Проза 4
Счастье
Дождь смыл пепел с лица и волос, но легче стало только после первого стакана. Рыжий и не запомнил, что заказал, и вкуса не почувствовал — только попросил повторить. А Эрнест заговорил возбужденно:
— Прикинь, народу сегодня привалило целый самолет. Наше пойло не жрут. Виски им подавай. «Клан МакГрегор». Век никому не надо было — а сегодня два ящика ушло. Денег полная касса. Боюсь, как бы не ограбили.
— Спрячь, — посоветовал Рыжий. — Сегодня что-то у всех фарт.
Он вспомнил, как перед входом едва не налетел на мужика, только что поднявшего с мостовой сотенную. Такое бывало — некоторые допивались и до синих чертиков, так что не только деньги могли потерять. А этому алкашу счастье — пирует вон за столиком в углу.
Приятно грел Рыжему душу артефакт в кармане. Никем еще не виданный, в справочниках не описанный. Даже представить трудно, за сколько он уйдет, если грамотно все устроить. И ведь тоже нашелся случайно. Не думал, не гадал — хотел только ноги из зоны унести. И прямо споткнулся об эту штуковину.
И может, те, про кого говорил покойный русский, не выбросили его, а потеряли. А он, Рыжий — нашел. И может вернуть, если попросят. Даром. Пусть им будет счастье.
Вот бы Кира спросить. Но тут Рыжий вздрогнул. Стало ему страшно, вдруг Кир вернется, как вернулся однажды отец. И спросить тогда было бы можно — да что толку. Мертвяки же не отвечают. Пить они горазды, а на слова скупы.
Холодная пустота под ребрами слева никак не рассасывалась. Рыжий попросил тройную без льда и поинтересовался, кивнув в сторону шумной компании незнакомцев, сдвинувшей столы:
— Что празднуют?
— Премию пропивают.
Пили за какого-то Нобеля. А один то сиял, как начищенный доллар, то краснел, а то лыбился во все сорок восемь зубов. И по всему было похоже, что он — этот самый Нобель и есть. Все лезли с ним фотографироваться или скопом щелкали его одного.
Двое из этой компании подошли к стойке заказать еще выпивку и закуску, и на ходу заспорили, как произносится слово «Боржч». Один кричал, что он урожденный чех, хоть и канадский еврей, и в его семье это произносится не так. Второй, азиатского вида, от спора уклонялся, но все же, ссылаясь на идеальное знание английского языка, предлагал свою версию — что-то вроде Borscht.
— Борщ, — сказал Рыжий, старательно выговаривая сложную последнюю букву. Кир так много раз ее повторял, что трудно было не запомнить.
— Хотите — приготовлю, — предложил Эрнест.
— Черта с два, — усмехнулся Рыжий. — После Кира в этом городе никто не умеет готовить ни борщ, ни шашлык.
— Он тут не последний русский, — покачал головой Эрнест.
А когда канадец с японцем отошли, он, перегнувшись к Рыжему через стойку, сообщил:
— Послезавтра у нас тут конгресс намечается. 32 инородных делегации. Если они все ко мне сюда завалятся — это чего будет?
— Счастье, — сказал Рыжий.
— Точно. Всех рассажу и напою. Лишь бы платили.
За дальним столиком в тени долго и вкусно целовалась совсем юная пара. Парень с хайром до лопаток и девушка, стриженая почти под ноль. Несколько раз они судорожно пытались расцепить объятия, но удалось это примерно с пятой попытки.
Парень молнией метнулся к стойке и спросил заикающимся полушепотом:
— А у вас есть?.. Ну.. как их... Эти...
— Ты бы девочку лучше послал, — заметил Эрнест. — Они про эти лучше спрашивать умеют.
— Да я от счастья голову потерял. Вы тут мою голову не видели?
— Под своим столиком поищи.
Он выложил на стойку пачку презервативов, а Рыжий, допив стакан, благословил юношу словами:
— Почасовой отель дальше по улице в сторону зоны.
— Ага. Я знаю, — отозвался тот совсем тихо.
Они вышли в обнимку и потянулись сразу же снова целоваться, а дверь не закрылась. В проеме стояла Гута.
— Живой! — выдохнула она.
Рыжий силился вспомнить, сколько времени его не было. И не вспомнил. Ночевали они с Артуром в зоне. Значит два дня. А до этого? Сердце ухнуло в пустоту под ребрами. Ведь ему же придется сказать Стервятнику про Артура. Стервятник самое дорогое ему доверил. Сына послал новые ноги вымолить. А сын, оказывается, за другим пошел. И он, Рыжий, не уберег. И сам не дошел.
Гута целовала его и что-то говорила на ухо, журчала без остановки, как редко бывало с ней последнее время. А он не слышал. Пока не мелькнуло в потоке слов что-то про Стервятника.
— Стервятник сегодня помер. Утром взял и помер. Без видимых причин. Доктор говорит -зона... А дочка его хоть бы слезинку... Нет, ходит счастливая — только что не радуется в голос.
— Счастье для всех, — поднял голову Рыжий и попросил еще для себя и для Гуты, за помин души.
— За счет заведения, — сказал Эрнест и выставил на стойку гораздо больше стаканов. — О мертвых либо хорошо, либо молча.
— Артура я не уберег, — грохнул стаканом по стойке Рыжий. Услышали все, и даже компания, пьющая за Нобеля, разом затихла. — И это что же получается. Артур тоже утром... А Стервятник не узнал. Счастливый человек.
Гута опять впилась в его губы своими и не закрыла глаза, как обычно делают женщины. Про это тоже как-то рассказывал русский. Женщина полностью отдается под защиту мужчины, поэтому при поцелуе глаза ее закрыты, тогда как мужчина зорко смотрит по сторонам.
Но сейчас ее глаза сияли счастьем.
— Как Мартышка? — спросил Рыжий.
— Я же говорила уже. Доктор заходил. Сказал — за неделю никаких ухудшений. И еще — ею институт интересуется. Новые профессора приехали. Предлагают ее лечить. Даром.
— Подопытный кролик...
— Говорят, случай уже не первый. И не безнадежный. Можно лечить.
Артефакт оттягивал карман и жег ногу через ткань. И безумные мысли клубились в затуманенной алкоголем голове. А вдруг это та самая штука, которой можно лечить ударенных зоной? Недаром она попалась под ноги именно сегодня — в сто раз пройденном месте, где отродясь ничего не лежало.
Что толку его продавать? Деньги не лечат. Отдать в институт — в мемориальную лабораторию Кирилла Панова. Завтра.
А сегодня домой. Еще дойти бы.
Повиснув на плечах у Гуты, он шел эти бесконечные сотни метров, и его преследовал радостный крик мальчишки, который кружил по улицам и дворам с длинноухим и разлапистым щенком в руках, оповещая весь город:
— Мне подарили собаку! Настоящую!
И щенок, несмотря на то, что новый хозяин вертел его, как космонавта в центрифуге, тоже выглядел совершенно счастливым.
— Папа, — прошелестела Мартышка, когда Рыжий вошел в дом.
И уже засыпая, он поймал угасающую мысль, что счастье не бывает вечным. Но шар не обманул — один раз, на минуту, на час, на день, прямо сейчас и сразу всем... И пусть никто не уйдет обиженный.