Ещё одним примером того, как авторы фильма путаются в окружении Маркса, является история знакомства Карла со своим будущим зятем – молодым французским социалистом Полем Лафаргом. По мнению Мишеля Вина и компании, всё было по буржуазному просто и красиво: во время бала, устроенного в доме Марксов, очевидно, по случаю необходимости вывода второй дочери, Женни Лауры, в полусвет, хозяин дома с высоты второго этажа обратил внимание на чернявого чубатого юношу, который слишком часто танцевал его дочурку. На типично интеллигентский немой вопрос в глазах, адресованный супруге дескать, какого хрена и шо это за хамло, Мавр с удивлением понял, что его никто ни в грош не ставит он, хозяин дома и глава семьи, узнаёт тут всё самым последним: молодой человек, оказывается, обхаживает Лауру (для удобства Марксы называли дочерей или по прозвищам, которые имел каждый член семейства, включая и Энгельса, или по второму имени) уже не первый день. В общем, так вот, слово за слово, будущий отец-основатель познакомился, а затем и сдружился с будущим зятем.
На самом деле (пожалуй, в отношении этой фразы применительно к данной кинокартине уже пора вводить копирайт) всё было не то, что бы не совсем так, а совершенно не так. Собственно, дабы убедиться в этом далеко ходить не надо – достаточно раскрыть воспоминания Лафарга о Марксе: «В первый раз увидел я Карла Маркса в феврале 1865 г. 28 сентября 1864 г. в Лондоне на собрании в Сент-Мартинс Холле был основан I Интернационал. Я приехал из Парижа, чтобы сообщить Марксу сведения об успехах, достигнутых там молодой организацией. Г-н Толен, ныне сенатор буржуазной республики и один из её представителей на Берлинской конференции, дал мне рекомендательное письмо. Мне было тогда 24 года; всю свою жизнь я не забуду того впечатления, которое произвела на меня эта первая встреча. Маркс тогда болел и работал над первым томом «Капитала», который вышел только два года спустя, в 1867 г. Он опасался, что ему не придётся довести до конца свой труд, и с удовольствием принимал молодых людей, ибо, говорил он, «я должен воспитывать людей, которые после меня будут продолжать коммунистическую пропаганду»...».
Вообще, в этой манере авторов фильмы манкировать героями и событиями есть что-то детское: ребёнок, когда ему предстоит говорить о чём-то, смысл чего он не понимает, повторяет неизвестные ему слова, как мантру, долдоня их из разу в раз. Помнится, лет тридцать назад, когда пан Гридь был юн и даже мал, вляпался он в одну примечательную историю. Решил наш школьный учитель украинского языка и литературы организовать вечер памяти Тараса Григорьевича Шевченко, и в качестве изюминки оного мероприятия вздумалось ему провести конкурс чтецов одного из знаковых произведений великого Кобзаря – его «Заповіта». Для пущего шику и лоску задумка предполагала чтение стихотворения на языках разных народов мира. Пану Гридю (тогда он был, пожалуй, и не паном вовсе, а скорее панычом) выпало читать «Заповіт» то ли на румынском, то ли на венгерском. Это сегодня пан Гридь такой эрудированный, чтобы понимать, что языки эти из разных языковых семей – индоевропейской и уральской, соответственно, а о те времена ему было глубоко фиолетово, румынское это исполнение произведения, либо угорское – один хрен ничего понять нельзя, да ко всему прочему и запомнить сложно!
Лаура Лафарг (урождённая Женни Лаура Маркс) в 1864 году и
её супруг Поль Лафарг в 1871 году
В общем, когда паныч Гридь в своём высокохудожественном исполнении на румыно-венгерском наречии великого произведения великого же поэта и, не побоюсь этого слова, пророка украинского народа уже подходил к финалу, внезапно его переклинило: все те иностранные и мудрёные слова, кои он сперва в лучших традициях отечественного школы преподавания иностранных языков так старательно записывал кириллицей на бумажку, а потом столь же пунктуально зубрил, куда-то пропали из его головы. Удивительно, но паники не было, а включился холодный рассудок без каких-либо эмоций. Внезапно паныч Гридь понял то, что следовало бы понимать ещё на стадии разучивания стихотворения: один хрен в зале никто не знает ни румынского, ни венгерского, так чего ради переживать-то? И он, ни мало не смущаясь, лихо дочитал последние строчки стихотворения до конца, используя какую-то одному ему известную абракадабру вместо иностранного языка (это, к слову, был первый раз, когда я вот так вот единовременно и существенно помудрел, потом были и другие разы)! Заминка была небольшая – всего-то доля секунды, почему никто в зале её и не приметил. В общем, дело закончилось большим успехом и бурными овациями (хотя, положа руку на сердце, сейчас я понимаю, что публике и до оригинального-то «Заповіта» тогда особого дела не было, не говоря уже о его переводах на другие европейские и не очень европейские языки). Помнится, панычу Гридю тогда даже подарили книжку с благодарственной надписью – сборник песен революционной поры. Неплохая, между прочим, книга.
Да, так вот, к чему эти сентиментальные воспоминания: авторы картины, в общем-то, ведут себя точно так же, как пан Гридь в этом примере. Ни мало не беспокоясь тем, что не владеют фактурой, они смело перекраивают историю жизни персонажа, полагаясь на то, что сохраняют главное – логику развития событий, не понимая того, что иная эпоха с другими стереотипами поведения задаёт и иную логику развития событий. Короче говоря, дух времени у них не тот. Совсем как в эпизоде с изданием газеты «Neue Rheinische Zeitung. Organ der Demokratie» в революционной Германии в 1848 – 1849 годах. Пример этот столь показательный и интересный, что о нём следует рассказать отдельно и во всех деталях.
