Атаман Григорий Семёнов. О себе. Воспоминания, мысли, выводы. 1938 год. 10 глава
В 1990-х годах я переводил репринтное издание этой книги с дореволюционной (до 1918 года) орфографии на современное написание. Реформы русского языка зарубежья не коснулись, и люди писали по правилам старой орфографии. "Перевод" был весьма кропотливым трудом, ибо иногда старая орфография вызывала стойкое чувство уважения и преклонения перед ушедшей навсегда культурой и людьми другого мира...
____________________________
10. ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ.
Набор добровольцев в Монголо-бурятский полк. Первое столкновение на Березовке. Мой выезд в Иркутск. Переворот в Иркутске. Посещение совдепа. Приказ министерства о прекращении формирований. Мой ответ. Инцидент с есаулом Кубинцевым. Попытка задержать меня. Возвращение в Читу. Перенос Штаба формирований в Даурию. Получение денег из областного казначейства. Вербовка добровольцев. Меры противодействия читинскому совдепу. Заседание совдепа и мой визит на это заседание. Выезд из Читы. Прибытие в Даурию. Обстановка в Даурии.
В конце сентября я уже начал набор добровольцев. Не предвидя ничего хорошего, начал принимать не только инородцев, т. е. бурят и монгол, но и русских, поставив единственным условием поступления в мой отряд - отказ от революционных завоеваний - комитетов, отмены дисциплины и чинопочитания и пр. Таким образом, контрреволюционная физиономия моей затеи была выявлена с самого начала, и это вызвало немедленное противодействие со стороны революционных властей, задержавших выплату ассигнованных мне на формирование денег. Довольствие моих людей было поручено хозяйственной части ополченской дружины, охранявшей лагерь военнопленных на Березовке. Вскоре после большевистского переворота, 10-го ноября, Штаб округа потребовал от меня объяснения по поводу приема в формируемый мной Монголо-бурятский полк добровольцев русской национальности. Отношения с местными революционными властями и ополченцами испортилось до того, что 12-го ноября у нас произошло вооруженное столкновение, причем я был поддержан запасной сотней нашего войска, стоявшей на ст. Березовка, т. к. у меня в полку было не больше 50 человек. Осведомившись о столкновении, генерал Самарин по телеграфу вызвал меня в Иркутск. Я давно собирался выехать туда, так как мне было необходимо получить на руки приказ по округу о начале формирования монголо-бурятских частей, о чем я просил командующего округом еще в первое свое посещение Иркутска.
По прибытии в Иркутск, я немедленно явился в Штаб округа и узнал там, что приказ еще не подписан. Ввиду того, что события полным темпом шли к окончательному торжеству большевизма, я стал торопить с приказом, чтобы иметь на руках твердый документ от имени Временного правительства прежде, чем власть от него перейдет в большевикам. Генерал Самарин отдал распоряжение начальнику казачьего отдела штаба округа, есаулу Рюмкину, заготовить приказ и представить его к подписи. Прошло три дня, а приказа все еще не было, и я 16-го ноября поехал снова в Штаб округа, вся власть в котором перешла к председателю местного совдепа. Генерал мне сообщил, что все возможное для того, чтобы меня снабдили всем необходимым в интендантстве, им сделано, но не исполнительность есаула Рюмкина, до сего времени не приготовившего приказ, лишила его возможности подписать своевременно; теперь же он был лишен права подписывать какие бы то ни было распоряжения. В заключение, он посоветовал мне самому набросить проект приказа и попробовать обратиться за утверждением его к новому начальству. Мне пришлось так и сделать, хотя надежды на то, что приказ будет подписан, у меня почти не было. Раздумывать об этом было бесполезно и я отправился в совдеп. Для того, чтобы более импонировать представителям новой власти, я, будучи в военной форме с погонами и боевыми отличиями, одел на руку красную повязку с печатью петроградского совдепа и с надписью о том, что я являюсь комиссаром по добровольческим формированиям на Дальнем Востоке. Эту повязку вместе с письменными полномочиями и инструкциями я получил из петроградского совдепа перед отъездом своим на Дальний Восток.
Мое появление в совдепе с форме, с орденами и при оружии и в тоже время в революционном звании комиссара, произвело, по-видимому, впечатление, но все же на мою просьбу подписать приказ о формировании добровольческого Монголо-бурятского полка, председатель совдепа ответил, что о каких-либо формированиях сейчас не может быть и речи, так как новая власть предполагает распустить всю старую армию. Я сейчас же дал ему прочесть мои полномочия от петроградского совдепа, кои представляли мне права не только по формированию революционной добровольческой армии, но и по контролю за деятельностью местных совдепов в пределах Иркутского и Приамурского военных округов. На это новый командующий войсками округа заявил мне, что он не оспаривает моих полномочий, но, тем не менее, все же должен предварительно снестись по прямому проводу с центральным совдепом и только по получении оттуда прямых указаний, он может дать согласие на мои формирования или запретить их. Меня плохо устраивала такая задержка, и я решил использовать последний аргумент: именно постановление бурятского национального съезда; я добавил при этом, что отказ в удовлетворении желания бурят, может повести к сепаратным формированиям, вызванным его нерешительностью, и тогда я должен буду применить в отношении иркутского совдепа, вообще, и его, председателя совдепа, в частности, ту власть, которая предоставлена мне петроградским совдепом, дабы не обострять отношений бурятской демократии с органам новой власти. Помимо этого, я заметил, что его согласие подписать приказ, не может принести какой-нибудь вред, так как, если будет решено подвергнуть демобилизации всю армию, ей подвергнутся и мои формирования на общих со всеми прочими частями основаниях.
Эти доводы, наконец, подействовали, и приказ был подписан. Отдание приказа дало мне возможность получить из окружного интендантства ассигновку необходимых для формирования средств на областное читинское казначейство, но затруднения в проведении дела этим еще не закончились.
Дело в том, что в дни корниловского выступления, еще во время заседаний Войскового круга, последний, по моему предложению, послал телеграмму генералу Корнилову, приветствуя его и выражая готовность идти всем войском за ним, как за вождем народа. Надо полагать, это стало известно Керенскому и, когда корниловское выступление было ликвидировано, из военного министерства пришло приказание мне о прекращении всяких формирований и о возвращении моем в полк. На это я послал телеграфный рапорт в Ставку следующего содержания: «Престиж всероссийского Временного правительства, в силу большевистской пропаганды, весьма невысок, а отказ от начатого дела формирований окончательно уронить в его глазах инородцев Сибири, поэтому настоятельно ходатайствую не прекращать порученного мне дела формирования». Генерал Самарин энергично и авторитетно поддержал мне мнение о настроениях среди туземцев Сибири и, в конце концов, мы получили благоприятный ответ из Ставки, который дал мне возможность продолжать начатое дело.
И после преодоления всех этих серьезных преград маленький случай неосторожной и излишней словоохотливости есаула Кубинцева, у которого я останавливался в Иркутске, погубил было все дело. Есаул Кубинцев поспорил с писарем Штаба округа из-за каких-то документов. В споре с революционным писарем он «пригрозил» тем, что дай де нам с есаулом Семеновым сформироваться, так мы вам тут «покажем». Это повлекло арест Кубинцева и необходимость тайного моего выезда из Иркутска. Уезжая, я взял с собою пять иркутских казаков добровольцами в свои части. Подъезжая к Верхнеудинску, я ожидал, что будут приняты какие-нибудь меры к моему аресту. Так и оказалось. Комендантом станции Верхнеудинск была получена телеграмма о задержании меня. Для выполнения ее он собрал роту дружины и оцепил ею наш поезд при подходе его к дебаркадеру. Увидя неизбежность ареста, я приказал казакам не сидеть в вагоне, а выйти со мною и не отходить далеко от поезда, дабы вскочить в него при отходе. Как только мы показались из вагона, ко мне подошел комендант и стал спрашивать, кто я. Я назвал какую-то фамилию и пошел вдоль поезда. Чины дружины продолжали стоять, а комендант, очевидно, подозревая неправду с моей стороны, обратился к одному из моих казаков с тем же вопросом; тот заявил, что не знает. Тогда комендант в сопровождении двух конвоиров подходит ко мне и требует удостоверения личности. Я крикнул казакам - «ко мне» - те быстро очутились около меня, и я нанес короткий удар в подбородок коменданту, сразу сваливший его с ног. Казаки мои, обнажив шашки, атаковали дружинников, при этом двое из них были ранены уколом шашек. Рота дружинников разбежалась, я от дежурного по станции я потребовал пустить поезд ранее времени и передать по диспетчеру на следующую станцию, поезда не задерживать. Дежурный и сам видел в этом лучший исход для того, чтобы избежать открытия стрельбы со стороны солдат.
Благополучно миновав и эти препоны, я вечером доехал до Читы, где жизнь шла своим чередом, не будучи связанной с Иркутском. Овладение властью здесь большевики производили не спеша, ибо серьезных конкурентов у них не было и передачу власти местному совдепу производили путем переговоров с либерально-розовыми элементами местной интеллигенции, что дало мне достаточно времени получить по ассигновке деньги и даже провести некоторые репрессивные меры в отношении местного «совдепа».
Я решил окончательно стать на путь активной борьбы с большевиками, не останавливаясь перед вооруженными с ними столкновениями и свою деятельность в этом направлении начал немедленно по возвращении в Читу.
В Чите я нашел ожидавшую меня телеграмму из Главного Штаба о перемещении пункта формирования на станцию Даурия, вблизи маньчжурской границы, при которой находился военный городок с хорошо оборудованными большими казармами. Эта телеграмма явилась ответом на мое ходатайство о предоставлении мне казарм в Даурии для размещения добровольцев, прибытия которых я ожидал и полученное разрешение очень устраивало меня, ввиду того, что с Иркутском все мои деловые сношения были закончены, оставаться же в Верхнеудинске и Березовке, окруженным обольшевиченными солдатами с горстью добровольцем, было неразумно. Первым моим шагом при прибытии в Читу было получение из областного казначейства денег на формирование по ассигновке окружного интендантства иркутского военного округа. Я опасался, что после моих столкновений с представителями новой власти кредит может быть приостановлен и денег мне получить не удастся. К счастью, это предположение не оправдалось и читинское казначейство выдало мне ассигнованную сумму без особенных хлопот и проволочек. Теперь оставалось лишь дожидаться прибытия из Верхнеудинска остальных чинов моего Штаба и с ними вместе выехать в Даурию. Однако, предварительно необходимо было организовать вербовку добровольцев по казачьим станицам и бурятским улусам и, поэтому, в Чите пришлось немного задержаться. Так как я все же считал, что мое пребывание в Чите является небезопасным, ибо Иркутск, надо полагать, примет меры к задержанию меня, то я дал телеграмму Муравьеву, прося его прекратить вмешательство местных совдепов в порученное мне дело формирования, чтобы не создавать разнобой в работе и не нарушать преподанных мне петроградским совдепом инструкций. Я очень скоро получил ответ, что все меры приняты и непосредственные указания на месте даны, тем не менее, я все же решил создать свою собственную агентуру, которая держала бы меня в курсе всех действий и намерений местного совдепа.
С этой целью через состоявшего при мне мл. урядника Бурдуковского я привлек к работе некоего солдата Замкина, члена местного совдепа, услуги которого регулярно оплачивал и который аккуратно снабжал меня подробными сведениями о всех шагах совдепа. Однажды вечером, Замкин сообщил мне, что председатель местного совдепа говорил по прямому проводу с Иркутском или Петроградом относительно необходимости принятия репрессивных мер против меня. С этой целью на следующий день решено было созвать пленарное заседание совдепа и на нем обсудить меры обезврежения меня.
Необходимо было предпринять какие-то шаги для противодействия намерению совдепа. Точно установив час заседания, я через своих станичников, казаков запасного казачьего дивизиона, узнал, кто именно из дивизионного комитета будет командирован для участия в заседании совдепа и умышленно пригласил их поужинать к себе вечером на другой день. Уговорились после ужина идти вместе на заседание совдепа, причем я ни словом не упомянул о том, что мне известно, что совдеп предполагает принять какие-то меры против меня.
Когда делегаты собрались у меня, я послал Замкина совместно с Бурдуковским вызвать их откуда-нибудь к телефону и от имени совдепа сообщить, что пленарное заседание, назначенное на вечер, переносится на следующий день. Все было исполнено по расписанию. Один из делегатов, вызванный к телефону, вернулся к столу и с довольным видом сообщил, что из совдепа звонят о том, что пленарное заседание сегодня не состоится, так что в совдеп можно не ходить. Я предложил тогда закончить вечер всем вместе в каком-нибудь увеселительном заведении и мы вышли все, чтобы привести мое предложение в исполнение. Проходя мимо дома войскового атамана, в котором происходили заседания совдепа, я вдруг как бы внезапно вспомнил, что мне необходимо повидать Пумпянского и, что весьма возможно, что я смогу найти его в помещении совдепа. Поэтому я просил Замкина с двумя казаками идти вперед в ближашую шашлычную, а мы с Бурдуковским на минуту зайдем в совдеп и быстро догоним их.
Я вошел в зал атамановского дома и увидел пленарное собрание заседающим. Председательствовал Пумпянский. Быстро войдя в зал, я объявил собрание закрытым, а всех участвовавших в нем арестованными. Одновременно, обратившись к Бурдуковскому, я приказал ему позвать командира сотни для принятия арестованных, но тут же, будто спохватившись, велел Бурдуковскому подождать и обратился к собранию, указав ему, что казаки не прислали своих делегатов в пленарное заседание совдепа, будучи возмущенными его интригами против меня. Пумпянский пытался вступить со мной в объяснения, но я оборвал его и, снова обратившись к собранию, предложил всем сидеть на местах и не пытаться оставить зал, т. к. казаки, поставленные мною у дверей, будут стрелять по каждому, кто выйдет из зала без моего разрешения. Это произвело заметный эффект и я мог свободно переговорить с Пумпянским, не опасаясь каких-либо неожиданностей. Путем переговоров было решено, что арест членов совдепа мною снимается; заседание должно быть закрыто и возобновится через два дня при моем участии. После всего этого, сделав вид, что я полностью верю, что заключенное соглашение будет выполнено совдепом, я приказал Бурдуковскому пойти доложить командиру сотни, что сотню можно вести домой, члены же комитета должны остаться и ожидать меня. Бурдуковский вышел и, вернувшись, через минуту, доложил, что приказание исполнено, после чего я, попрощавшись с Пумпянским и собранием, вышел в сопровождении Бурдуковского и присоединился к станичникам, не терявшим время в ожидании меня. Бурдуковскому и Замкину я приказал немедленно нанять тройку и собрать вещи с тем, чтобы быть готовыми выехать через два-три часа, рассчитывая, что до утра товарищи не смогут связаться с дивизионом и выяснить истину, мы же успеем за это время добраться до станции Маккавеево и пересесть там в маньчжурский экспресс. Замкин решил ехать с нами, опасаясь того, что его двойственная роль, в конце концов, будет раскрыта.
Выезд и пересадка на поезд прошли благополучно, и уже в Даурии я получил сведения о том, что в Чите меня хватились только через два дня. Во главе связи в Чите я оставил своего личного и близкого друга сотника (ныне генерал-майор) Льва Филипповича Власьевского. Его задача была весьма трудна и рискованна, но он блестяще с нею справился.
Генерал-лейтенант Л. Ф. Власьевский (справа. Уроженец станицы Первый Чиндант. Казнен вместе с Г. М. Семёновым. Фото НКВД, 1945 год).
Барон Р. Ф. Унгерн-Штернберг.
В Даурию я приехал ночью 28-го ноября и остановился у поселкового атамана Даурского поселка. Казаки жаловались на распущенность и бесчинства солдат дружины, охранявшей лагерь военнопленным. Утром я отправился в казармы, где помещался лагерь и дружина, его охранявшая. Там я встретил офицеров дружины штабс-капитана Усикова и Опарина, от которых получил полную ориентировку в настроении, как солдат дружины, так и военнопленных. В Даурии ко мне присоединились приехавшие из Березовки: войсковой старшина барон Унгерн, хорунжий Мадиевский, подхорунжий Швалов, мл. урядник Батаков, ст. урядник Медведев и казак Батуев. Со мной вместе приехали мл. урядник Бурдуковский и солдат Замкин. Часть своих людей я отправил в верховья Онона до гор. Акши, во главе с А. А. Погодаевым за вербовкой добровольцев и сбором лошадей, а сам собрался поехать в Харбин к генералу Хорвату с тем, чтобы предложить ему свои услуги по приведению в порядок ополченских дружин, стоявших гарнизонами по линии КВЖД и могла бы взять на себя охрану порядка в крае. Я считал, что генерал Хорват, у которого были все возможности и средства для сформирования и содержания одной отдельной бригады, как комиссар Временного правительства, не должен подчиниться советской власти, которая вступила в путь открытой борьбы с правительством и предала Россию в Брест-Литовске, заключив сепаратное перемирие с австро-германцами и потому решил отдать себя и свои силы в полное его распоряжение.
Продолжение следует... (Публикация ежедневно)
Генералы с берегов Онона
Генерал-лейтенант Семенов Дмитрий Фролович (1871 - 1945). Приононье. Куранжа.
Генерал-майор ЛАПШАКОВ Яков Георгиевич (14.7.1869, с. Цасучей (Нижний Цасучей ) Заб. обл. — 1934).
Генерал-майор Тонких Иван Васильевич (25.07.1877-03.07.1939 н.ст.). Уроженец пос. Больше-Тонтойский Копунской станицы Забайкальской обл.
Генерал-майор Казачихин Владимир Иванович (23.10.1918), белая государственность. Казак Первой Чиндантской станицы.
Генерал-лейтенант Власьевский Лев Филлипович (1884-1946 гг). Казак Первой Чиндантской станицы.
Фотографии 1917-1918 годов. На станциях вдоль линии КВЖД (из открытых источников)
Архив: Г. М. Семёнов. О себе-1, О себе-2, О себе-3, О себе-4, О себе-5, О себе-6, О себе-7,