Моя история как экопоселенца. Глава 3. Во что мы играли.

3. Во что мы играли.

Довольно интересно пронаблюдать, как игры, в которые мы играем в детстве, оказываются связаны с нашей дальнейшей судьбой, когда мы становимся взрослыми.

Есть люди, которые полностью отказываются и забывают свои детские увлечения и, вступая во взрослую жизнь, словно бы «обнуляют» свою «игротеку» и начинают новую жизнь с чистого листа.

Есть те, кто вроде как делает уступку взрослым и «серьёзным» делам и впускает их в свою жизнь как бы нехотя ивременно, позволяя им, «пока всё не устроится», потеснить свои недоигранные игры и недорисованные шедевры. И после этого годами тоскует, что не может выкроить время, «чтобы вернуться к настоящему от этой мирской суеты». И, в конце концов, либо возвращается, либо нет.

Есть же люди, которые словно и не замечают, что повзрослели, и упёрто продолжают себе клеить самолётики, словно ничего не изменилось, и просто превращают свои игры в профессию.

К первому типу относился мой друг Женька, с которым мы строили ту самую засаду в лесу, с бараньим черепом на воротах. Я помню, что, придя к нему однажды в гости после длительного перерыва (это было лет в 14), я вдруг обнаружил, что от его прежней комнаты и прежних игрушек НЕ ОСТАЛОСЬ НИЧЕГО. Раньше я очень любил ходить к нему в гости, и во многом – из-за игрушек. У него был самый богатый набор всевозможного оружия, у него была куча замечательных машинок, самолётиков, солдатиков… Я по-настоящему завидовал его богатству. И вот, в один прекрасный момент, я вдруг увидел перед собой почти совершенно голую комнату с новыми обоями, новым столом, кроватью, совсем небольшой книжной полкой, телевизором и магнитофоном… И всё! Несколько шкафов, доверху наполненных игрушками, исчезли без следа.

-- Ааа… Где… ВСЁ? – спросил я тогда его.
Он спокойно пожал плечами.
-- Выбросил.
-- Кааак???
-- Да легко. Зачем это всё теперь? Наигрался.

Женька повзрослел за одно лето. Он съездил в «пионерский лагерь», у него там что-то произошло с какой-то девочкой. После этого он вернулся, выбросил игрушки и начал «взрослую жизнь». Теперь его интересовали только вино, баскетбол и женский пол.

Мой двоюродный брат Лёнька относился к третьему типу. Он мастерил танчики и клеил самолётики в 10 лет, в 15 лет и… продолжает делать это сейчас, изготавливая фигурки и макеты для музейных экспозиций где-то в Израиле. С годами изменились лишь материалы, технологии, уровень мастерства и размер оплаты.

Я же относился ко второму типу. К тем, кто всю жизнь помнит о своих детских играх и не может их ни забыть, ни продолжить (ибо к человеческим профессиям они, как кажется, имеют очень мало отношения). И всё мечтает, наконец, развернуть их по-настоящему, на полную катушку. Не на пятнадцати квадратных метрах своей комнаты, а на сотнях гектаров и квадратных километров. Мечтает… и… по сути, превращает всю свою жизнь в борьбу за возможность НАКОНЕЦ-ТО УЖЕ ПОИГРАТЬ ПО-НАСТОЯЩЕМУ!!!

Если не считать всевозможные войнушки, в которые играли все, и в которые я тоже играл то ли потому, что играли все, то ли потому что и мне это было тоже интересно, было несколько игр, в которые кроме меня играли довольно немногие или не играл никто. И которые, пожалуй, действительно, отражали мои предрасположенности, вскрывшиеся позже.

Одна из этих игр… Лет в 6-7 (!) я играл в… первобытное племя. По сюжету этой игры, мы были первобытными людьми, индейцами, которые ходили голыми или в набедренных повязках, и не имели никаких орудий труда, кроме деревянных палок. И, используя эти палки, мы охотились, собирали плоды, а временами даже воевали друг с другом. Это были именно простые палки – копья же, согласно сюжету игры, появились уже намного позже и были «достижением цивилизации».

Любопытно в этой игре было то, что в 6 лет я ещё не изучал «историю древнего мира» и поэтому мне вроде как «неоткуда» было взять эту странную идею. Возможно, я слышал какие-то обмолвки взрослых про то, что когда-то раньше на Земле жизнь была как-то проще, «ничего не было», и народ вот так ходил без всего и ел то, что мог добыть руками. Но, даже если и слышал, далеко не всё ведь из того, что мы слышим, мы превращаем в любимые игры. Я же к 6 годам слышал уже о разных вещах, но эта игра у меня действительно была любимой.

Любимой же она была потому, что… потому что в этой игре, в этом самом первобытном индейском племени, у меня были женщины, к которым я испытывал очень нежные и трепетные чувства. Собственно, отголоски этих чувств я и помню до сих пор. И, поскольку это было именно племя, состоявшее, согласно моему тогдашнему воображению человек из 15-20, то в нём не было ещё никаких женитьб или замужеств, а все мужчины племени просто любили, ощущали своими и оберегали всех женщин и детей. И вот это самое чувство нежности, заботы и оберегания «наших любимых» от возможных опасностей окружающего мира, соединённое со столь же волнующим чувством солидарности с мужчинами-соплеменниками, с которыми нас объединяла не только общая пещера, но и любовь к одним и тем же женщинам, и было самым сладостным переживанием этой игры. Которое нисколько не меркло оттого, что мои «соплеменники» и «соплеменницы» существовали только в моём воображении (в реале же присутствовали лишь представители чужих племён, от которых нужно было защитить нашу пещеру).

Чуть позже, когда мы с братом подросли, у нас стала формироваться новая, гораздо более грандиозная игра. На наши земли пришла Цивилизация.

Эта игра началась, когда нам было примерно 5-6 лет, и лично для меня завершилась в августе прошлого года, когда я сжёг большую часть архивов наших королевств и империй – карты, несколько томов их истории, остатки утвари, оружия, несколько ритуальных идолов, учебники, по которым учились дети в наших государствах… В виде исключения я оставил лишь лингвистическую часть – учебники по языкам, на которых говорили в Венции и Драконии, а также несколько географических карт, которые необходимы потому, что события в самом главном из моих романов, продолжают разворачиваться на территории одной из стран той планеты, в которую мы играли.

Это всё происходило как-то постепенно. Сначала мы просто решили, что наша общая с братом комната – это город, где живут люди. Мы построили на полу множество домов и дворцов из наших кубиков и игрушечных стройматериалов, поселили туда солдатиков, пупсиков и кукол, спроектировали и запустили три маршрута городского транспорта… И всё шло хорошо, пока мама не сказала нам собрать игрушки.

Это было очень варварское требование, и мы, конечно, сопротивлялись, как могли. Иногда у нас получалось отстоять свой город от демонтажа дня на два-три, но потом всё равно нужно было подметать и мыть пол, и приходилось его разбирать и на следующий день начинать всё сначала.

Поэтому приходилось что-то соображать, и мы начали соображать.

Во-первых, мы переместили часть города (самый центр, с правительственными учреждениями) на полки в шкафу, где их уже не требовали убирать. И это оказалось очень кстати, так как правительство сразу стало как-то выше остального города.

Во-вторых, чтобы запомнить, что где стояло, а также чтобы запомнить, на чём мы в этот раз остановились, чтобы продолжить в следующий раз с прерванного места, мы начали рисовать карты и чертежи и вести документацию. Так появились планы нескольких городов, а чуть позже мы начали исчислять время.

Здесь надо заметить, что писать и рисовать мы начали очень рано: когда мне было 4 года и 11 месяцев, мама отмечала в дневнике, что я, в основном, занят тем, что рисую, читаю и пишу. При этом читать и писать меня никто особенно не учил: я просто бегал за взрослыми с книжкой и спрашивал: «А ета какая бука?» Поэтому к 6-7 годам начать вести документацию для нас уже не было проблемой. В 7 лет я написал своё первое стихотворение и начал писать свою первую прозу (а в 9 лет – первый «роман»).

Летоисчисление в нашей игре появилось в 1989 году, но какое-то время оно не было стабильным и после 846-го года на следующий день мог сразу произойти, скажем, 853-й. Или 894-й, после которого мы вдруг решили вернуться и доиграть в славные события бурных 840-х.

Однако с 1 января 1990 года мы эти штуки прекратили и установили единое официальное летоисчисление – один месяц в жизни равнялся одному году в игре. После этого можно было уже спокойно начать вести хроники и писать историю.

За последующие 1990-1996 года в нашей игре появились все необходимые атрибуты реальной цивилизации, которые становились всё более развитыми и сложными по мере того, как мы постигали окружающий мир и вникали, что и как устроено у взрослых.

Мы нарисовали карту своей планеты, разграничили её на страны и постепенно всё более детализировали карты этих стран. Мы избрали правительства, создали их флаги, гербы и национальные армии. Которые тут же, естественно, занялись почти непрерывными войнами. Мы нарисовали от руки какое-то поистине невероятное количество денег (в общей сложности валюту примерно десятка государств). Мы создали свои заводы, магазины, больницы, школы… Для школ, естественно, пришлось написать и нарисовать кучу учебников. Помимо таких стандартных предметов, как «математика» или «всемирный язык», у нас были и довольно экзотические предметы – например, «Учение Духов», дававшее детям в школе основы теологии, вводившее в курс того, сколько у нас имелось богов, и в каких они были отношениях между собой и с человеком. Ещё одним любопытным предметом было «половое воспитание». Я до сих пор помню, как Павлик рисовал картинки к учебнику по этому предмету, и как мы спорили с ним на тему того, является ли попа «половым органом» или нет. Я в оконцовке посчитал, что Павликина теория по поводу того, что попа тоже относится к половым органам, лженаучна, и решил написать свой собственный учебник по тому же предмету, но руки у меня до него всё же не дошли, потому что… потому что возникла гораздо более актуальная проблема: мы вдруг поняли, что это очень странно, что в наших странах, на другой планете, все, тем не менее… говорят и пишут по-русски.

И началась великая лингвистическая эпопея: нужно было создать как минимум три-четыре языка для главных действующих стран и разработать «непонятную письменность» для остальных. И я с головой погрузился в составление учебников веновского и каллийского языков – работа, которая продолжалась и после окончания школы, на протяжении всего института, но так и не была завершена.

Разумеется, пришлось создать и много всего остального. Начиная от обычных бытовых вещей вроде телевизоров, компьютеров (их мы делали из спичечных коробков), музыкальных инструментов и т.д., и заканчивая музейными экспозициями, предметами искусства, фильмами, компьютерными играми, наборами открыток и даже самодельными вкладышами от выпускаемых в наших странах жевательных резинок.

В общем, к моменту окончания мной школы наша комната в трёхкомнатной квартире была постоянно действующим музеем иной цивилизации. И это накладывало определённый отпечаток на нашу жизнь: чем больше всего мы создали, тем в большей степени наша жизнь предопределялась необходимостью продолжать Игру. Если всё, что есть в твоей квартире, денно и нощно напоминает тебе об этой второй жизни, часть которой ты каждый день проживаешь, то ты уже не можешь так просто «взять и бросить». Да даже так просто взять и «навести порядок на полках». Ведь на полках же по-прежнему располагается штаб-квартира правительства Павлии!

Тем не менее, жизнь постепенно, но неотвратимо приносила дыхание перемен.

Первый радикальный надлом в нашей Игре произошёл летом между 9-м и 10-м классом.

Для меня это было знаковое лето. Во-первых, из квартиры снизу съехал в частный дом на другом конце посёлка мой самый главный друг Димка, второй сообщник по строительству Засады в лесу, хозяин соседней планеты и второй мой главный партнёр по нашей Игре (после брата Павлика). Не стало межпланетных войн, не стало межпланетной торговли самодельными вкладышами от веновских, павлийских и драконовских жевачек, не стало совместного литературного творчества (в 1992-1993, сидя в школе за одной партой, мы совместно с Димкой написали первую длинную поэму -- «Чмыри»), не стало любимых наших совместных вечёрок в его квартире за рисованием комиксов про «приключения Историка» (18+) и «похождения Физрука» (18++). (Димка, кстати, рисовал очень хорошо, заметно лучше меня: и портреты Историка с Физруком, и обнажённые красотки получались у него очень выразительно, так что совместная практика с ним, когда я наблюдал и копировал его приёмы, была весьма полезна для развития моего художественного мастерства.)

Во-вторых, мы всё-таки вынуждены были частично «навести порядок на полках», потому что места действительно не хватало, и значительная часть Игры в результате этого перекочевала из физической в бумажную форму: мы начали просто записывать и рисовать, «что произошло», вместо проигрывания этого в натуре. Значительная часть, хотя пока и не всё.

В-третьих (и это было важной причиной того, что произошло «во-вторых»), между 9-м и 10-м классом в моей жизни впервые появилась девочка, чувства к которой уже не были исключительно односторонним тайным обожанием, а уже как-то походили на взаимную симпатию. Мы с этой девочкой уже по-настоящему ходили друг к другу в гости, сидели на одном диване, в волнительном томлении глядя друг на друга, и она даже подарила мне на память свою фотографию (с дарственной надписью), где сидела в короткой юбке на полу в позе, которая по тогдашним понятиям ощущалась как эротично-романтичная.

Но Аля, при всех моих томительно-нежных чувствах к ней, была всё-таки моей одноклассницей, и, хотя я испытывал некоторое стеснение, приводя её домой, она всё же была достаточно «своим человеком», чтобы я, в свои тогдашние 13-14, не боялся, что она увидит, на что похожа моя комната.

Однако когда, спустя два года, на первом курсе института, у меня возникла потребность привести к себе в гости Алёну, любовь с которой казалось уже совсем-совсем настоящей, это стало уже очень серьёзным препятствием. Я не смог привести её, потому что трущобы нашей комнаты-инопланетного-музея для человека, не посвящённого во все нюансы нашей планетарной политики и экономики, показались бы просто «обшарпанной лачугой, заваленной грудой детского хлама».

Я, наверно, никогда не смог бы так резко и разом освободиться от создававшейся нами на протяжении 8 лет целой цивилизации, как это сделал Женька со своими двумя шкафами игрушек и ремонтом в комнате. Даже ради того, чтобы «было, куда привести Алёну».

Для меня проблема была не в том, что я стеснялся перед Алёной факта, что в 16 лет я «продолжаю играть в детские игры». Нет. Проблема была в том, что большая часть визуальной атрибутики наших цивилизаций сильно устарела. В 16 лет я уже знал, как построить лучшие дома; нарисовать лучшие картины, карты, фильмы и деньги; написать лучшие учебники по «Учению Духов» или «половому воспитанию»…

Поэтому вернее будет сказать, что моя мысль подсознательно начала работать в таком направлении: «Комната слишком мала. Нужна более крупная площадка. Нужно какое-то место, где можно устроить всё более упорядоченно, грамотно и красиво. Пока же нужно всё-таки прибрать на полках, задокументировать, законсервировать и упаковать всё в архивы, сложить в коробки… А когда появится такая возможность, сделать всё лучше… Намного лучше!»

Чтобы можно было привести Алёну в настоящее Королевство…