По ту сторону надежды

В пору классификаций и рейтингов, фестивальных ранжиров и наградных пьедесталов,  где-то между алгеброй и гармонией, трагедией и комедией, мизантропией и гуманизмом, «мерлехлюндией» и смехом, вьется путь Аки Каурисмяки. Говорим «финский кинорежиссер» подразумеваем его, произносим «Каурисмяки»  и, не сопротивляясь мелькнувшему «а не  хлопнуть ли нам по рюмашке?!», начинаем долгий разговор, полный не » -измов», но чувств.            

 Под фильмы Каурисмяки хорошо медленно пьянеть, замедляя ритм современности и  настраиваясь на «мне-некуда-больше-спешить» волну. Длинные дубли, статика, долгое молчание, «ноль позиция», отсутствие резкостей и  суеты – по одну сторону, и черствый юмор, картинки с выставки быта и бытия среднестатистических униженных и оскорбленных и поэзия простых истин  — по другую.  «По ту сторону надежды»  —  квинтэссенция всех фильмов Мастера: то, от  чего иные кривятся, называя банальным, у Каурисмяки служит напоминанием о  человеческом в  жизни человека. Надежда – непременный атрибут, сродни  фирменной красно-синей стилистике его фильмов. Обретается она среди поистрепавшихся персонажей, заслуживших хотя бы покой, или на противоположной от них стороне  маячит огнями звезд ли, баров ли, кораблей…             

 Из груды угля как из пепла, в  который обратился его дом, в темную ночь вылезает сириец Халед (Шерван Хаджи). Не в поисках лучшей жизни, но чтобы выжить бежал он на грузовом корабле из  горящего Алеппо в Хельсинки. Той же ночью коммивояжер, Викстрём (Сакари Куосманен), старательно повязав галстук и закрыв чемодан, направляется к  кухонному столу. За столом – жена в цветастом и бигуди, на столе  — огромный кактус, бутылка, стопка, сигареты, пепельница, пилка и красный лак для ногтей. Викстрём дополняет натюрморт ключами и обручальным кольцом. Жена отправляет кольцо в пепельницу. Сцена расставания готова. Точность деталей оптическая, жесты и взгляды – дословны, ибо слова здесь не нужны. Каурисмяки верен своей манере беззлобного подтрунивания не только над персонажами, но и над зрителями: Викстрём и Халед встретятся той же ночью, но линии их пересекутся лишь спустя час после начала фильма. Не  снимая маску «poker face» герои подерутся, а затем Викстрём даст Халеду пищу, кров, подложные документы и работу в ресторане, купленном на карточный выигрыш, а также возможность встречи с  сестрой, с которой тот разлучился, убегая от войны.               

«По ту сторону надежды» —  вторая часть очередного киноцикла Каурисмяки, Позади «пролетарская» и «финская» трилогии, нынешнюю, начатую «Гавром» (в нем тоже речь о беженце — североамериканском),. именуют «портовой». Единый в трех лицах – режиссера, сценариста и продюсера Каурисмяки на последнем Берлинале объявил о  завершении не трилогии, но кинокарьеры. Если и войдет в историю эта церемония, то только благодаря финскому лауреату, которому вручили, вопреки восторгам публики и критики лишь «Серебряного медведя» за режиссуру. Аки на сцену за наградой не поднялся, а позднее и вовсе отправил статуэтку «туды в качель».  В 1994 на том же Берлинале Каурисмяки уже прощался с кинематографом, вот и теперь зрители не теряют надежды на  режиссерское «и снова здравствуйте!».               

Первое название фильма   «Беженец». Для трагикомедийного полотна с элементами поэтического реализма и минимализма, в «зонах молчания» которого угадываются приметы «маленьких людей»  Фассбиндера и Джармуша, Брессона и Карне, Капры и Андерссона, такое лобовое и обвиняющее название подходит не слишком. Да и Халед статус беженца не получил: он, желающий стать законопослушным гражданином, первым делом явился в полицию, где был взвешен и «найден легким», как и обстоятельства полыхающего Алеппо, возникающие в фильме в виде лишенных художественного вымысла кадров. Отказ властей предоставить убежище обрек сирийца на участь нелегала. «Люди униформы» —  бюрократы ведомств противопоставлены невозмутимым, но небезразличным недотепам, одиноким и неустроенным. Сотрудница временного центра для беженцев (муза режиссера Кати Оутинен) спасает Халеда от полиции, а  собрат по несчастью иракец (Симон Хусейн Аль-Базун) всячески опекает  и наставляет даже в том, как правильно улыбаться, ведь неулыбчивых депортируют первыми… Люди, встреченные Халедом, за исключением чиновников и скинхедов,  живут по принципу – не можешь помочь себе  — помоги другим.  Не дежурные политкорректность и толерантность задают  здесь тон, но «надежды маленький оркестрик». Новелла Каурисмяки  наполнена рокабилли и  трогательными песнями, озвучивающими то, о чем молчат персонажи и то, о чем мы стали стесняться говорить: милосердии без милоты, сострадании без сахарозы, злободневности без злобы и жалобы.  Монолог Халеда – его соло на сазе, все не высказанное и накопившееся слетает не с губ, но со струн.            

 Фильм начинается и завершается у воды. Все течет:  время, выцветая на обоях, рутина,  спиртное (здесь запивают уныние), кровь (националисты перепутали сирийца с евреем); утекают посетители ресторана, в  котором сельдь второй свежести с «шапкой» васаби (главная метафора фильма) выдают за суши, перетекает смех в слезы и  обратно. Все течет и ничего не меняется… Старомодный чаплинский финал с  незаученной улыбкой о том, что простота всего нужнее людям, открыт зрителям. «Но сложное понятней им». 

Авторская версия текста, опубликованного в «The Hollywood Reporter» http://thr.ru/magazine/recenzia-po-tu-storonu-nadezdy-aki-kaurismaki/