На могиле Высоцкого я побывал до его смерти. В горах его сердце…
Есть два поэта, повлиявшие на мой выбор стать поэтом. Это Роберт Бёрнс и Владимир Высоцкий. Оба безмерно талантливые и расхристанные по жизни. Где-то высоко в горах их души, уверен, частенько собираются на перевале у костерка. Им не надо слов. Они понимают друг друга на генном уровне.
Оба прожили бесконечно мало: что-то около 80 лет на двоих. И вот ведь какое странное стечение обстоятельств – и Бёрнс, и Высоцкий родились 25 января, а 25 июля – в день похорон Бёрнса не стало Высоцкого.
Мистика?
Не думаю. Жизнь играет человеческими судьбами, как мячиками, но один раз в 200 лет ей удается «положить» трехочковый через всю площадку – от своего щита.
Меня часто спрашивают: как рождаются стихи? Что является первотолчком? События? Люди? Ситуации, когда ты просто не в силах молчать?
Я понимаю и Бёрнса, и Высоцкого – бывают моменты, когда неслышная для других «небесная лира» бьет в барабанные перепонки с силой Царь-колокола – только совершенно приземленные люди считают, что символ московского Кремля ни разу в жизни не звонил.
У меня есть польский друг. Ежи Тыц. Председатель общественной организации «КУРСК». Всю свою сознательную жизнь Ежи (на самом деле он мой тёзка – пан Юрек, по-польски Ежи – это Георгий, Юрий) посвятил тому, что восстанавливает памятники советским воинам, павшим за освобождение Польши.
За 10 лет пан Юрек и его друзья восстановили порядка двух десятков памятников, один из них открыли совсем недавно в небольшом польском городке Миколин.
А за полтора месяца до этого Ежи Тыц приезжал к нам, в Калининградскую область, и мы с ним встретились.
Почти сразу за российско-польской границей начинается польский город Бранёво. Он известен тем, что здесь находится самое большое кладбище советским воинам в Европе. На нем нашли свой последний приют более 32 000 советских солдат и офицеров. И только каждый десятый имеет свое имя. Остальные – неизвестные герои. Помните у Владимира Семеновича?
«На братских могилах не ставят крестов
И вдовы на них не рыдают…»
Это любимая песня поляка Ежи Тыца.
Специально к открытию памятника в Миколине я написал такие строки:
Чем, какою мерой измерить нам горе людей,
Не дождавшихся с битвы солдат?
Сколько зим, сколько лет пролетело с тех дней,
А на сердце всё раны саднят…
Если вместе собрать слёзы мам, подруг и детей –
Тех бойцов, что под вербами спят…
Та река будет в тысячу раз, чем рапа, солоней,
Будет течь сотни лет без преград…
Кто, зачем и когда придумал такую судьбу,
Оборвавшую жизнь навсегда?
Не взирая на скорбную чью-то мольбу,
Засыпая свинцом города…
Кто решил, что такое понятие есть – безымянный герой?
Перед Богом у каждого есть имена…
Тех, кто кратер вселенского зла заслонили собой,
Помним мы, не забудем во все времена…
Стихотворение я вручил Ежи 22 апреля, а 9 мая его прочитали в Минске и Киеве, Вильнюсе и Калининграде. И в Польше.
Есть ли в нем что-то от Высоцкого? Возможно. Но, во всяком случае, слушатели не остались равнодушными к стихотворению…
Я, определенно, завидую Высоцкому в том, что он виртуозно владел гитарой. У меня за душой музыкальная школа по классу баяна. И тем не менее при написании стихотворений, я всегда выбираю определенный «мотив», чаще всего, свой авторский, чтобы слова и рифмы не выбивались из размера. И кто бы мне что ни говорил, стараюсь всегда следовать этому непреложному правилу.
Вернусь к Владимиру Семеновичу. Сознательно не хочу касаться статьи, которая вышла на другом информационном ресурсе. Биографию поэта любой может узнать из Интернета.
Хочу рассказать о трех эпизодах своей жизни так или иначе связанных с Высоцким.
Первый произошел в горах Приэльбрусья в окрестностях Теберды в мае 1979 года. Мы приехали сюда на экскурсию. Упорно карабкались на разные пригорки, где-то своим ходом, где-то на «фуникулере». Когда все ближе к вечеру выдохлись и глотали полными легкими разреженный горный воздух, наш гид объявил:
– А сейчас я покажу вам могилу Владимира Семеновича Высоцкого.
– Высоцкий умер? – вскричал кто-то из группы. – Не может быть, я недавно ходил на его спектакль.
– Сорвался со скалы и разбился, – на суровом обветренном лице гида не дрогнул ни один мускул. – Деньги на памятник пока еще не собрали, так что вы увидите только холмик, усыпанный цветами.
– А вы деньги на памятник собираете? – не выдержала какая-то женщина.
– А как же! Кто-то рубль дает, кто-то трешку, но чаще всего десяточки.
И он взял сначала одну протянутую десяточку, потом вторую, третью. Не моргнув глазом.
Напомню, жить Владимиру Семеновичу оставалось еще 14 месяцев…
Вторая история уже из июля 1980 года. Мы жили на абитуре, в палаточном городке, сдавали вступительные экзамены. Утром одного дня на построение наш веселый командир взвода пришел с потухшим взглядом. Обратился не по уставу.
– Друзья! Ребята! Сегодня в Москве хоронят Владимира Семеновича Высоцкого…
Строй мгновенно рассыпался. Многим хотелось бежать. Забиться за какой-то куст и дать волю скупым мужским слезам.
А кто-то вдруг завопил срывающимся голосом:
– Ну почему? Почему этот старый маразматик Брежнев все живет, а Высоцкий умер?!
К нему тут же подскочил замполит:
– За оскорбление генерального секретаря ЦК КПСС – три наряда вне очереди!
А вечером, у костра, мы чуть ли не до пятых петухов терзали гитару и пели песни Высоцкого.
И, наконец, третий эпизод. Наверное, не все знают, что один из своих последних концертов Владимир Семенович дал в Калининграде. Его гастроли проходили с 18 по 22 июня 1980 года. За пять дней состоялось 22 концерта.
У нас есть памятник Владимиру Семеновичу. Возле него мы встретились с калининградским поэтом Валерием Петровским, в ту пору завлитом музыкального театра. Обсуждали мое либретто мюзикла, спорили до самых сумерек.
– Послушай, старичок, мы с тобой охрипли, как Владимир Семенович, – заметил Валера.
– Готов так хрипеть, лишь бы у меня в музах была Марина Влади, – отшутился я.
Мы расстались с Валерой у памятника. Как оказалось – навсегда. Через несколько дней Петровского не стало. Но остались его стихи. Яркие и пронзительные. Уступающие Высоцкому. А кто из нас ему не уступает?
Правильный ответ: Роберт Бёрнс. По крайней мере, для меня…