История одного сундука (фактическая и навеянная)

Однажды в один из антикварных магазинов Благовещенска попал весьма интересный предмет. Дело обстояло достаточно тривиально для такого рода антикварных товаров – где-то в сарае частного дома владельцами был обнаружен древний сундук, который решено было переоснастить под собачью конуру – габаритные размеры подходили.

Однако, внутри сундука, помимо разных старых тряпок обнаружились чрезвычайно интересные находки.

Крышка сундука была обклеена этикетками разных продовольственных товаров и спиртных напитков, производившихся и продававшихся в магазинах Амурской области Дальнего Востока в конце XIX- начале ХХ веков.

Этикетка наливки «Вишневая» и соседняя с ней этикетка водки «Двойное столовое дистиллированное вино в 40%» принадлежат алкоголю, выпускавшемуся на первом в Амурской области винокуренном заводе купца первой гильдии М.О.Мокеевского, располагавшегося в имении в тогдашнем пригороде Благовещенска.

Начал свою работу этот завод в 1868 г Позже поменял несколько хозяев, но марку «Завод Мокеевского», под которой зарекомендовал себя, сменил только в 1916 году, когда уже шла первая мировая война и в стране действовал сухой закон.

Прямым конкурентом этому производителю зеленого змия был ещё один винный склад (как тогда назывались спиртзаводы, или точнее заводы по производству хлебного вина, настоек и наливок располагавшиеся в местах непосредственного потребления-в городах) – владельца П.Вершинина.

Этот завод начал свою работу в 1902 году в 6 верстах от Благовещенска в деревне Астрахановка. Позже так же поменял владельцев, но выпуск продукции продолжал под первоначальной, зарекомендовавшей себя маркой.
Тут в ассортименте представлены этикетки с настоек «Вишневая», «Сливянка», «Шиповная» (судя по этикетке, производитель рекомендовал к ней шоколад знаменитой фабрики Эйнема/Красный Октябрь ), диковинный для дальневосточных просторов «Ром ямайский» и даже некий напиток с интригующим теперь названием «Малороссийская запеканка».

Часть наклееных изображений – рисунки с сюжетами из сказок.
Вероятно, реклама ? тех лет в нагрузку к покупке.
Единственная наклейка от ушедшего в прошлое производителя из нынешнего Улан-Удэ (а тогдашнего Верхнеудинска) - черно-смородинавая «Киевская наливка» высшего сорта от завода П.Вайсберга.

Помимо прочего, в сундуке была ещё пара старинных фотографий.
Лиц давно ушедшей в прошлое эпохи.
Первый семейный снимок явно из патриархального уклада до 1917 года.

Большая семья замерла перед объективом по команде фотографа – все таки событие серьезное для того времени – групповой портрет на фоне, к такому готовились заранее. Мундир и погоны царского чиновника из сословия, темные платья с кокошниками у женщин, дорогая обстановка фотосалона, спокойные взгляды - грозы революций пока не горохочут на горизонте.

А вот следующая фотография уже явно из 1920-х, ещё пылающих пламенем-то тут, то там - гражданской войны на далеком Дальнем Востоке. Суровые решительные взгляды, револьверы привычно сидят в крепких руках, поработавшая на славу шашка на боку, под стоптанные сапоги, никаких тебе старорежимных погон.Задний фон для снимков в самом фотографическом салоне потерт и не ухожен - война-с, знаете ли...

Одним словом – таежные красные партизаны,орлы!
......
Что первых владельцев сундука, заботливо собиравших этикетки с бутылок, не пощадили жестокие 1930-е годы – это всё, что было известно тем людям, кто жил в доме, где остался этот деревянный ящик, невольно хранивший память внутри.

И следа не осталось – только старый сундук, да пара мало кому интересных, кроме историков, фотографий..

Очень хорошо подходит для описания возможной судьбы семьи, кому принадлежал сундук, цитата из мемуаров хабаровчанина Георгия Кузьмина, лично записывавшего рассказы о происходившем.
(извиняюсь за большую цитату, пересказать такой текст мне не хватит умения)

".......Он, мужик-то Авдотьин, Гордей, отказался вступить в коммуну. Потом и в колхоз не пошел. А как раз решение появилось: всех крестьян, скот ихний, машины, какие есть, в колхоз свести. Приехала, значит, с волости комиссия, собрала нас в сельсовет. Гордею говорят: «Кулачить тебя будем, сплотатор ты». А Гордей им отвечает: «Какой я сплотатор? У меня детей восемь душ. Сами пашем, сами сеем, сами жнем. Налог платим исправно. Какой я сплотатор?» Старший комиссии, в кожаном пиджаке, с револьвером на ремне, спрашивает его: «А сколь у тебя лошадей?» «Так сколь, — отвечает Гордей, — кобыла с жеребком да меринок». «Стало быть, три», — перебивает его в кожаном пиджаке. «Какие же три? — идет супротив Гордей. — Третьего еще выходить надобно. Ему токо пятый месяц...» «Вырастет! — кричат из комиссии. — У тебя, Гордей, все вырастет». «И коров у тебя пять», — снова говорит в кожаном пиджаке. «И де же пять? Две коровы, телята нынешние да прошлогодний бычок, — злобился Гордей. — Что вы, коров от телят различить не можете?» «Ты брось нам кулацкие байки сказывать! Нам все известно: и два плуга у тебя, и рассевалка, и лобогрейка прошлого года купленная, — кричит милиционер. — Прикидывается бедненьким! Кулачить его, как классового врага!» Ну и еще всяко разно на него говорили. Семен, младший парень Гордея, ему уже, однако, семнадцать было, стоял под дверью сельсовета и все слыхал. Помчался домой, вскочил на коня и к старшему брату Егору. Помнишь, может быть, Егора? — спросила маму Матрена. — Чернявый такой, весь в Авдотью. В партизанах воевал, а после изгнания японцев жил на станции. Прилетели Семен и Егор па другой день, а тут такое идет. Все у ихнего отца забрали: скотину, зерно, машины, сундуки с одеждой, даже печеный хлеб из ларя вытащили. А один из комиссии разворотил ломом печь, вытащил вьюшку, говорит, у меня вся полопалась, дым валит, возьму вставлю. Младший-то, Семен, как увидел все это, почернел от обиды, крикнул: что же вы, тятя, стоите, бейте их, схватил подвернувшийся топор и пошел на старшего комиссии. Милиционер бухнул из револьвера и застрелил его. Поднялся тут крик, Авдотья реветь, девки ее ревут. К дому Гордея все село сбежалось. Бабы рыдают. Авдотья припала к распластавшемуся на траве сыну, оторвать не могут. Егор вытащил револьвер, на старшего комиссии наставил, говорит: не имеете права поступать так с родителями красного партизана. Отобрали у него револьвер, связали. И Гордея связали. Увезли их к вечеру па бричке. Авдотья изревелась вся, а на третью ночь кончилась: сердце не вынесло. Девки ейные по родственникам разошлись. Дом, амбары, изгородь увезли на общественный двор...
Продолжение истории о семье здесь – глава «В родном селе. Разговор с Матрёной» из мемуаров Г.Кузьмина «Враженята»