Которые тут временные!? Слазь! БОЛЬНО.
«Нам вовсе не ко времени вся временная власть -
Отныне власть советская над всеми.
Которые тут временные, - слазь! А ну-ка слазь!
Кончилось ваше время!»
1965 Вл. С. Высоцкий
Первый квартал 2018 года в России стал эпохальным. Я не про выборы президента и его послание, и не про дипломатический коллапс. Я про два события, заставившие очень многих включить сознание и задуматься о переменах не столько во власти, сколько в собственных головах и поступках.
Два исторических и ментальных репера российских перемен - это Екатеринбург и Кемерово. По крайней мере для меня и большинства из тех, с кем я общался в последние дни. Казалось бы, какое отношение два фатальных события имеют друг к другу?
Первое событие – взрыв остова Свердловской телебашни – шедевра советской инженерии, архитектурной и высотной доминанты, культового сооружения столицы Урала.
(поразительно, но я не нашёл в Яндексе фотографий взрыва!?)
Второе – смерть множества детей в развлекательном центре «Зимняя вишня».
https://www.newstube.ru/m/1153289
Моё высказывание здесь вовсе не о власти. Она всегда временная, какой бы долгосрочной не была. Она всегда короче человеческого века. Она несопоставима во времени с историей. Она сильна постольку, поскольку востребована. Она слаба настолько, насколько игнорируется. Власть российская федеральная востребована в форме, которая есть. Власть российская региональная слаба совсем, потому что игнорируется, всеми. И потому ведёт себя как изгой. Именно так выброшенный из общественного внимания человек пытается обратить его на себя либо эпатажным действием, либо полным бездействием. Про муниципальную «власть» можно рассуждать только после минуты молчания.
Поэтому-то и не буду всуе про все уже и так вывернутые наизнанку грехи и огрехи государства.
Я не про государство, а про нас, жителей страны и пространств (надеюсь, вы чувствуете различия между страной и государством?). Мы разбитые на «я» не меньше «временные», чем власть, потому что так себя ведём. Мы снисходительствуем властям в эпатаже или бездеятельности, и лишь оплакиваем потери после, а не до!
В Екатеринбурге за десятилетие споров горожане так и не смогли консолидироваться и воспрепятствовать алчному девелопменту и ничтожному губернатору в акте вандализма исторического масштаба. А зевотные глазетели аж аплодировали взрыву ими же неунаследованной ценности. Упала башня вместе с иллюзиями о «гражданском обществе», общественных правах, сообществах и их способностях к самоорганизации. Екатеринбуржское общество оказалось ещё менее состоявшимся, чем его региональная и преступная власть. Это общество явно недостойно иной власти, ибо оно за неё, за региональное наследие, за общественные и человеческие ценности не готово и не хочет отвечать. Башня пала, и от её руин теперь следует отсчитывать путь и направление. От руин монументальных ценностей, заменяемых сиюминутными оценками. От руин бессмысленности произошедшего, без последствующего осмысления и покаяния. Эта точка провала находится в самом центре страны, и ударная волна от взрыва разносится во все стороны, а значит достанется всем нам.
Что имеем не храним, потерявши НЕ плачем! Вид конечно делаем, но только вид, ибо ничего другого делать не хотим. Не хотим говорить и договариваться. Не хотим объединяться и определяться. Не хотим вступать в сложные перипетии лоббирования и противостояния не на площадях, а в тиши кабинетов (где собственно всё и решается), не хотим собирать ресурсы и нести ответственность. НЕ ХОТИМ СОЗДАВАТЬ И СОДЕРЖАТЬ МОНУМЕНТАЛЬНУЮ КУЛЬТУРУ и ТРАДИЦИИ. Временные. Единицы тех, кто хочет и делает, тонут в трясине рукоплещущих ужасам.
Кемеровский ритуальный костёр ещё ярче проявляет нашу гражданскую и общественную временность. Патернализм в нас настолько укоренён, что сами мы целиком и полностью готовы и хотим отдаться на волю, на расправу, на милость кому угодно, лишь бы не себе. Мы ходим туда, где вроде бы для нас, на авось. Видим и знаем, что здесь сделано всё абы как, ну да авось пронесёт. Знаем, что халтура, ну да ничего, нас то авось пронесёт! И сами непрочь воспроизводить халтуру. После нас же хоть потоп. Да и отвечать всё равно не нам, если не свезёт. И ходим как агнцы, перед закланием, рассчитывая своё место в очереди на убой, и питаясь самоубеждением, что до беды ещё далеко, и авось, наестся людоедина. Фаталисты. В русско-азиатской натуре (по себе знаю), фатализм – неотъемлемая часть культуры. Тяп ляп конструкции лепим, и лезем на них. Ради форсу выскакиваем за бруствер и рвём тельняшки под шквальным огнём. Идём туда, где рядом смерть машет, тянет, хохочет, а идём. Играемся, заигрываем, злим старуху.
А потом, кто выжил, рыдаем о павших. Ритуально, традиционно, профессионально. За то, что сами нагородили, допустили, попустили, … Кто в Кемерове не знал, что многие торгушники античеловечны? Кто ныне перестал в них ходить? Много ли? Сколько таких торгушников попадут под общественный бойкот и, разорившись, закроются? Как долго наша память будет возбуждать инстинкты самосохранения и мотивы к общественному контролю? Ой боюсь… Временные… везде, и Кемерово – лишь болящее сейчас место. Остальные пока не болят. Пока.
Но время лечит. К сожалению долго и больно. Общественные ценности пробиваются сквозь многие слои накатанного бетона бесчеловечности и атомизации, цинизма и подлости. Два урока быстро подзабудутся, но их осадок в наших душах – удобрение для совести. Она же у нас есть?
Совесть, она же о вечном и живом. Совесть по определению справедлива. По природе.