Оракул божественной бутылки

"Мешок без дна» Рустама Хамдамова, хотя и черно-белый, но «разноСветный» фильм. Лучится он отраженным светом «преданий старины глубокой», мифов и архетипов, былей и небылиц. Мешок в названии – кусок холста кинохудожника, в словосочетании же «без дна» пробел кажется лишним, так много вместило это в полном смысле кинополотно. Вдохновленный, как и Акира Куросава, рассказом Рюноскэ Акутагавы «В чаще», Хамдамов перенес повествование в эпоху Александра II. Японскому сюжету об убийстве, пересказываемому разными персонажами, оказалось вольготно на русской почве. Здесь в устах сказительницы (блистательная Светлана Немоляева) ни слова в простоте, вот и фильм обрел форму, в которой, что ни ложь, то намек. Не на сиюминутное – вневременное.  

Завоевавший на прошлогоднем  ММКФ спецприз, приз критиков и Федерации киноклубов «Мешок без дна» - художественная импровизация, острым клювом попадающая в точку между светом и тенью, звуком и тишиной, словом и жестом, движением и покоем. Этот клюв, острый бумажный нос, впервые был показан на Венецианском кинофестивале в короткометражке Хамдамова «Бриллианты. Воровство». Нынешний фильм, первоначально называвшийся «Яхонты. Убийство», пусть не хронологически, но образно соприкасается с предыдущим своей бриллиантовой «незначительностью угла полного отражения», развивая тему «преступной красоты». В прическе Немоляевой сияет тот же полумесяц, что похитила героиня Дианы Вишневой, он же возникает в наряде царевны, сошедшей с полотен Маковского и Врубеля. Оба фильма режиссера-ювелира обвиты жемчужными нитями, пришпилены искусными брошами и излучают великую красоту не столько прошлого, сколь вечного. Будь то Петербург заката XIX или начала XX века у Хамдамова этот город становится пространством не исторической, но художественной памяти. Сиятельные лица, сияющие наряды и предметы интерьера, но затмевает все это внутренний свет. У Хамдамова в мешке не шило, не лимон из сказки Шахерезады, предание которой и дало имя фильму, ни даже кот-ученый, хотя и вспоминается он «друзьями Людмилы и Руслана». 

Блеском неподдельных драгоценностей сияют здесь открытки с картинами Билибина, Васнецова, мирискусников, фото дягилевских «Русских сезонов», катушечные пленки Ханжонкова, Кокто, Виго, Бунюэля, Антониони, собственных «смытых» и арестованных фильмов, роскошь «Золотого века» Бунюэля и Голливуда с декадансом отечественного Серебряного века. Бликуют здесь воспоминания, впечатления, послеобразы, воплощенные в символах, метафорах, приметах. У режиссера-визионера «лес и дол видений полны»: бутылки с полотен Моранди, коими полна комната пребывающего в запустении дворца, вдруг оказываются заколдованным квартетом из «Трех сестер» и Катерины из «Грозы». «Оракул божественной бутылки» растолковывает дурной сон как предвестие засолки грибов, а грибы тем временем, покачивая шляпками, занимаются гимнастикой. По лесу разгуливают шишкинские бурые, а во дворцах на шкурах белых медведей возлежат в корсетах и грезах мающиеся ожиданием придворные: сказка сказывается нескоро. «Мешок без дна» - это то, что осталось за пределами «Утра в сосновом лесу» и, одновременно, поручение зрителю видеть суть, не увлекаясь рамами, какими бы пышными они ни были. 

Атмосфера фильма переносит зрителя в электротеатр, театр света, начала века. Его источник, по Хамдамову, в красоте, красота – в искусстве. Вот и от экрана «не можно глаз отвесть». «Фотографы – агенты смерти», - утверждают в фильме, потому и существует он на границе кино и изящных искусств, фото, фиксирующего реальность, и экранной живописи, дорисовывающей ее.  «Мешок без дна» не уходит в сказку, но прорастает из нее, требуя не созерцательности, но зоркости. Не убаюкивают, не услаждают здесь взор, но помогают разглядеть и за пределами экрана лепнину вымысла и перекрестки правд. Сказка здесь отсрочка неизбежного, потому и просит настоятельно героиня Анны Михалковой не злоупотреблять убийствами в сказаниях, не предвещать.  Со времен Шахерезады с развязкой принято медлить. Дабы сохранить себе жизнь. 

Время сказок – ночное, к утру же «дозволенные речи» прекращают, – так все «освещенные» сказочные эпизоды фильма сняты в стилистике немого кино. Вот почему для Хамдамова, почувствовавшего, что настало у нас время для сказок, так важен свет, не дающий черным шарам (символ вины, кары в его кинодилогии) заполонить небо. В фильме великосветская особа (Сергей Колтаков) интересуется раем на земле, но слышит, что рай уже пережит нами в детстве. На экране пред тем возникали картины с крестьянскими детьми, спящими в гробу. 

Поэтический, а все-таки реализм.  Звучит с экрана и отражается в бездонных глазах царевны (завораживающая Елена Морозова), убитого царевича (ренессансный Андрей Кузичев), разбойника (азартный Кирилл Плетнев) и лесной ведьмы (неожиданная Алла Демидова) фраза великого мудреца: «И если не теперь, то когда?», «Бриллиантовый» фильм Хамдамова завершался дымящимся газетным носом, в конце «яхонтового» неумелые руки наскоро запихивают в саквояж сказочницы его содержимое. Сминают то, что превосходит по объему оболочку, то, что осуждено на тесноту. Сказочница на лыжах покинет дворец и под идущие снег, слезы и титры вспомнится, как «заплакали девочка и мальчик и закрылся веселый балаганчик». Утро подоспело.   

 https://echo.msk.ru/blog/emiliya_dementsova/2131014-echo/