Проза 2
Севкин дед
«В году тысяча девятьсот восемьдесят... не помню, в каком точно... я была влюблена в одного мальчишку, — начала Таня, когда Соня и Людмила, живо опустошившие бутылку слишком сладкого и крепкого, всё выложили о своих первых любовях. — Это было на море. Мы отдыхали с родителями, жили у какой-то дальней родни в большом разваливающемся доме, где всегда было тесно и всё терялось... Терялись даже дети и животные... О деньгах молчу...»
«Вот и молчи! К чёрту подробности! — потребовала Соня. — Вернись к мальчишке».
Хотя подробности казались ей небезынтересными, Таня послушно вернулась к мальчишке: «Мальчишка был из местных. От него пахло солью, солнцем, всё как положено... Он был расхитителем воображаемых гробниц, собирателем раковин и прозрачных камней... Открывал мне какие-то расщелины в скалах, куда сам же накануне натолкал драгоценностей — в виде старых бус из потемневшего янтаря и стеклянных брошек... Я верила, что мы нашли сокровища. Хотела верить — и верила».
«Как его звали-то?» — спросила Людмила неожиданно трезвым голосом.
Таня удивилась: «Звали? Зачем вам?.. Это неважно... Но его звали Севка, если хотите знать. Севка, прикиньте».
Подруги прикинули и рассмеялись.
«А мне тогда очень нравилось это имя. Странно вспомнить... Всеволод — вообще звучало как музыка... Думала: дети у нас будут Все-во-ло-до-ви-чи.... А кончилось всё в один день... Мы шатались по набережной с пакетиками мелких креветок — щёлкали их, как семечки, одним движением сдёргивая маленькие головы и хвосты, — вдруг Севка остановился, весь как-то подрастерялся; чёрт, говорит, сегодня же моя очередь!.. И потащил меня в неизвестном направлении, по пути объясняя: моя очередь идти к деду, ты, Тань, айда со мной, посидишь там тихонько, я всё быстро сделаю, ты только молчи, дед чужих не любит, он стесняется... Мы дошли до белого двухэтажного домишки, тонущего в кустах, наверное, акации... Не помню... Уже на пороге Севка наконец объяснил, что дед его — слепой и дряхлый, они за ним по очереди ухаживают; а я должна посидеть тихо в уголке, ничем не выдавая своего присутствия, пока Севка будет хлопотать по хозяйству...»
«Вот это положеньице. Смешно!» — обрадовалась Соня.
«Да... Я ведь могла бы подождать во дворе. Но почему-то не сообразила... Севка открыл дверь своим ключом, быстро усадил меня на твёрдый кухонный диванчик, приложил палец к губам и действительно стал хлопотать: стремительно вымыл пол, почистил картошку, начал что-то жарить-парить, потом строгать какой-то салат... И всё время разговаривал с дедом, который Севке очень обрадовался. Дед был совсем старенький, еле ходил. У него были волосы, как одуванчиковый пух, совершенно белые, и с лица не сходила улыбка, ласковая и растерянная... Он расспрашивал Севку о многочисленных родственниках, и о каждом Севка отвечал: "Да чего ему сделается, дед? Живёт!" — после чего, однако, рассказывал о родственнике что-нибудь свеженькое, типа "он свой мопед хочет продать, во". Дед за каждого переживал, серьёзно задумывался, есть ли смысл продавать мопед...
Я сидела, как каменная, боялась дышать и глотать. До этого дня я не попадала в настолько неудобное положение. Мне было стыдно своего физического существования. В руках у меня всё ещё оставался бумажный пакет с мелкими креветками; сводило пальцы, потому что я боялась невзначай прошуршать...
Когда Севка всё сделал и начал бодро прощаться, дед что-то шепнул про китель, — с такой, знаете, извиняющейся и почти робкой интонацией зависимого человека. Ой, дед, да всё на месте! — сказал Севка, но метнулся к шкафу. Мы с дедом на минуту остались одни на кухне. Ласковость сошла с его лица; дед провёл по нему почти прозрачной рукой сверху вниз, как будто заранее стирая слёзы. Севка притащил китель, который походил на панцирь из-за орденов. Дед ощупал каждую награду слепыми пальцами, он гладил китель по рукавам, трогал пуговицы... И тут Севка театрально закатил свои зрячие глаза: мол, извини, Тань, у старика свои причуды!.. В этот момент — как отрезало, разлюбила я Севку».
«Извини, Тань, — повторила Людмила, — но Севка твой ничего плохого не сделал. По нынешним временам — хороший, добрый мальчик. Подумаешь, глаза закатил... У меня вон двое, всю жизнь на всём готовом, и ничего у них не допросишься, а этот — полы моет, картошку чистит... В интернете сутками не зависает, как некоторые».
«Да, в самом деле... — Таня не слушала. — В этот момент, как сейчас помню, я его и разлюбила...»
«Какой интернет в восемьдесят каком-то году?!» — прокричала вдруг Соня и почему-то заплакала.