Тонкая душа Иеронима Босха пустила время вспять
В этом году исполнится 502 года после смерти Иеронима Босха. Как мастерски на века он объединяет людей своим творчеством. Глядя на его картины человек не может не думать. Он затрагивает самые тонкие нити и заставляет человека взглянуть на свой внутренний мир другими глазами. Это можно назвать терапией жизни, а не простого существования. Босх объединяет огромное количество людей, которые занимаются исследованием его творений. Ныне действует специальный проект (10 лет) Йоса Колдевея и Матхейса Илсинка, который изучает всё, что связано с искусством Босха. В 2016 году произошло ошеломляющее событие! В родном городе Босха Хертогенбосе состоялась выставка его картин и рисунков, которая имеет одно из самых значимых событий нашего века. Восемь лет шла подготовка, чтобы договориться и привезти из разных стран 17 из 24 картин и 19 из 20 рисунков Иеронима Босха. Выставку посетило полмиллиона человек в течение трёх месяцев.
Что же на многие века хотел передать нам гений кисти? Из картины в картину вызывающе и естественно кочуют орды нечисти. То они смущают покой святых, то шастают среди людей. Когда мысль Босха облекается в какой-либо образ, значит он ему ведом. Всмотримся же в эти «лица». Нечто котообразное выскакивает из-под красного занавеса и хватает убегающую рыбу, в которую вонзилась стрела. Босху ничего не стоит укутать другую рыбу в красное одеяние, оседлать её седлом-панцирем, надстроить сверху проволочную пирамиду, приделать часть лодки, посадив в неё обезьян с сетями и длинным черпаком. Логика художника проста: слуги и посыльные зла – явления несусветные, странно-безобразные. Человеконасекомые, птицелюди, человекозвери, птицесобаки, клешни, сплющенные костяные головы... Всё это скрипящее, лающее, блеющее устрашает, но и развлекает, рождает любопытство зрителя – пред нами почти что средневековый театр.
Босх пугал дураков, а умному намекал на многое. Он создавал конструкции-симбиозы. Полуяйцо со стволами ног, стоящих в лодках. Над ним – дерево, на дереве – сова... Сине-стальной щербатый нож разрезает пронзённое стрелой огромное ухо, по которому ползёт некто в срредневеково-инквизиторской одежде, с острой палицей; другой, тёмный, испуганный, с вытянутыми руками-лапами, вырывается из-под ножа, а вокруг голые несчастные человечки мечутся, предчувствуя конец света. Рядом на лапах-ветвях полуразбитое яйцо:там кабак, где голыми сидят за столом и пьют, а старуха наливает им из бочки. Кто-то со стрелой в интересном месте ползёт в кабак по лесенке, на палке у него болтается порожняя баклага... Подобие корабля – не чудовище с хищной рыбой и обнажённым, а в шлюпчонке, привязанной к кораблю, на голове стоит лягушка... 
Насколько всё это поражало зрителей, можно судить по резкой реакции такого знатока живописи, как Рихард Мутер, начисто отказавшего Босху в праве именоваться художником: «...его сила исключительно в изобретательности, а не в претворении идей в образы».
Казалось бы, обилие невероятного в картинах Босха не должно удивлять никого. Тогда все верили в невероятное. И то, что книга святого целёхонькой выпрыгивала из костра, а книги еретиков сгорали дотла, было в порядке вещей. И всё же Босх был слишком дерзким и безудержным фантазёром. Он едва успевал переносить свои видения на полотно – от того и писал чаще всего «одним ударом». Хотя что такое фантазия, как не умение прочувствовать мир, осознать свои ощущения и внезапно вообразить в значительной прогрессии свои знания? Что такое зажжённая спичка, поднесённая к факелу? Не от того ли одновременно с титулом «фантаста» награждают художника и званием знатока природы: «прекрасно и близко к природе он сумел передать жар, пламя, дым». Нарушая пропорции и гиперболизируя, он всегда соблюдает реальность предметного изображения. Гигантское ухо или невероятный воз всё-таки будут соответствовать тому, как «на самом деле». Изображения животных убеждают: художник отлично знал животный мир.
Босх был энциклопедистом. Зоология, теология, философия, алхимия, астрология были ведомы ему. Специалисты находят в его картинах древнейших животных, астрологические предсказания, инопланетян с их «летающими тарелочками». О мыслях Босха отзывались, как об удивительных и странных... Его время – символов и криптограмм. Художник в совершенстве владел эзоповым языком, знал искусство иносказания. Но было бы странным видеть в его картинах лишь зашифрованные письмена. То были картины мировоззрения. Босх не спрашивал: «Что есть истина?» Он владел истиной, знал Бога и, подобно Данте, хотел представить историю бытия человечества, всеобщую картину жизни, вывернув её, словно тулуп, мехом кверху. Задача не из лёгких – втиснуть в изобразительную формулу рой образов, мыслей, смятений рода человеческого. Рай, ад, вселенная – и такая мимолётная, многосложная человеческая жизнь. Художник словно снимает дёрн и рассматривает почву, где всё, высокое и низкое, густо переплетено. Ни одна былинка не растёт сама по себе, ни одно устремление не летит одинокой стрелой – но тут же касается других устремлений и прорастает невиданным растением.
Ад. Тёмные силуэты строений на фоне пожара. Сцены казни. Разгул человекоживотных, человеконасекомых, человекорастений – служителей ада. Воздвигается башня тщеславия. Створки закрываются, и возникает столь близкий сердцу Босха образ бродяги.
На нём драные штаны, за спиной – короб. Гонит его собака – зависть. И идёт он неведомо куда, в безрадостный мир, хоть и пляшут под волынку у большого дерева крестьяне. Но вот уже грабители обобрали прохожего и привязывают его к дереву. Меж обглоданных костей – вороньё, а бродягу ожидает шаткий мостик, который обязательно подломится. Вот так рассказал художник о нашей краткой жизни на вечном фоне божественной истории и непрерывной, очевидно, взаимопобеждающей, борьбе добра и зла. А дальний пейзаж, как всегда, хорош, несмотря на виселицу, виднеющуюся на горе. Босх питал страсть к панорамным пейзажам. Он любил простор, горы, водные пространства. Мирный пейзаж: сад-лес. Синеватые, поросшие деревцами горы. Зеленовато-светлое небо, - окружает святого Иоанна.
Пасутся лани, гуляют звери, лазают обезьяны, щебечут птицы. В картине, изображающей сосланного римским императором Домицианом Иоанна на острове Патмосе, атмосфера меняется. Святой записывает в книгу-тетрадь свои видения. Возникающая рядом нечисть: бронированное брюшко, лапки-крылья, странный хвост скорпиона, блещет зеленовато-металлическим цветом. Саранча злобная! Лицо – тощее, жёлтого оттенка, в очках – кажется очень знакомым. Ещё бы! Сам дьявол пожаловал к Иоанну. Его обличье нет-нет да и характерно возникает в картинах Босха. Остроприцеливающееся, с вонзающимся взглядом и плутовато-безумными глазами.
Дьяволу и шабашу толпы противостоит Христос. Не потому ли «Несение креста» близко художнику, что и себя видит он несущим свой крест на свою Голгофу? Путь на Голгофу – путь страдания. Под тяжестью креста Христос согнулся и добросовестно тащит его. Униженный и отъединённый – один среди всех. Вокруг вид толпы: бичующие, солдаты, публика... Эта картина, словно первый взгляд, но вот совсем иное видение: действие резко останавливается, из него вырывается один, почти квадратный, кадр. В кадре – давка. Дикая энергия красок подчёркивает предельную уродливость низменной толпы. Кривые и вспученные носы, гримасы, хищные выражения. Беснующиеся, жаждущие расправы и крови. Отвратительно радующееся зло. Мертвенны лица разбойников. Злорадным сладострастием брызжет лицо исповедующего монаха. Слепо-ненавидящ профиль фарисея. А среди ужасов всечеловеческой души – рычащих, ревущих, протискивающихся из небытия – обычно-человеческое, спокойное, отсутствующее лицо Христа. Он прильнул к дереву креста и слушает музыку, заключённую там. Христос всегда у Босха неожиданно обычен, один из всех, плоть от плоти человеческой. На фоне злых и обделённых именно обычность эта выглядит божественным началом... тонколикая Вероника только-только приложила плат к лицу Христа – и оно отпечаталось. Художник показывает нам два лика Спасителя. Христос с плата смотрит на нас, внимательно и понимая. Одни забавлялись у картин Босха, другие ужасались, третьи задумывались о смысле жизни.
Художник всегда пишет картину для всех. В том нет всеядности – есть желание диалога, честолюбивая жажда аплодисментов, стремление выразить своё «я». Во все времена царственные особы собирали произведения искусства. Честь им и хвала. Образовались музеи, где ныне и мы можем приобщиться таинству прекрасного. Но одно дело – портреты, пейзажи и невинные оценки бытия. Другое – Босх с его двусмысленным и жёстким взглядом на мир и человека. Фигура Филиппа II – угрюмого и подозрительного абсолютного деспота – смущает. Что его сближало с Босхом? Провинциальность? Король также был провинциалом – добросовестным узником дворца Эскориал. Заточённый «в четырёх» стенах, он пытался вершить судьбы мира. Но Босх, уединённый в своём городке, находился на острие конуса света, исходившего из Вселенной, тогда как король был ограничен кольцом своей безграничной власти. А может быть, Филипп чувствовал в Босхе человека такой же необыкновенной гордости, каким был сам? Только у художника она была воплощённой, а короля снедала неутолимая жажда: он не мог восторжествовать над всем миром, не мог извести всю «еретическую чуму». И то, что делала Босха добрее и мудрее, превращало короля, человека по-своему неглупого, чрезвычайно трудолюбивого и мужественного, в злобного мизантропа. Босх прожил и достаточно, и мало, чтобы стать мудрым старцем. Ему всегда не хватало благости, даже с помощью возраста он не смог достичь её.
Он пытался понять сообщество людей – в бессмысленности, в злобе толпы, в элементарности бытия. Он не ненавидел и не презирал людей за их подневольность стадному и коллективному. Художник видел, как они радовались мучениям Христа и безвольно бежали за жизнью, радуясь её подачкам. Не обольщаясь их временной храбростью и щедростью, он отдавал долг лучшим, чьи души в награду уносились стремительностью тоннеля («Вознесение блаженных душ в Рай») в сверхкосмос. Владимир Соловьёв в «Судьбе Пушкина» размышляет о сверхчеловеческом достоинстве гения. Босх таковым обладал. Мы видим Вселенную, ощущаем Бога, наблюдаем противостоящую ему рать и понимаем самого художника. Он между людьми и Богом, ни судья, ни проповедник, не апостол. Некое связующее звено, некая нравственная величина... Наследовали ему столь разные мастера разных эпох, как Питер Брейгель Старший, Гойя, Сальвадор Дали. Вольные люди эпохи перемен, современные авангардисты чтут Босха, как своего прародителя.
Автор текста @rosy440.
Фото из личной книги.
