени этого человека.

Можете называть это выдумками, но со мной именно так и произошло. Судьба моей прабабки была нелегкой, полной перипетий, да и нрав она имела тяжелый. С ее именем ко мне как будто перешли и сложность характера, от которого страдают не только близкие мне люди, но больше всех, пожалуй, я сама, и резкие повороты в судьбе. Хотя, возможно, всему виной моя непоседливость и склонность к бесконечным переменам в жизни. Но в отличие от моей прабабки Елены, которой не по своей воле выпали на долю и первая мировая, и революция, и вторая страшная война, я мечусь по жизни в добровольном порядке.

Да и не только мое имя, но и фамилия по первому мужу перекликается с прабабкиными-Елена Викторова. Мой первый, ныне уже покойный муж Саша, носил эту редкую, несмотря на кажущуюся простоту, фамилию. Викторовых в России мало, по пальцам перечесть можно. Историю ее возникновения в данной конкретной семье я расскажу позже.

Так вот о прабабке. Когда и где родилась она неизвестно. Известна лишь дата смерти - 3 января 1960 года, да еще имена отца и матери-Гельвановские Виктор и Матрена (в девичестве Грановская).

Для меня ее история начинается с замужества. Избранником моей прабабки стал Антон Филимонович Горьковой, выходец из обедневшей дворянской семьи из Польши. Как уж он исхитрился приехать в Россию да обустроиться здесь, добившись положения и став управляющим конным заводом в Ульяновске, я не знаю. Но жили они очень хорошо, имели свой дом с садом в центре города.

Сейчас на этом месте разбит городской парк. Моя бабушка Лиза, дочь прабабки Елены, рассказывала, что в один из приездов они с Верой, младшей сестрой, пытались отыскать хотя бы следы фундамента дома, но безуспешно, ничего не осталось. Все пошло прахом после революции.

До меня дошли лишь рассказы моей мамы о том, как бабушка Лиза устраивала для нее новогодние елки с угощениями в виде пирогов и ватрушек в голодные военные годы, приглашая на них деревенских ребятишек, потому что именно такие праздники со сбором детей, в детстве, для маленькой Лизы устраивала ее мать, моя прабабка Елена Гельвановская. И еще маме помнится крышка от фарфоровой масленки в виде виноградной кисти редкой красоты и изящества, привезенной бабушкой Лизой из отцовского дома. Единственного предмета, сохранившегося в память о былом благополучии семьи и исчезнувшего вслед за самой масленкой. Наверное, было что-то еще, да сгинуло где-то в бесконечных переездах.

Прадед мой Антон Горьковой в революцию сражался на стороне красных и героически погиб в 1916 году во время бело чешского мятежа в где-то в Сибири, и где его могила, кто знает?! Так рассказывала бабушка Лиза мне. Моей тетке Тамаре, в быту Томусе, младшей маминой сестре, она перед смертью поведала, что отец ее так и не принял революцию и сражался, и погиб на стороне белой армии.

Все кануло в Лету, не осталось даже фотографии прадеда, и никто мне не расскажет о том, как оно было на самом деле, потому что никого не осталось в живых. Но вот оно, явное несоответствие. Белочешский мятеж произошел в мае 1918, а дед погиб в 1916 году, это точно известно. И еще. Зачем бы моей прабабке Елене срываться с места со всеми детьми, и, бросив дом, бежать в Ардатов сразу после гибели мужа, если он был герой, погибший за Советы? Ну, какие Советы в 1916 году?

Думаю, что это была легенда, а на самом деле она просто заметала следы. Страх за детей, дворянская ведь кровь, не пощадили бы. Вот и молчала всю жизнь, воспитав ярой коммунисткой и атеисткой мою бабушку Лизу. И только в старости, перед смертью, она понемногу стала вспоминать и кое-что рассказывать о себе и своей семье младшей дочери Вере, с которой она доживала свой век в Ардатове. Но мне не удалось увидеться и поговорить с тетей Верой, чтобы хоть что-то узнать. Прежде не было времени, да и особого желания, а когда оно пришло, уже не у кого было спрашивать. Слава Богу, у меня хватило ума расспросить бабушку Лизу и сделать кое-какие записи с ее слов. Но насколько они соответствуют истине, кто знает точно?

В нашем семейном альбоме хранится черно-белая фотография. Маленькая сухонькая старушка стоит у куста георгина, и эта старушка никак не вяжется с рассказами о той Елене Гельвановской, образ которой сложился из рассказов бабушки Лизы и моей мамы. И еще помню ее фото в подвенечном платье. Она-тоненькая, юная и красивая, почему-то одна на снимке, без жениха. Фотографию эту я часто брала в руки, приезжая на каникулы к бабушке в Тяжин. Даже сейчас по прошествии стольких лет пальцы словно чувствуют ее шероховатую обратную сторону толстой картонки непривычного цвета, светло-зеленого в центре, переходящего по краям в темный. Теперь это фото хранится в семье покойного младшего маминого брата Бориса, и увидеть его не представляется возможным.

Елена Гельвановская в старости

Так вот из рассказов моей мамы прабабка Елена была человеком крайне властным и суровым. Плакать в ее присутствии не дозволялось никому. Думаю, что поговорку «Не плачь казак, атаманом будешь!», моя бабушка Лиза переняла от нее, и когда упав в очередной раз и разбив вдрызг колени, я со слезами на глазах прибегала в дом бабушки, где гостила летом, то вместо утешения слышала поговорку о бравом казаке. Эту жесткость унаследовала и моя мама.

Укрывшись в Ардатове, прабабка моя, никогда прежде не работавшая, выучилась печатать на машинке и пошла служить, да не куда-нибудь, а в ВЧК. В 1926-27 годах она второй раз вышла замуж за военного по фамилии Сенюшкин, взявшего ее с пятерыми детьми. Родили еще одного сына, всех воспитали и образование дали. Судьба одного из сыновей-Виктора, пропавшего без вести во время войны, так и осталась неизвестной. Всю жизнь прабабка Елена ждала его и надеялась, что он жив, может на чужбине где-то остался. С этой верой и ушла, пережив и второго мужа. Он умер от укуса змеи.

Бабушка Лиза, четвертый ребенок по счету, родилась в 1914 году. Во время революции прабабка Елена отдавала ее в детский дом, не надолго, чтобы пережить голодную пору, ведь в детских домах хоть как-то кормили и не давали умереть. При воспоминании об этом глаза бабушки Лизы наливались слезами.

Мои дед и бабка.

Моя бабушка-Горьковая Елизавета Антоновна (29.09.1914-23.04.1993)

Моя бабушка Елизавета Антоновна Горьковая родом из Ульяновска. Она мечтала стать актрисой, пела и играла на гитаре, а пошла туда, куда велела мать. Было сказано: "Не позорь семью. Не бывать тому, чтобы Гельвановская стала актеркой". И бабушка послушалась, пошла в агрономы, закончив в 1935 году Ардатовский техникум. Я никогда не слышала ее игры, да и гитары в доме не помню, но пела она часто, и голос был у нее чудесный. И всем женщинам в нашей семье он достался. Помню, как слаженно звучали голоса во время долгих застолий во главе с дедом и со всей нашей многочисленной роднёй, собиравшейся в доме, когда мы приезжали в Тяжин, где всю свою жизнь прожили дед и бабушка.

А приезжали часто, чуть не каждые выходные, всего-то 6 часов по железной дороге от Красноярска до Тяжина. В пятницу вечерним поездом, иногда в общем вагоне и стоя, т.к не всегда было место присесть, зимой и летом, пока был жив мой дед, мы мчались на вокзал, чтобы успеть на 7-ми часовой поезд Хабаровск-Москва или Чита–Челябинск. Помню до сих пор, хотя прошло уже много лет.

Дед приходил встречать нас, даже если мы не успевали сообщить о своем приезде. Каждую пятницу он шел ночью на вокзал и ждал прибытия поездов, на одном из которых мы обычно приезжали. Так и вижу его рослую фигуру на крохотном перроне, тускло освещенном одинокой лампочкой. Летом-в любимых галифе, которые он предпочитал брюкам, в кожаных сапогах с высокими голенищами, в длинном брезентовом плаще с капюшоном в дождь, с неизменным старым клетчатым зонтиком-тростью в руке для нас. И зимой в мороз в самокатанных валенках и полушубке.

Мой дед-Волобуев Сергей Тимофеевич (19.09.1906-10.08.1982)

Только сейчас я начала понимать, как он скучал по нам, как ждал. Когда он умер, все рассыпалось. Бабушка осталась одна и превратилась из «железной» леди в старушку, часто плачущую и жалующуюся на одиночество. Это так не походило на нашу бабушку Лизу, которой я побаивалась и до последнего дня называла на "вы".

После ее смерти в 1993 году ездить в Тяжин стало не к кому, хотя там осталась родня, и близкая. Но отношения распались. Дом как-то очень быстро продали, обменяв на благоустроенную квартиру для дочери маминого брата Бориса, и в нем поселились чужие люди. Внешне он остался тем же - высоким темным срубом с округлыми почерневшими от времени бревнами, с тополем на входе в палисаднике и с желтыми акациями вдоль высокой беленой изгороди из штакетника. Каждой весной мы с папой, приехав в очередной раз в гости, занимались расчисткой крохотного садика от прошлогодних листьев и мусора. И веревочные качели, любовно сделанные моим дедом Сергеем, укрепленные на нижней ветке огромного старого тополя, росшего у входа в палисадник, до сих пор раскачиваются в моей памяти.

Он ушел первым 10 августа 1982 года, не дождавшись одного дня до моего приезда из Ленинграда, в день рождения моего младшего брата. С тех пор надолго день рождения Сани был омрачен мамиными слезами. Она очень любила своего отца, фактически приемного, воспитавшего ее как свою родную дочь и ни разу не обмолвившись об этом. О том, что отец ей не родной, мама узнала случайно, как это бывает всегда-доброжелатели постарались. Она уже была достаточно взрослой, чтобы не устраивать истерик с допросами о том, кто же ее настоящий отец, тем более что мать на все вопросы молчала. А зря. История любви ее и моего деда заслуживает того, чтобы рассказать ее.

Итак, по окончанию техникума бабушка Лиза со своим мужем приехала на работу по распределению в колхоз, где работал мой дед-Волобуев Сергей Тимофеевич. Был он директором МТС (Машинно-тракторной станции), первым человеком в округе, хоть и имел образование три класса церковно-приходской школы. А бабушка работала в колхозе агрономом. Когда и как зародилась эта любовь, теперь никто не узнает. Только бабка моя правил была жестких, воспитания строгого. Я уверена, что между ней и дедом были только платонические отношения, возможно только по работе. Однако муж что-то заподозрил, собрал вещи, прихватил жену, да и на поезд. Как смог бабушку уговорить-не знаю. А дед мой был в это время в отъезде в командировке.

И вот представьте, на станции одновременно останавливаются два поезда, идущие в разных направлениях, окно напротив окна. В одном-моя бабушка, в другом-дед.

Слева - мой дед

Эх, не зря он был проводником в армии Семена Буденного в юном возрасте! Даже фотография сохранилась-дед в буденновке с шашкой, молодой, красивый. Сам успел из вагона выскочить, да и бабушку вытащил из другого поезда. Кино, говорите? Да, нет, судьба!

Больше они не расставались. А бабушка уже была беременна моей мамой. Так и родила, и вырастили еще помимо мамы троих детей. Они очень уважали и оберегали друг друга, никогда не ссорились и не спорили.

Только однажды произошел случай, врезавшийся мне в память. Захожу как-то на кухню, лет мне было 15-16, и вдруг вижу - бабушка слезы вытирает. Я опешила, никогда прежде не видела ее плачущей. Я к ней, а она обронила с такой горечью: "Всю жизнь прожили, и вот на старости лет дождалась - он меня дурой назвал!".

И снова в слезы.

Так что я не знаю и уже не узнаю никогда, от кого маме, а затем и мне, достались черные глаза с тяжелыми восточными веками, за которые мой папа, поддразнивая, называл меня иногда, "праправнучкой Ченгиз Хана". Так и ушла она, унеся с собой тайну, не открыла даже перед смертью. Даже маме не рассказала.

А жизнь они с дедом прожили вместе так, как дай Бог каждому, хоть и расписались поздно, в 1953 году, когда младшей из детей, четвертой, Томусе, исполнилось два года. И свадьба у них была, на которую приехала моя прабабка Елена. Она не приняла нашего деда Сергея и из всех детей любила только третьего, Алика, высоченного черноокого и чернобрового красавца, очень напоминавшего ей покойного брата Семена. Самое яркое мамино воспоминание о том дне, сидящая на кухне бабка Елена, курящая самокрутку, и зло смотрящая на мою 17 летнюю маму, подкладывающую в печь дрова.

Вот и ответьте, зачем надо было меня в ее честь называть?

Хотя есть и другая версия получения мною имени Елена. Ждали мальчика и имя придумали-Алексей, а родилась девочка. Где Алешка, там и Аленка. Вот и получилась Елена. А бабушка часто меня так звала-Алешка.

Продолжение завтра

Оригинал стоит здесь