Воровской роман Сквозь Сибирский Тракт. Пеший каторжанский путь. Испытание дорогой. Глава 16.

На этот раз каторжанский путь, который надо было преодолеть пешком, лежал до Екатеринбурга. Колонна из трехсот каторжан двинулась по Перми. Прохожие давали арестантам еду, некоторые – деньги. На выходе из Перми к Графу подошла все та же, знакомая с самого Петербурга, девушка и сунула ему в руки котомку с продуктами, деньги, и записку. Следовавший неподалеку рядовой конвоир тут же выхватил мешок, но, получив рубль отступных, вернул обратно. Колонна каторжан под охраной рядовых конвоиров и трех унтер-офицеров медленным шагом направлялась в нелегкий, длинный путь. Солнечный день обещал быть жарким. Каторжане, гремя цепями, следовали по пыльному тракту. Со стороны можно было подумать, что по пыльной дороге движется какая-то серая живая масса, издающая неравномерный шум. Воры шли отдельной компанией, чуть поодаль от основной массы арестантов. Конвоиры без надобности их не трогали – за это им специально было уплачено оставшимися на свободе Баркасом и Петровичем. Выбрав момент, Граф незаметно развернул записку и прочел: «Приветствую братишко. Передаем тебе берданку и сары. Кисла шерсть получил лапу, винт резать надо после Камышловки. Держись». Вор сразу повеселел. На некоторое время он даже забыл, что идет в колонне каторжан. Ему казалось, он шагает по чистому, бескрайнему полю. Пенье птиц, сопровождающее радужные мысли, еще больше навевало ощущение бесконечной свободы и радости. Графу хотелось упасть и полной грудью вдыхать аромат свежей травы, скошенного сена и родной земли.
День выдался жаркий, уже к обеду многие каторжане, особенно старшего возраста, еле волочили ноги, поэтому старшим унтер-офицером этапа было принято решение о небольшом отдыхе. Арестанты, довольные, тут же уселись на обочине дороги. Многие сразу упали спать, а у кого были папиросы, закурили. Казалось, этот получасовой отдых всем в радость. Конвоиры пошли к телегам, где начали обедать и громко смеяться. Воры сели на траве, разложили еду и принялись перекусывать. Из еды имелось сваренное и кусочками нарезанное мясо, хлеб, луковица и свежие огурцы.
– Господа воры, в жизни не едал такого вкусного хрястанья, – оживленно изрек Моня Шарый.
– Да уж, благодари бога, что Графу берданку передали, а то бы сидели как бараны, – ответил Дядя Паша.
– Полно вам, урки, сегодня мне передали, завтра вы чем сможете поможете, не будем считать, - заулыбался Граф.
Воры поели и тут же закурили. Дядя Паша подсел к Графу и почти шепотом сказал:
– Граф, надо бы кумекать как винта резать, пока такие погоды стоят.
– Дядя Паша, сейчас не время, – ответил Граф.
– Так ближе к городам большим, – продолжил Дядя Паша.
– Я канву получил, надо ждать, – отрезал Граф, не смущаясь.
– Понятно.
– Подъем! Строимся! – раздался грозный голос одного из конвоиров.
Каторжане стали не спеша подниматься. За полчаса, отведенные для отдыха, многие разомлели на солнце. Пока все выходили на дорогу, конвоиры заметили, что один арестант до сих пор спит.
– Встать, я сказал! – прикрикнул на него высокий конвоир, получивший у каторжан кличку Длинный.
Арестант не двигался. Длинный подбежал к заспанному каторжанину и стукнул прикладом по спине. Тот не пошевелился.
– Издох, даже и дня не прошло, – подытожил Длинный, озираясь на унтер-офицера.
– Кидайте на телегу, – заявил усатый офицер, сплюнув на землю.
Мертвое тело погрузили на телегу и повезли вслед за каторжанами. «Повезут до первого этапа, где и оформят смерть в соответствии с уставом об этапах, и только потом закопают», – раздался голос бывалого каторжанина.
В этот день было пройдено около 30 верст. Привалов больше не было. Вечером дошли до полуэтапа. Каторжан загнали в одноэтажный деревянный барак, раздали хлеб с водой. Воры по обыкновению обустроились в углу барака, заняв пять деревянных нар, поели и, уставшие, упали спать.
На следующий день всех каторжан опять погнали по зловещему Сибирскому тракту с ночевкой в следующем полуэтапе. Слабые и больные не выдерживали долгих мучительных переходов. За три дня на подводу, где ехали два немощных старика, погрузили три трупа. Вечером третьего дня этап прибыл в тюрьму Кунгура – тут арестанты должны были отдыхать один день перед следующим переходом. Тюрьма представляла из себя каменный двухэтажный замок, обнесенный высоким кирпичным забором. Со стороны острог был идеален и неприступен: казалось, сбежать из него невозможно. Воров закинули в одну камеру с полутора десятком каторжан. Несмотря на стоящую в последнюю неделю жару, в каменной камере было прохладно, и Граф наконец смог выспаться и немного отдохнуть. Утром он чувствовал себя намного лучше. Дядя Паша сварганил чифира и позвал воров выпить напитка и выкурить утреннюю папиросу. Граф, конечно, слыхал про чифир, но отведать чудодейственного варева ему пришлось только на этапе. На свободе свои правила жизни, там можно было в любой момент выпить водки, но в неволе приходилось довольствоваться малым. Первый раз, с утра и на голодный желудок, Графу совсем не понравился вкус чифира, к тому же, после выпитого его подташнивало. Но потом он привык к этому напитку, прочувствовал его терпкость, аромат и чудодейственную силу, а также приловчился пить его горячим. Садясь в круг, воры передавали друг другу кружку с ядовито коричневым напитком, отхлебывая из нее по одному-два маленьких глотка. Еще более приятно это было делать, затягиваясь папироской. За чифиром велись задушевные разговоры, травились веселые байки и жизнь становилась намного теплее, чем была в действительности.
– Да уж, вот и жисть налаживается, – протяжно, прикрывая от удовольствия глаза, изрек Сема Ветрус.
– Все-таки волшебный шаван Дядя Паша варит, – согласился Моня Шарый.
– Хорошо, что сегодня отдыхаем, – расслабленно выговорил Миха Поп.
Граф сделал из кружки два маленьких глотка, втягивая в себя чифир вместе с воздухом, чтоб не обжечь язык, и передал кружку Дяде Паше. Затем медленно затянулся папиросным дымком и задержал дыхание, закрыв глаза. Напиток начинал уже немного будоражить, сон как рукой сняло, хотелось вот так сидеть, разговаривать за жизнь и не идти по этапу ни завтра, ни послезавтра, и вообще забыть про него и убежать при первой возможности.
– Эх, согревал нас чифирок вот в такой же каменной тюрьме Тобольска позапрошлыми зимами три годика, – с полузакрытыми глазами изрек Дядя Паша. – Попал я тогда не по основному своему промыслу, а так, по глупой случайности, на три года.
– Все мы по случайности, – подытожил Миха Поп. – Судят не за то, что украл, а за то, что поймали.
– Это верно, – хохотнул Моня, прихлебывая из кружки темную дымящуюся жидкость.
– Хорошо пошла, – допивая последний глоток, выдохнул Сема Ветрус. При этом артистично перевернул железную кружку вверх дном и потряс над ладонью другой руки, демонстрируя пустоту емкости.
Воры стали заниматься своими делами. Дядя Паша сидел, перебирая карты набивая руку, к нему подсел Граф.
– Есть к тебе разговор серьезный, – негромко начал вор.
– Звони, братишко, – улыбнулся Дядя Паша. После чифира он был полон энергии и, казалось, готов был свернуть горы.
– Давеча приметил одного гольца, шустрый малый. Пытался его один чалдон подмять, так он ему отпор дал, – выговорил Граф. – Кажется, за воровство сидит.
– К чему ботаешь?
– К тому, родимый, что голец правильный, можем упустить, чалдоны сомнут, а нам лишние руки не помеха.
– Верно гутаришь, кореш, – согласился Дядя Паша. – Давай его сюда.
Граф встал и пошел к малолетнему вору – позвать на серьезный воровской разговор. Тем временем Дядя Паша рассказал остальным уркам о том, что поведал Граф. Все согласились и порешили послушать мальца, а уж потом делать вывод.
– Пошли, голец, разговор есть, – обратился Граф к не- высокому худощавому пацану с голубыми глазами.
Вставать парень не торопился; было видно, что он заволновался и не понимал, почему именно его воры зовут к себе на разговор.
– Да не стремайся ты, не обидим, – разворачиваясь и уходя, бросил Граф. И оглянувшись, спросил: – Как зовут-то тебя?
– Иваном, – отозвался осмелевший малец, идя следом.
– Вот, господа урки, это Ваня, – представил ворам худощавого парня Граф, а сам отошел в сторону и присел.
Воры некоторое время изучающе смотрели на голубо- глазого парня.
– Сколько годков-то тебе, голец? – спросил у него Миха Поп.
– Семнадцать от роду.
– Сколько и за что тянешь? – спросил Дядя Паша.
– В карман залез к одному зеваке на базаре, четыре годка дали, – похвастался парень.
– Так пред нашими очами ширмач малолетний, – усмехнулся Граф.
– Как есть, так и говорю: я на ашаре толкусь, там где торбу, где еще чего, – настороженно произнес малолетний вор.
– Так он халамидник. Как кличут средь воров? – усмехаясь, поинтересовался Моня Шарый.
– Гнусом прозвали, – с гордостью ответил голубоглазый паренек.
– Значит и будешь Гнусом, – сказал свое слово Дядя Паша. – Мелко работаешь, на этом погореть не сложно, а аржан не наживешь.
– Присаживайся с нами. Воры должны держаться вместе, иначе по отдельности несладко будет, – пояснил парню Сема Ветрус.
– Садись, мы как раз сейчас хряпать будем, на каторжных харчах долго не вытянешь, – пригласил новенького к импровизированному столу Граф.
– Давай-давай, здоровье беречь надо, не стремайся, ешь, – подбодрил Гнуса Миха Поп.
Малолетний карманник присел с ворами и принялся уплетать разложенную на койке еду. Было видно, что он давно недоедал. После того как поел, Гнус закурил предложенную папироску и поведал свою историю.
Садальцев Иван Гаврилович родился и сделал свои первые шаги в знаменитом Русском городе Рязань. Когда Ивану было семь лет, погиб его отец. По глупости: на кожевенном предприятии, где работал, упал пьяный в чан с соленой водой, где вымачивали шкуры, и не смог выбраться – захлебнулся. Мать, воспитывавшая троих детей, старшим из которых был Иван, была вынуждена подрабатывать чем может: обстирывала соседей и знакомых, занималась починкой одежды – «там заштопать, здесь подлатать», как выразился малец. Так что жизнь Ивана и младших брата и сестры была на грани нищеты. Еды не хватало, что уж говорить о сладостях. Через год мама стала выпивать, а еще через два однажды не пришла домой. Уже потом ее нашли убитой на берегу Оки. Иван первое время присматривал за младшими братом и сестрой, но, когда из комнаты, где жили, их выгнал сосед, понял, что потянуть их больше не сможет. Он отвел малышей в монастырь, и больше их никогда не видел. А сам начал бродяжничать: жил где попало, подворовывал, пока его не приметила одна милая женщина в возрасте. Была она замужем за каким-то генералом, оттого и скучала одна вечерами, а, поскольку своих детей не имела, приютила Ивана. В деньгах мадам не нуждалась, а посему отмыла, одела и обула малолетнего воришку.
Пожив на сытных харчах пару недель, Иван понял, что светская жизнь хоть и сытна, но скучна и однообразна. Поэтому придумал коварный план, который удалось осуществить только через два месяца, когда приемные родители к нему уже привыкли. Однажды вечером генерал с супругой уехали в театр на премьеру спектакля, а его оставили в доме одного. Иван обошел богатенькую квартирку, собрал все драгоценности мадам, взломал шкафчик, где хранилась небольшая сумма денег. В кабинете генерала он обнаружил большой сейф, но не смог его взломать, хотя и провозился около часа, поэтому покинул богатенький дом без его содержимого – и так определил свою дальнейшую судьбу.
Быстро «скинув» драгоценные вещи, он стал жить своей обычной жизнью: ночевал на чердаках, подворовывал на базарах. Однажды его заприметил известный в Рязани и округе маравихер Костя Гнутый, получивший свою кличку за неповторимое мастерство выгибать руку так, что практически из любого положения мог залезть фраеру в карман. Он-то и подобрал мальца, обучил его всем премудростям карманного ремесла и прозвал Гнусом – за небольшой рост и приставучесть к жертве. «Уж если Гнус приметил фраера, то не отстанет, пока гроши не выпьет», – шутил знаменитый карманник.
– Гнутый човый ширмач был, царство ему небесное, – с жалостью сказал Миха Поп. – Под Ростовом с простреленным кумполом нашли, на гастролях там был, а работал он один.
– Жалко дядю Костю, – с уважением произнес Гнус.
– Все там будем, – задумчиво протянул Дядя Паша.
– Что-то загрустили мы, господа, – потянувшись сказал Граф. – А ты, Гнус, нас держись.
Гнус оказался веселым малым – постоянно шутил, рассказывал прибаутки и истории из жизни, которых у него было несметное количество. Вдоволь насмеявшись, воры проводили день; назавтра опять предстояла дорога. Чифирнув, легли далеко затемно. Гнус еще долго философствовал, пока все не уснули.
Утро выдалось пасмурным, моросил противный мелкий дождь. Колонна каторжан двигалась медленно, сами конвоиры не рады были идти в такую погоду. На этот раз идти предстояло пять дней – до Кленовской пересыльной тюрьмы, где, как и в Кунгуре, каторжанам дадут денек передохнуть. Дорога лежала через малонаселенные деревни, но какими бы малыми они ни были, люди старались давать подаяния: кто хлебом, кто картошкой, кто чем мог. Поистине русская жалостливая душа, – думал Граф, – любой готов последнюю рубашку снять или кусок хлеба отдать каторжанину, которого видит в первый и последний раз в жизни. И каким бы убийцей или грабителем ни был арестант, он всегда найдет сострадание у обычного русского крестьянина, которому неважно, кого жалеть, а уж каторжанина и сам бог велел... Любят на Руси-матушке юродивых да обезволенных! На этапе Граф осознал: на Сибирском каторжном тракте человек узнает возможности своего организма, только тут начинает ценить жизнь во всей ее красе, только тут он понимает ничтожность человеческой личности перед жерновами судебной системы. Слабые сдаются и погибают, а то и еще хуже – превращаются в массу без человеческого достоинства и стыда... Сильные выживают и закаляются телом и духом. Сколько жизней забрал этот бесконечный сибирский тракт, сколько слез и крови повидал он – мог сказать только вольный ветер, гуляющий по полю, да плачущие березы вдоль дороги. Нет, никогда не узнать простому смертному этих ужасных тайн, скрытых в бесконечных просторах Урала и Сибири.
Утопая в философских мыслях, Граф не заметил, как вечером, все мокрые, грязные и усталые приблизились они к небольшому селу, где и полагалось переночевать до утра. Из-за голода и усталости по дороге умер еще один арестант. Он упал прямо в грязь, не в силах идти дальше. Его подняли и положили на подводу, но он так и не пришел в себя.
На ночь каторжан загнали в большой деревянный барак, с одной стороны которого текла крыша, и поэтому там стояла большая лужа, а бревенчатые стены были все сырые. Воры пошли в сухой дальний угол, где расположились на ночлег.
Утро встретило арестантов так же пасмурно и дождливо. Многие кашляли, за ночь умер старик, с вечера бившийся в лихорадке. Предстоял еще один день пешего перехода по лужам и грязи. Чифирнув с утра, благо, сухими спичками разжились у прикормленного конвоира, воры набрались сил и двинулись в путь. Казалось, не было конца этому противному дождю, который лил уже второй день и промочил до нитки всех – от конвойных офицеров до последнего каторжанина. Казалось, даже мокрые лошади ненавидят этот дождь, и ничто не заставит их идти, даже хлыст в руках у погонщика, – но раздалась команда унтер-офицера и все – конвойные, лошади и обреченные каторжане – собрались с силами и двинулись вперед. «А может, это ему только снится, весь этот кошмар? Может, настанет утро, и он проснется в объятиях Людмилы, в ее уютной квартире на Малой Садовой?» – думал Граф. Но крик конвоира – «Не отставать!» – привел его в чувство. Нет, это не сон, а реальность: дождь, грязь, холод, усталость и непреодолимое желание убежать. В последнее время оно настолько усилилось, что, просыпаясь среди ночи, он думал о побеге любой ценой. Однако в последней записке от Баркаса было написано о Камышловке, а до нее еще не одну неделю идти, так что остается сжать зубы и терпеть. А терпеть уличному Петербургскому парню, выросшему среди шпаны в бедноте и поножовщине, не впервой.
– Не отставать! – повторился крик конвойного.
– И зачем мыться, и полняк стирать, если можно по дороге обтереться и будь здрав, – усмехнулся Сема Ветрус.
– Ты еще скажи, баню не нужно, – пробурчал недовольно Моня Шарый. – И кому он надобен? – вор посмотрел на небо и недовольно сплюнул на землю.
– Господа, нам не привыкать, – подбодрил Граф, – мы и не такое переживали на петербургских чердаках и в подвалах.
– Это точно, – подхватил Гнус. – Был у меня один случай, очень нехороший, хочу вам сказать. Все мы ночевали на чердаках домов, там ведь теплее всего. И вот в один дождливый вечер мы с моим корешем Медведем после трудового дня на базаре, приняв на грудь, упали кимать. Проснулся я от крика и едкого дыма. Вокруг пылал огонь, из-за дыма ничего не было видать, кричали со стороны улицы. Оказывается, херые, покидав окурки прямо на пол, – а там же стружка и солома! – мы сами и утворили этот пожар. Я давай метаться туда-сюда, не мог понять, куда сплинтовать. Начал трясти Медведя, а он не поднимается, я тащить его к выходу, он не живой! Пока откачивал, огонь выход перекрыл. Кое-как выбрался я на крышу, а там внизу уже пожарники прихряли, кричат мне, руками машут, злые, я под шумок на соседнюю крышу и так меня и видели.
– Погодь, а в каком году это было? – поинтересовался вдруг Дядя Паша.
– Да не помню я, – отмахнулся Гнус, – года три назад.

А не на Троицкой ли это улице было, осенью? – чуть приостановившись, посмотрел Дядя Паша на мальца.
– Таки да, 18 дом, что на перекрестке с Графским переулком, – не понимая, к чему клонит собеседник, ответил Гнус.
– Так вот кто мне помешал взять сейф в квартире генерала Елисеева! – повышая голос, иронично сказал Дядя Паша. – Имел я наводку на эту квартирку давно, а супруги Елисеевы в этот вечер отбыли в Москву. Вот я и собрался взять там сейф. Подхожу к дому, а там народу тьма тьмущая, пожарные стоят, крик, гам отовсюду. Все на крышу пальцами тычут, а по крыше малец убегает! Так и не увидел я нажитого добра генерала Елисеева.
– Так что ты, Гнус, теперь получаешься должен Дяде Паше, – смеясь, подытожил Моня Шарый.
Гнус опешил от неожиданности и остановился, уставившись на Шарого.
– Да не бойся ты, пошутил он, – успокоил молодого вора Граф.
Гнус облегченно вздохнул.
– А тебе я так скажу, кончай по толкунам работать, неблагородное дело. А не закончишь, будешь по тюрьмам жить, так и сгниешь в остроге, – подвел черту Дядя Паша.
Под вечер дождь прекратился. За день было пройдено около 30 верст, и уже практически темнотой арестантов завели на ночевку в деревянный барак в небольшом селе.
Утро встретило каторжан солнечными лучами; на душе у Графа сразу повеселело. Он шел и любовался красотами уральской природы. Только что вставшее солнце светило между видневшимися вдалеке вершинами гор, заросших деревьями. Дорогу окружали леса с вековыми елями и соснами; казалось, здесь не ступала нога человека. Где-то в лесной глуши стучал дятел, пахло хвоей. Вор вдыхал полной грудью еще влажный после дождливых дней, но чистый воздух.
Вскоре солнце поднялось высоко, и начало припекать. К полудню колонна вышла за пределы леса, и впереди показались бесконечные луга. Унтер-офицер сделал привал. Перекусив, Граф лег на траву, вдохнул травяной аромат и прислушался: отовсюду было слышно стрекотание кузнечиков. Вор подкурил и затянулся. Подняв глаза вверх, он увидел коршуна, который парил высоко в небе, выискивая добычу. Графу опять до боли захотелось убежать, это желание усиливалось с каждым днем. Чтоб хоть как-то отвлечься, он словил кузнечика, запрыгнувшего к нему на ногу, и, поднеся к лицу, горящей папиросой прижег ему брюхо. Насекомое дернулось несколько раз и замерло; он еще повертел мертвого кузнечика, рассматривая с разных сторон, а потом выкинул прочь. То тут то там раздавался кашель каторжан. Сидя отдельно, худой чахоточный мужик с самокруткой в руке никак не мог откашляться. Наконец, сделав усилие, он сплюнул кровью. Граф отвернулся; он знал, чем заканчивается эта страшная болезнь. Сначала человек кашляет время от времени, затем начинает худеть, пропадает аппетит, сухой кашель становится все более долгим и мучительным, потом человек буквально чахнет на глазах, и последняя стадия – когда человек начинает кашлять кровью – это значит, смерть уже рядом.
– Знавал я одного шнифера, – начал рассказ Граф, по- вернувшись к ворам.
Урки подсели ближе.
– Так вот, болел этот старый вор по кличке Мотя чахоткой долгие года. Правда, он протянул дай бог каждому чахоточнику, поскольку ел собак и пил растопленный свиной жир, кладя ложку жира прямо в кружку с кипятком, а летом ездил в Крым на горно-морские просторы.
– Так собак и мы едали в малолетстве, – признался Гнус.
– Это я к тому говорю, что, если тут заболеть этой заразой, быстро в могилу сыграешь, нет ни хрястанья, ни морского воздуха. Так что осторожней, господа урки.
Привал закончился и всех погнали дальше сквозь уральские луга, леса и горы. Еще три дня шли каторжане по сибирскому тракту с ночевками в небольших селениях. В дороге умерло еще четыре доходяги. Как и предыдущих, их погрузили на подводы до Кленовской пересыльной тюрьмы, где, согласно описи, тела должны были сдать и закопать.
К селу Кленовское каторжане подошли к вечеру пятого дня. В конце Трактовой улицы располагалось двухэтажное кирпичное здание – «Кленовский острог» называли его местные жители. В этом остроге каторжане и должны были отбыть один день перед пешим переходом до Екатеринбурга. В пути следования воры прилично поиздержались, и от еды ничего не осталось, кроме пары горстей чая. Папиросы тоже заканчивались. Вся надежда была на конвойных, которые за деньги должны были принести еды, чая и курева.
Утро в Кленовском остроге началось с обыденных каторжанских вещей: чифира от Дяди Паши, сваренного на остатке факела, который вор бережно хранил именно для варки бодрящего напитка. Факел состоял из длинного и тонкого куска сала, завернутого в тряпку, как свеча. Граф любил смотреть, как Дядя Паша колдует с чифиром, доставая и бережно разворачивая факел. В этот момент вор был похож на старательного фонарщика, оберегающего огонь в своих фонарях. Поразминав факел пальцами, он аккуратно поджигает его с обугленной стороны, давая разгореться, опускает вниз пламенем. Если дует ветерок, прикрывает неразгоревшийся факел ладонью. Как только факел разгорится, на него ставится кружка с водой; вода доводится до кипения. Когда вода закипела, в нее насыпается жменя чая и после подогревается до поднятия чайной пены. «Тут главное: не пропустить момент выкипания», – часто комментировал Дядя Паша, если видел, что за ним наблюдают. После кружка снимается с огня и остывает несколько минут, а потом медвежатник ритуально произносит: «Чифир готов».
Воры еще не успели допить чифир, как раздали пайку, которая состояла из фунта хлеба и кусочка вареного мяса. Отложив завтрак, воры не спеша допивали чифир, подкурив две последние папиросы на всех.
– Что ж, господа урки, вот и пришли худые деньки, даже перхалки закончились. Что делать будем? – обратился ко всем Миха Поп, передавая кружку по кругу.
– Еще вечером дали барана блатоватому, меркую, результат будет скоро, – приняв кружку из рук Попа и отхлебывая глоток, ответил Сема Ветрус.
– Это понятно, а ежели не будет? – спросил Поп, затягиваясь переданной Гнусом папироской.
– А если не будет, то завяжем пояс потуже, – весело ответил Граф.
Допив чифир, воры еще сидели и разговаривали на отвлеченные темы. Граф огляделся по сторонам: каменные стены от влаги покрылись плесенью, кое-где, видно, после дождя, они еще не высохли от сырости. Воздух в камере был очень влажный и спертый, к тому же, стояла сильная вонь грязного белья и портянок. В противоположном углу камеры на полу виднелось влажное пятно, видимо, не высыхающее никогда, весь пол был покрыт грязью и плевками, в том числе, кровавыми. Самое страшное, – думал вор, – что от этой заразы никуда не убежишь, приходится дышать чахоточными бациллами... Все-таки как быстро перестраивается человек в условиях неволи. Чифир стал обыденным делом, без которого уже и не мыслишь предстоящий день. Нет привычных вещей: вкусной еды, чистой одежды, водки и девушек, которых очень не хватает...
– Эх, сейчас бы девку красивую и распутную, – озвучил свои мысли вор.
– Что тебе девка? Девка есть баба, а баба постоянно должна работать, вот ее истинное предназначение, – философски изрек Миха Поп.
– Нет, братишко, есть у них еще одно предназначение, – улыбнулся Граф.
– Молодой еще, – оглянулся Поп на Дядю Пашу. – Ну ладно, простительно.
– Можно подумать, ты не такой был, – усмехнулся Дядя Паша.
– Было дело по молодости, да и сейчас тоже. Просто не так, что прям без бабы нельзя, – подытожил Поп.
– Бабе нельзя позволять взять верх над собой, – поддержал разговор Сема Ветрус.
– А знаете, как это сбаторить? - привстал на локте с койки Поп.
Воры заинтересованно посмотрели на видавшего виды урку, ожидая от него большого секрета открытия женских сердец.
– Ну, реки, – не выдержал Гнус.
– Господа, надо, чтоб баба всегда оставалась виновата, а будет чувствовать вину, будет как шелковая, – хитро улыбнулся вор.
– Истину звонит Поп, – согласился Моня Шарый. – Была у меня одна маруха, так вроде сухари, а ставила себя как баронесса. Жила одна, поэтому и был я с ней одно время. Смотрю, со временем со мной стала стучать. Я сделал вид, что не заухлил, а сам меркую – надо проучить ее и поставить на бабье. И стал я замечать за ней всякие мелочи, то тут не уберет, то там обронит, и бесконечно указывал ей на это. Да как указывал, не просто, а с мужской позиции, с тумаками. И надо вам сказать, урки, стала она смиренной как овца, любо домой стало приходить. Каким бы ни пришел, херым или под коксом, а баба стала как ангел!
– Все верно, – согласился Сема.
– Эх, давайте не будем про баб, – с тоской проговорил Граф.
Дядя Паша улыбнулся. Достав из кармана карты и переливая колоду с правой руки в левую, он приглашал кого-нибудь поиграть.
– Давай, Дядя Паша, раскинем лакши, но только на счастье, – обратился Граф к медвежатнику. – А то знаю тебя, – он ухмыльнулся.
Воры сели играть в зернь. Гнус смотрел со стороны, остальные занимались своими делами. Ближе к вечеру конвойный принес ворам еду, папиросы и чай, особым сюрпризом оказался штоф самогона. Урки и ранее заказывали у конвойных водку, но многие боялись проносить, поэтому крепкий напиток оказался приятной неожиданностью.
– Все-таки даже в неволе можно жить, – приговаривал довольный Сема, уплетая кусок соленого мяса.
– Я на воле любил завалиться в трактир, и пива свежего да с рыбкой соленой, – причмокивая губами, вполголоса проговорил Дядя Паша.
– А я лепей водки выпью, – возразил Граф. – Водка напиток достойный.
– Кто ж спорит-то, проти водки ничто не сравнится, но пиво есть напиток расслабляющий, его понять надобно, – философски отметил Дядя Паша. – Большими глотками, когда пить хоцца, да под воблу, – медвежатник закрыл глаза от удовольствия.
– Хватя, Дядя Паша, нет уж мочи слушать, – не выдержал захмелевший от выпитой самогонки Ветрус.
– Был у меня один тох, – начал свое повествование Моня Шарый. – С вечера завалился я в пивную лавку «Гурикова», и, как правильно гремит Дядя Паша, взял пива с рыбкой и принялся его понимать, – подражая выражению медвежатника, вор заулыбался. – Пасля туда подъехал мой кореш Ухо, а прозвали его так потому, что еще в детстве при драке откусил он ентую часть кумпола одному цыгану. Так вот, продолжили мы с Ухом уже вместе пивком разбавлять свою тяжелую судьбину, приняли кружки по четыре, и тут видим – входит в лавку один фраер, на вид – купчишко заезжий. Заказал этот грубый фраер три кружки пива и сел за соседний стол. Мы с Ухом тут же скумекали, подозвали полового, заказали еще пива и подсели к купчишке. Там уже за хмельным напитком вколачивали баки этому Анисимову до позднего вечера, пока, совсем прихмелевшие, не выведали у него, что приехал он с Воронежа для встречи с купцом Лебедевым завтра утром у него дома на улице Дворянской, а остановился он в гостинице Ланина, что на углу Астраханской. Купца Лебедева он не знал и никогда не видел, а встретиться должен был по рекомендации рязанского купца-промышленника Ивана Ципулина. Подозвав полового, Ухо дал ему три рубли и попросил добавлять водки в кружки с пивом. После данного напитка приезжий фраер совсем обмяк, а мы, словив на Сенной площади ломового извозчика, погрузили его как мех с зерном и отправили нашего Анисимова верст за тридцать в деревню Казарь. Сами же забрали ключи и отправились в гостиницу, где я, оставляя записку купцу Анисимову, отвлекал портье, а в это время Ухо зашел к нему в номер.
Пока Ухо хоронил номер Анисимова, я вышел на улицу и перешел под очко, откуда и словил темный товар.
Но как длинные воры мы решили ашманать еще и Лебедева.
– Как так? – с недоумением спросил Гнус.
– Так он же не ведал Анисимова. Переоделся я в купечьи шмотки да поехал к девяти часам утра к Лебедеву домой. Он меня встретил радушно, угощал сливовой наливкой. А я понта пустил, будто меня, купца Анисимова, ограбили тут, и за промилый бог просил одолжить мне пятьсот рублев для решения финансовых вопросов в Рязани.
– Неужто поверил? – поинтересовался Гнус.
– Так а я на купца не похож разве? – Моня Шарый гордо повернулся в профиль. – Конечно, запустил из своего шмеля сары, и даже расписки не попросил, у них так не принято.
– Фартовый, – заключил Гнус.
– Был бы фартовый, не сидел бы сейчас тут, – с тоской произнес Шарый и отвернулся спать.

------------------------------------------

Если вам понравилось начало моего романа, вы совершенно бесплатно можете скачать его по ссылке.

Беларусы могут заказать бумажный вариант книги напрямую у меня, вышлю наложным платежом (стоимость с пересылкой по всей Беларуси около 10 рублей). Роман объемом 300 страниц отпечатан на качественной бумаге, в твердом, ламинированном переплете. Пишите в сообщениях и заказывайте роман с автографом автора. 

С Уважением Сергей Устинов.