Ноябрьский полдень. Мы были искренними, но про нас забыли …Часть Вторая.

Митинг и после него Радиорубку захватывать не пришлось. Вход в неё находился за железной дверью, которая располагалась в нашей («классной») 462 аудитории. Надя попросила Костю Конькова (он также учился в нашей группе) её открыть и включить аппаратуру. Константин, который отвечал за доступ к радиоузлу, выполнил эту просьбу. Надежда сделала объявление, в котором пригласила всех заинтересованных студентов в центральный холл (30) на митинг с обозначенной темой. Ринат Л., накануне покинувший нашу инициативную группу, но оставшийся сторонним созерцателем, пригласил на мероприятие ошеломлённых новостью преподавателей кафедры истории КПСС. Впрочем, преподаватели нашей кафедры недолго пребывали в растерянности. Они «подняли с постели» приболевшего завкафедрой Владимира Петровича Гурова, послав за ним его сына Игоря, который был старостой нашей академической группы. Гуров приехал довольно быстро. Тем временем холл постепенно заполнялся прибывавшими студентами не только нашего факультета! «Это было что-то невероятное, мы не ожидали такого резонанса» (31). Женя Зеленко уже с трудом принимал и распределял группы студентов в холле так, чтобы оставалось место для ораторов. «Митинг мы собрали, да. Причём в количестве изрядном: весь факультет, включая студентов, преподов и гипсового Геродота в холле» (32). Но Женя Зеленко остался один, потому, что Роман С. Неожиданно исчез. Это был наш первый прокол. Жене Зеленко пришёл на помощь Женя Сусоров, активность которого была воспринята окружающими как лидерская. Часть нашей группы вместе со мной также находилась в холле и втянулась в промежуточную беседу-полемику. Надя, тем временем, пыталась объяснить мотивы организаторов митинга преподавателям нашей кафедры. Так мы оказались разобщены, и это стало нашей второй ошибкой. Народ всё прибывал, а «движуха» не начиналась, при этом даже успела подойти «тяжёлая артиллерия» в лице представителей парткома, бюро ВЛКСМ и преподавателей с философского факультета, которых привёл Виктор Кокшаров. Мы понимали, что ожидание не может продолжаться долго, и попытались начать митинг. Но тут произошёл ещё один казус. Часть студентов, неукоснительно следовавших принципу прусского короля Фридрих Вильгельма I («Война войной, а обед по распорядку»), выслала из столовой гонцов с просьбой придержать начало митинга до их прибытия! Большая перемена была, по сути, обеденной и мы осознавали этот риск, но такой «наглости» не ожидал никто. Так возник конфликт внутри студенческого «демоса» и наш третий прокол. Первые драгоценные десять-пятнадцать минут большой перемены были потеряны, пришлось открывать митинг со второй попытки. Как только Надежда вышла в центр холла и начала своё обращение к собравшимся студентам, к ней устремились Владимир Петрович Гуров и декан истфака Юрий Сергеевич Кирьяков. Они вежливо взяли Надю под ручки и настойчиво заявили: «Ты выступать не будешь!». Студенты тут же стали шумно возмущаться. Так Надя оказалась нейтрализованной. Никто из нас не ожидал такого оборота, поэтому дальше пришлось импровизировать! Говорили оба Евгения, говорил я и наши девушки, высказывались в нашу поддержку студенты, а в ответ мы получали тяжелые менторские идеологические подзатыльники от преподавательско-парткомовской группировки во главе с секретарём парткома университета Георгием Александровичем Дробышевым. На какое-то время вся эта какофония стала напоминать столкновение новгородских вечевых фракций на Великом (Горбатом) мосту через Волхов, но без мордобоя и сбрасывания соперников в реку (в данном случае – с 4-го этажа). «Преподаватели явно были не на нашей стороне. Реакция педагогов на наш демарш проявлялась в диапазоне от «политическая ошибка» до «позор, анафема и вон из профессии». Да и часть факультетского бюро ВЛКСМ … – тоже раскритиковала наш благородный порыв» (33). Фактическую точку в нашем неудачном митинге поставил чей-то банальный призыв продолжить дискуссию в находившейся напротив аудитории №459. Толпа, на удивление, безукоризненно подчинилась. Но «сидячий митинг» это – как «лежачий кросс». Аудитория не смогла вместить всех желающих, часть студентов «застряла» в дверном проходе, другая – осталась в холле. Часть нашей группы (я, Надежда Аничкина, Елена Н., Ирина Б., Ирина Л.) успела пройти в аудиторию. На этот раз, благодаря помощи Брониславы Борисовны Овчинниковой, доцента кафедры истории СССР досоветского периода, мне удалось вклиниться в полемику и изложить наши основные требования руководству страны: прекратить дискредитацию Ельцина, опубликовать стенографический отчёт октябрьского Пленума ЦК, открыть спецхраны партийных и государственных архивов для студентов-историков. Но, становилось ясно, что в ситуации явно обозначившегося раскола студентов о демонстрации не стоило заикаться. Наши требования получили одобрение большинства собравшихся, но оформить их как решение общего собрания студентов истфака нам не позволили. Время, отведённое на митинг, стремительно таяло, большая перемена подходила к концу, наш регламент был сломан. Послышалась первая возмущённая реплика доцента Козлова Александра Сергеевича с кафедры истории древнего мира и средних веков о том, что «такие мероприятия надо проводить во внеучебное время и вне стен Университета» (34). И этот антагонист, по сути, был прав. Собери мы митинг после занятий, например, в парке на Вознесенской горке, всё могло бы закончиться иначе. Раздался звонок на третью пару, студенты стали расходиться, мы покинули аудиторию последними. Наш митинг был «затушен, как залетевшая в окно шутиха» (35), нас ««заболтали» и отпустили восвояси» (36). Мы уходили «зализывать раны» с ощущением полного провала, мы не знали, что 14 ноября на площади 1905 года прошёл первый городской несанкционированный митинг в поддержку Ельцина, а 22 ноября состоится второй (37). Что следующий (через несколько дней) студенческий митинг в университетском корпусе на ул. Куйбышева пройдёт более успешно: с большим количеством участников, с лозунгами и почти наметившимся «консенсусом между отцами и детьми» (38). Что, в конечном счёте, до конца начавшейся недели в УрГУ на встречу со студентами прибудет первый секретарь обкома КПСС Юрий Петров, чтобы рассказать об октябрьском пленуме ««поработать с молодёжью» и остудить страсти» (39), а значит «информация о нашем митинге дошла до самого верха...» (40). Да и стенографический отчёт октябрьского пленума ЦК, в конце концов, был опубликован (41). Про нашу «выходку» забыли не сразу. Какое-то время нас всех по одному вызывал на «профилактическую беседу» Г.А. Дробышев. Но судя по тому, как эти беседы проходили, было ясно, что делается это для галочки. Первое время суетился и Гуров, «подбегая то к одному, то к другому студенту и интересуясь, кто организовал сие безобразие. Впрочем, Владимира Петровича никто не испугался – ведь все знали, что он добрейшей души человек» (42). С Владимиром Петровичем, правда, произошёл один забавный казус. Спустя неделю после нашего митинга, мы случайно стали свидетелями полемики Владимира Петровича с одним из преподавателей. Нам всем запомнился обрывок его фразы: «…Ты только подумай, они же отнеслись к восстанию как к искусству, всё продумали, паршивцы! Как и писал Ленин – сначала нужно захватить почту и телеграф, – так они и сделали!». «Нет, – возражал, оппонент, – это было случайно!». «Ничего подобного, – продолжал Гуров, – я всех этих ребят знаю, они все учатся на «хорошо» и «отлично!». Этот диалог позже стал «притчей во языцех», а означал он то, что в где-то в глубине души, по своему, Владимир Петрович симпатизировал нам. Однако открыто одобрил наш поступок только один человек – Гений Иосифович Бондарев, читавший нашей группе диалектический материализм и спецкурс. Произошло это на первом же занятии после митинга. Бондарев неоднократно заявлял нам, что никто из руководителей партии не знает марксизма, а то общество, которое в нашей стране существует, в корне противоречит представлениям Маркса о социализме и ничего общего с социализмом не имеет. Поэтому перестройка обречена на провал. Вы, обращался он к нам, интуитивно это уловили и выступили, хотя формальный повод был другой. Поэтому, для того чтобы здраво судить о том, что происходит и принимать правильные решения в жизни рассудком, надо хорошо учиться, – наставлял нас Бондарев. В конечном счёте, на истфаке никого не исключили и не уволили. Но больше всех пострадала наша Надежда. Её «вызывали на партбюро, инкриминировали «экстремизм», захват радиорубки и многое другое … вопрошали: почему не предотвратила и не сообщила, грозили исключением, обсуждали на партийном собрании факультета. В общем, запугали меня, так, что я сдалась и ушла из общественной жизни факультета вообще…». Она вспоминает, что долго ещё «чувствовала некую сдержанность в отношении меня со стороны некоторых преподавателей кафедры истории КПСС, только Д.В. Бугров один, как то не боялся, поддерживал через оценки. Это всё в прошлом, но, тем не менее, приятно». Кроме того, Надежда до сих пор благодарна Маргарите Григорьевне Черновой и Майе Александровне Дашевской, которые постоянно защищали её на партсобраниях и добились реабилитации. Это Майя Александровна Дашевская на одном из таких собраний сказала: «А что собственно произошло? Молодые студенты И-201 хотели разобраться в документах Пленума, это мы их учили опираться на первоисточники! А что получилось? Преподаватели – перестраховались, где то нажали, что-то не поняли, пострадали морально студенты и как! На всю жизнь запомнят, как держать руки по швам, разве это главное!» (43). Последнее, чем поделилась со мной в своих воспоминаниях Надежда – впечатлениями от визита Бориса Николаевича Ельцина в УрГУ весной 1990 года (44) и эпизодом во время вручения диплома. «Перед тем как зайти в конференц-зал, Ельцин прошёл в «кольцо студентов». Около него с подобострастными взглядами столпились, в том числе и те, кто в 1987 году меня держал, и порочил. Мне всё это было неприятно наблюдать, я развернулась и ушла…». «Когда нам вручали дипломы, Валерий Иванович Михайленко (45) мне сказал, что тот «случай» никак не должен влиять на мою дальнейшую жизнь, чтобы я всегда оставалась принципиальной ... что то в этом роде... Жизнь всё расставила на свои места» (46). В том, что всё тогда закончилось относительно благополучно, не было результатом чьих-либо персональных усилий. «Все тогда по привычке боялись, а последствий не случилось. Система уже ослабла и давала сбои. Представляю, что было бы сегодня на истфаке, если бы студенты вдруг вздумали провести подобную акцию, протестуя, например, против очередного ареста Алексея Навального» (47). Речь Ельцина на октябрьском Пленуме ЦК – это около двух страниц текста, это – девятьсот тридцать восемь слов, которые изменили страну и разделили её историю на «до» и «после». Ельцин тогда всего лишь выразил озабоченность наблюдаемым расхождением слова и дела, описал, как мог, тревожные настроения неоправданных ожиданий и надежд в обществе. Его поступок – урок гражданского самоуважения, который предоставил нам «возможность впервые за целый век расправить плечи и задать государству простой и грубый вопрос «Что происходит?»» (48). А наш не совсем удачный митинг, по справедливому замечанию Евгения Сусорова, стал «уроком мужества: набрать воздух в лёгкие, открыть рот и громко сказать то, что думаешь, оставив за скобками возможные неприятные последствия» (49). Этот митинг, к сожалению, не был фотографически задокументирован. Поэтому напоследок – фотография из архива Игоря Новиченкова. На фотографии нет тех, кто затеял митинг, кроме одного человека, косвенно имевшего к нему отношение. Это – Константин Коньков, добрый человек, который открыл нам радиорубку. Он – второй слева, в верхнем ряду, за плечом Бориса Николаевича…

Дмитрий Астапенко (volnodumets), октябрь – ноябрь 2017-го. Автор текста выражает глубокую признательность всем, кто своими воспоминаниями помог воссоздать историю тридцатилетней давности.

Примечания

30. В настоящее время на этом месте находятся две аудитории: 472 и 474. См. план-схему исторического факультета УрГУ, ныне – УрФУ. Источник: http://hist.igni.urfu.ru/photo/students/Turg_04_04.jpg

31. Из воспоминаний Надежды Аничкиной.

32. Евгений Сусоров. Бунт в УрГУ. Неопубликованная рукопись. – Екатеринбург, 2007.

33. Там же.

34. Из воспоминаний Евгения Зеленко и Антона Томилова.

35. Евгений Сусоров. Бунт в УрГУ. Неопубликованная рукопись. – Екатеринбург, 2007.

36. Из воспоминаний Надежды Аничкиной.

37. Василий Вохмин. Революция на фоне очередей. // Областная газета 11 июня 2011 г., № 206 (5759). https://www.oblgazeta.ru/society/5000/

38. Евгений Сусоров. Бунт в УрГУ. Неопубликованная рукопись. – Екатеринбург, 2007.

39. Василий Вохмин. Революция на фоне очередей. // Областная газета 11 июня 2011 г., № 206 (5759). https://www.oblgazeta.ru/society/5000/

40. Из воспоминаний Евгения Зеленко.

41. Известия ЦК КПСС. – 1989. – № 2. – с. 209-287.

42. Из воспоминаний Евгения Зеленко.

43. Из воспоминаний Надежды Аничкиной.

44. Этот факт до сих пор не нашёл должного отражения ни в одной из книг о Ельцине.

45. В.И. Михайленко – доктор исторических наук, профессор, декан исторического факультета Уральского государственного университета в 1990-1993 гг.

46. Из воспоминаний Надежды Аничкиной.

47. Из воспоминаний Евгения Зеленко.

48. Евгений Сусоров. Бунт в УрГУ. Неопубликованная рукопись. – Екатеринбург, 2007.

49. Там же.