[ЧТО ТАКОЕ?] Русские балеты Дягилева
Вечером 19 мая 1909 года в парижском театре Шатле случилось нечто, навсегда изменившее мир искусства. Сергей Павлович Дягилев представил европейской публике три маленьких балета - “Павильон Армиды”, “Половецкие пляски” и “Пир”. Танец “диких и совершенных московитов” свел с ума косных критиков, модных снобов, восторженных дам.
“Казалось, будто сотворение мира не окончилось седьмым днем и получило продолжение. Этот феноменальный русский балет подобен внезапной вспышке”, - писала поэтесса Анна де Ноай, едва покинув зал. Буквально каждый посетитель первого сезона антрепризы Дягилева написал что-то восторженное - в письме, в дневнике, в газете - не важно. Написал по горячим следам или спустя годы, подводя итоги. Говоря нынешним языком, индекс цитирования у “Русского балета” был космический.
Давайте разберемся, что именно так поразило парижан и почему мода на все русское охватила Европу.
Утомительная классика
К началу 20 века европейский балет сдал свои позиции. Так и не став отдельным видом искусства, он превратился в развлечение “пошли посмотрим на красивых женщин”. Французы помнили свои балетные традиции 17 и 18 веков, но предпочитали оперу.
В России ситуация была противоположная: балет всячески опекался царским двором, на развитие его выделялись значительные суммы, что позволяло приглашать лучших педагогов и балетмейстеров со всего мира. Марселец Мариус Петипа, из второстепенного европейского хореографа превратившийся у нас в классика, создал школу танца изящного и скучного, за полвека изрядно надоевшего. Как на беду, в 1904 году Петербург осчастливила своим приездом американская танцовщица-авангардистка Айседора Дункан. Ее босоногая имровизация показала, что танцевать можно под музыку, изначально на танец не рассчитанную; что танцор должен быть прежде всего артистом, а уж потом машиной с правильной постановкой ног; что любое движение человеческого тела может быть прекрасным. Позже Дягилев неоднократно подчеркнет, что все его театральные проекты выросли из “дунканизма”.
Завоевание Франции
Париж знал Дягилева еще до его “Русских сезонов”. В 1906 он привозил большую выставку русского искусства на Осенний салон, где обычно показывали все новое и модное. Сам отбирал работы, сам развешивал, замучил декораторов, возился до последнего, но - как всегда у Дягилева - результат стоил того. Православные иконы, до того парижанам слабо известные, немедленно вошли в тренд и вскоре оказались украшением богемных салонов. Врубель вызвал мрачное восхищение и вздохи декадентов. По стечению обстоятельств, в экспозиции не было передвижников, и это к счастью, поскольку рядом с Сезанном и Гогеном они смотрелись бы провинциально. Зато молодежь - Ларионов, Гончарова, Судейкин - были там к месту.
Весной следующего года Дягилев продюсирует ряд “русских исторических концертов” в Гранд Опера. Собирает программу из опер и небольших симфонических произведений с национальным колоритом, везет в Париж Римского-Корсакова и Шаляпин. Из-за последнего возникает небольшой скандал: на первом концерте после арии из “Князя Игоря” зал не отпускал Федора Ивановича овациями, следующий номер, “Комаринская” Глинки, никак не мог начаться, дирижер бросил палочку, ушел со сцены, с галерки кто-то орал по-русски: “Комаринскую, мать вашу”, и французская публика поняла, что ей пора домой.
Ляжем костьми
В мае 1908 года Дягилев снова привез Шаляпина, теперь уже в полноценной опере “Борис Годунов” (хотя и сокращенной изрядно для легкости восприятия). Бас получил неимоверные по тем временам 55 тыс франков, зато рабочих сцены ради экономии пришлось везти из Москвы. Такого качества руки и тогда ценились в Европе высоко. За красоту постановки отвечали художники - Константин Коровин, сказочник Билибин и душа журнала “Мир искусства”, Александр Бенуа. Собственно, мирискуснический нарочито-русский стиль и должна была воспроизвести эта команда.
Дизайн постановки складывался из самых разных экзотических предметов и деталей одежды, доставленных из дальних областей Российской империи. Так, Иван Билибин просил старух Архангельской области доставать бабкины сарафаны из сундуков, а сам Дягилев обходил татарские лавки Петербурга в поисках расшитых блестками платков.
Подготовка сцены Гранд Опера к представлению шла туго. Французские рабочие саботировали русских (во-многом, из-за отсутствия общего языка и переводчиков), их склоки и драки разводил вездесущий Дягилев. За три дня до премьеры оказалось, что сцену освободят день в день, а декораций в полном объеме не видел никто. Обычно уверенный в себе на 100% Дягилев, тут дал слабину. Он был готов перенести даты показов, для чего собрал всю команду, включая последнего плотника, в кафе и вынес проблему на обсуждение. Вердикт низов был - “не посрамим земли русской, костьми ляжем”.
“Декорации были повешены за несколько минут до начала спектакля. Я еле устоял, когда подняли занавес”, - писал Дягилев. Очевидцы утверждали, что в антрактах он расставлял реквизит вместе с рабочими.
И никакой оперы
Париж был взят. Помешанный на экзотике любого сорта, он упал в объятия русского дикаря, московита, татарина. Он оказался готов к чему-то большему, и чувствительный к настроениям и модам Дягилев понял, что такой шанс нельзя упустить.
Принято считать, что наш импрессарио был равнодушен к балету, но друзья его уговорили. Это не совсем так. Еще во время работы в Мариинском театре Дягилев пытался ставить балет “Сильвия”, на чем погорел и с треском был уволен с государственной службы. Печальный опыт не отвратил его от танца, напротив - на 1909 год он планировал смешанную программу. Взять из Мариинки галантный и очень французский по духу “Павильон Армиды”, дополнить дунканианской “Шопенианой” (переименовав ее в “Сильфиды”), из эффектных кусков Глазунова, Танеева, Мусоргского и Римского-Корсакова слепить египетскую фантазию “Клеопатра”. Финансовые трудности, всю жизнь преследовавшие Дягилева, сделали невозможным экспорт оперы. Умер его главный покровитель, князь Владимир Александрович. Вчерашняя подруга, балерина Кшесинская, чрезвычайно влиятельная при дворе, строила Дягилеву козни за то, что он дал главную роль в “Павильоне” не ей, а Анне Павловой. В результате труппу лишили возможности репетировать в личном театре царя, отняли у нее декорации и костюмы, которые Дягилев планировал заимствовать у Мариинки.
Но Сергей Павлович принадлежал к тому счастливому типу людей, которых препятствия лишь распаляют. Он нашел новое место для репетиций (к которому через весь Петербург картинно потянулась череда костюмерш с корзинками и рабочих сцены с инструментом), нашел денег у парижских покровительниц, перезаказал декорации и костюмы. До парижской премьеры оставалось два месяца.
Колдовство и упоение
“Я счастлив, что Париж впервые увидит русский балет. Балет - прекраснейшее искусство, которое нигде больше в Европе не существует”, - сказал Дягилев труппе перед началом репетиций. С таким настроением они и работали, и танцевали потом на сцене заштатного театра Шатле, стремительно переделанного в дворец силами Сергея Павловича, волшебника по части устройства невозможного из подручных средств. Атмосфера в коллективе поначалу царила изумительная. Это случается, когда все работают на энтузиазме, в лихорадочном возбуждении.
Город был заклеен афишами с изображением балерины Павловой работы Серова. К фонтанам на сцене - подведены трубы из Сены. На балконах - рассажены начинающие актрисы, блондинки и брюнетки поочередно. Юный Нижинский летал, почти не касаясь пола. Публика выла от восторга.
В следующие дни первого сезона ее ожидала встреча с Идой Рубинштейн в роли Клеопатры. Эта богиня еще покажет Парижу шик, обосновавшись в нем с пантерами и павлинами, а сейчас она просто угловатое и грациозное существо с синими волосами, из другой реальности.
По итогам первого дягилевского сезона Париж осознал, что прекрасны могут быть не только танцовщицы, но и балеруны, и что русская балетная школа качественно отличается от европейской. Он увидел декорации и костюмы, созданные как произведения искусства лучшими художниками дикой страны. Он понял, что балет может быть полноценным спектаклем, полным драматургии.
Следующие сезоны измельчат их представления о танце в порошок. На Европу двинется лавина безбашенного авангарда: “музыка без мелодии” Стравинского, новая хореография брата и сестры Нижинских, бесстыдный фавн Вацлава, отчаянный Петрушка с “неправильной” постановкой стоп. Многое увидит мир в течение 20 лет “Русских балетов Дягилева”. Он полюбит Россию именно такой: яркой, атональной, пугающей, экзотической.
Черновик текста, написанного для бортового журнала Aeroflot World