Смерть романтика

Фантазия

Солнце уже начало клониться к закату, когда к церкви Св. Марии Рэдклиффской, что в Бристоле, подошли двое мужчин. Они остановились у высоких дубовых дверей и в нерешительности замерли, будто страшась войти внутрь. «Не сейчас, друг мой», - сказал после секундного молчания тот, что, благодаря худощавости и прямой осанке, казался несколько выше другого, хотя в действительности они были почти одинакового роста. Его спутник, отличавшийся легкой сутулостью и уже наметившейся полнотой, тяжело вздохнул и чуть слышно ответил: «Ты прав, Уильям. Пойдем присядем, вон там, на лавочку». Они сделали несколько шагов в направлении скамейки, но снова остановились и, развернувшись, принялись рассматривать церковь.

Подумать только. Семь лет… Семь лет, - пробормотал через некоторое время тот, что казался ниже, и его лицо исказилось гримасой, означавшей то ли сожаление, то ли грусть, то ли неприязнь.
Ты утомлен, Сэмюэль. Твоя душа жаждет покоя, но ты терзаешь ее ненужными метаниями. Впрочем, обретя мир, ты, возможно, утратил бы свой поэтический дар. Но одно я знаю наверняка: опиум… ты теряешь над собой контроль.
Напротив, Уильям, опиум – единственное, что спасает меня от отчаяния.

Они замолчали, и каждый погрузился в свои размышления. Сэмюэль Кольридж думал о том, что семь лет назад в этой самой церкви он обвенчался с Сарой Фрикер. Поэт усмехнулся и беззвучно произнес: «Пан-ти-сок-ра-ти-я. Как глупо, как наивно, как незрело…»

В 1794 году он познакомился с Робертом Саути. И друзья, окрыленные юношеской ненавистью к «старому миру» загорелись идеей уехать в Америку, чтобы создать там коммуну счастливых и свободных людей. Двадцать четыре человека – двенадцать супружеских пар. Они всё будут делать вместе, своими руками, и частная собственность - главный источник зла - никогда не потревожит их существования. Пантисократия. Так предполагалось назвать передовое поселение. Для того и потребовалось жениться – чтобы соответствовать плану. Но…

Кольридж собирался что-то сказать своему другу, как вдруг двери церкви распахнулись и оттуда вышел парнишка лет десяти. В руке он держал какой-то сверток, напоминавший старинный пергамент. Сэмюэль поднялся и в изумлении прошептал: «Этого не может быть! Это…» Уильям Вордсворт взял приятеля за рукав и потянул вниз.

Сядь, несчастный. Ты же видишь, что это наваждение.
Но это же он… Он!
Да, это мой чудесный мальчик.
Так почему ты сидишь, а не бежишь к нему?

Вордсворт странно усмехнулся.

Потому что Томас умер…

Церковь Св. Марии Рэдклиффской, 1915

Бристоль

«Мой чудесный мальчик, - проговорила Сара Янг, нежно поглаживая младенца по голове, - сколько горестей ожидает нас впереди, сколько бед и лишений. Но Господь милостив. Он не оставит нас!» Ребенок ничего не ответил на стенания бедной женщины, потому что не умел еще произносить слов и тем более слагать их в предложения.

Томас Чаттертон появился на свет 20 ноября 1752 года в семье школьного учителя, музыканта и нумизмата, который отдал Богу душу за три месяца до рождения сына, и у матери были все основания жаловаться на судьбу и уповать на Всевышнего. Но тот будто не слышал ее молений: до шестилетнего возраста мальчик не проявлял никаких признаков разумности. Он мог часами сидеть и глядеть, не моргая, в одну точку, а затем вдруг разразиться отчаянным плачем. «Идиот, - говорили люди. – Несчастная вдова».

Но все изменилось в тот памятный день, когда Сара, разбирая тряпье, достала откуда-то лоскуты пергамента, которые ее покойный супруг принес когда-то из церкви Св. Марии Рэдклиффской, где члены семейства Чаттеротонов на протяжении многих поколений исполняли дьяческие обязанности. Ребенок подошел к матери, взял у нее диковинный предмет и принялся, словно зачарованный, разглядывать древние письмена. Маленький Томас, которому было шесть лет, словно пробудился от летаргического сна. Взглянув своей родительнице в глаза, он сказал: «Научи меня понимать буквы».

Томас Чаттертон

Мальчик быстро освоил грамоту и принялся с жадностью читать, выбирая те книги, в которых стихами рассказывалось о былом. Трудно сказать, отчего проснулся в нем такой интерес к прошлому. Возможно, это было воздействие церкви, построенной во времена Эдварда IV, куда Томас ходил ежедневно. Наслаждаясь затейливой игрой каменных линий, которыми зодчий XV века украсил внутреннее пространство святилища, и рассматривая надписи, высеченные на могильных плитах, под которыми покоились давно истлевшие тела рыцарей и почетных жителей Бристоля, ребенку, должно быть, казалось, что время застыло. Но нет, время продолжало течь, обращая историей всё, что оставалось позади. Но юный Томас упрямо держался за прошлое.

Церковь Св. Марии Рэдклиффской

Однажды в одном из помещений церкви в большом дубовом ларе он обнаружил ворох старых документов. Это были такие же куски пергамента, как тот, что разбудил в нем страсть к чтению. И может быть, именно тогда в его разгоряченном творческим пылом сознании возник образ Томаса Раули – монаха, жившего якобы бы в XV веке, от чьего имени Чаттертон будет впоследствии писать стихи. Он научится удалять с кожаных листков никому уже не нужные надписи и станет выводить на них, старательно копируя почерк предков, рифмованные строчки. Так искусно будет подражать он стилю трехсотлетней давности, что мало кто усомнится в их подлинности.

Но это случится несколько лет спустя. А пока юное дарование осваивал поэтическое искусство, практикуясь во всевозможных жанрах, в чем он преуспел настолько, что в одиннадцатилетнем возрасте его уже печатали в местной газете Felix Parley's Bristol Journal. Однако родственники мальчика считали, что мужчина должен заниматься таким делом, которое приносит доход. И когда Томасу исполнилось пятнадцать лет, его отдали на обучение юристу Джону Ламберту. Молодой человек выполнял возложенные на него обязанности без особого рвения, и как только ему выдавалась свободная минута, он посвящал ее поэзии. Наставник враждебно относился к увлечению своего воспитанника и всякий раз, заставая его за праздным виршеплетством, принимался браниться и разрывал его творения в клочья.

Томас Чаттертон на чердаке своего дома в Бристоле, 19 в.

Но что такое гнев начальства в сравнении с переливающейся через край страстью, наполнявшей его существование смыслом. Юноша писал до изнеможения, отправляя свои стихи в местные издания. Его печатали, отмечая изрядный талант молодого автора, но денег не платили, а если и платили, то крайне мало. Тут-то, примерно в шестнадцатилетнем возрасте, он и начал творить под именем Томаса Раули, вызвав нешуточный переполох среди местных историков и антикваров.

Однако тесно было Чаттертону в Бристоле. Он жаждал широкого признания, которого можно было добиться лишь в столице. И в 1769 году юноша отправил письмо графу Орфорду Хорасу Уолполу, вложив в него одну из своих поэм и написав, что недавно в местной церкви он обнаружил манускрипты XV века со стихами бристольского монаха. Томас рассчитывал, что аристократ заинтересуется его вымышленной находкой, так как знал, что тот слывет любителем древностей. К тому же совсем недавно граф опубликовал роман «Замок Отранто», выдав его за средневековую рукопись. И он не ошибся. Вскорости от Уолпола пришел ответ, в котором вельможа весьма лестно отозвался о присланном ему стихотворении. «Оно исполнено красоты и гармонии, - писал Уолпол. – Я был бы рад познакомиться с творчеством этого автора поближе».

Когда Томас читал эти строки, в его глазах блестели слезы. Все теперь непременно устроится, думал он. Иначе и быть не может. В следующее письмо юноша вложил еще несколько своих работ. Но в этот раз он действовал более решительно. «Я – сын бедной вдовы. Работаю мелким служащим в юридической конторе, но был бы счастлив посвятить свою жизнь прекрасному», сообщил он вельможе. Уолпола эта приписка несколько смутила, и в душе его зашевелились сомнения. Он отдал стихотворения своим знакомым – знатокам средневековой поэзии, и те незамедлительно вынесли вердикт – подделка. Граф был в бешенстве. Его хотели одурачить, обвести вокруг пальца, добиться его покровительства, подсунув фальшивку! «Вам следует уделять больше времени своему ремеслу и изучать законы, усвоив которые, вы, может быть, станете неплохим юристом», - сухо написал он в ответ.

Хорас Уолпол

Это был сокрушительный удар… Возможно, уже тогда Томаса посетили первые мысли о самоубийстве. Но ведь Уолпол признал красоту и гармонию его стихов. Значит, они действительно хороши. Нет-нет, жизнь только начинается. Нужно непременно ехать в столицу. Там обязательно найдутся люди, которые по достоинству оценят его творчество.

Лондон

В Лондон юноша приехал весной 1770 года. Ему было семнадцать лет. Он поселился в доме своей кузины миссис Балланс в Шордиче и тут же принялся обивать пороги редакций всевозможных газет и журналов. Издатели были не прочь воспользоваться услугами талантливого автора, тем более что оплачивать их, в связи с неопытностью последнего, можно было по самой низкой ставке. Томас с радостью брался за заказы. Статьи, очерки, пародии, панегирики, оды, сатирические поэмы – он не брезговал ничем, полагая, что всё это временно, что мир скоро познакомится с его настоящим творчеством и…

Но на смену воодушевлению быстро пришло разочарование. Публиковать стихи средневекового монаха газетные воротилы считали нецелесообразным. Ведь это было время кипучих политических дебатов, и публика требовала злободневного чтива. Чаттертон явственно ощущал, что образовавшийся еще до переезда в столицу в его груди комочек отчаяния становился больше и больше, заполняя постепенно всё то пространство, где, как говорили, располагалась душа.

Томас Чаттертон за работой, 19 в.

Миссис Балланс, взволнованная состоянием своего родственника, попробовала однажды вызвать его на откровенный разговор. «Мой дорогой кузен Томми», - начала она, но юноша посмотрел на нее так, будто она была его заклятым врагом, и воскликнул: «Ты знаешь хоть одного поэта, которого бы завали Томми?!» Нет, женщина такого поэта не знала. Она развела руками и больше уже не пыталась завязать с ним беседы.

Только работа могла отвлечь Чаттертона от мрачных мыслей. В доме миссис Балланс он делил комнату с другим молодым человеком и не мог писать ночью, потому что свет свечи и скрежет пера не давали тому заснуть. Тогда Томас переехал в Холборн, где поселился в мансарде трехэтажного дома по адресу Брук-стрит 29. Там он проводил почти все свое время и писал, писал, писал, забыв про сон и голод. «Похоже, он не ел уже два или три дня», - заметила как-то хозяйка квартиры миссис Энджел аптекарю мистеру Кроссу. Они неоднократно пытались накормить юношу обедом, но тот, объятый гордостью и испытывая полное равнодушие ко всему, что могло отвлечь его от поэзии, упрямо отказывался от угощения.

Томас Чаттертон за работой, 19 в.

Издатели продолжали засыпать Чаттртона заказами, не спеша, впрочем, выплачивать гонорары. Однако к его средневековым стихами интереса никто из них так не проявлял. Вечером 23 августа 1770 года поэт вернулся домой в расстроенных, как обычно, чувствах. «Томас, может, вы все-таки разделите с нами трапезу», - спросила добрая женщина. Но он, не ответив, быстро поднялся в свою комнату. На следующее утро его обнаружили там мертвым. «Смерть от отравления мышьяком», - заключил доктор. - Обычное дело - самоубийство по причине умственного помешательства».

Добрый ангел, почему не поторопился ты, отчего задержался?.. Через несколько дней после этого трагического события в Лондон приехал президент оксфордского Колледжа св. Иоанна Томас Фрай. Он разыскивал некоего Томаса Чаттертона, который то ли нашел старинные манускрипты с прекрасными стихами, то ли написал их сам. Он был готов оказать поддержку молодому автору. Но на Брук-стрит 29 ему сообщили страшную весть. Фрай попросил позволения взглянуть на комнату, где жил молодой человек. Войдя туда, он увидел на полу множество клочков бумаги. Благодетель присел и принялся собирать обрывки воедино, так что несколько минут спустя перед ним лежал листок, на котором было последнее стихотворение Чаттертона. Добрый ангел опоздал. Демон смерти оказался проворнее.

Очень скоро о Томасе заговорили виднейшие литераторы тех времен. Все, как прежде Уолпол, отмечали красоту и гармонию его средневековых поэм. И даже Сэмюэль Джонсон, гладя задумчиво в окно, как-то сказал: «Удивительно, что такой юнец писал столь замечательные вещи». Это было признание. Но Чаттертон больше в нем не нуждался.

Послесловие

К Чаттертону

О Чаттертон! О жертва злых гонений!
Дитя нужды и тягостных тревог!
Как рано взор сияющий поблек,
Где мысль играла, где светился гений!

Как рано голос гордых вдохновений
В гармониях предсмертных изнемог!
Твой был восход от смерти недалек,
Цветок, убитый стужей предосенней.

Но все прошло: среди других орбит
Ты сам звездой сияешь лучезарной,
Ты можешь петь, ты выше всех обид

Людской молвы, толпы неблагодарной.
И, слез не скрыв, потомок оградит
Тебя, поэт, от клеветы коварной.

Джон Китс (1815). Перевод В. Левика

(С) Денис Кокорин

Подписывайтесь на Занимательную Англию в соцсетях:
https://www.facebook.com/enjoyenglandblog
http://vk.com/enjoy_england
https://www.instagram.com/enjoy_england