Кладбищенские натюрморты
День обещал быть жарким. Чистое голубое небо и яркое тёплое солнце...«Чтоб им!», — подумала я, и с тоской посмотрела на три битком набитые тёплыми вещами сумки и позорно торчащий бордовый зонт: синоптики обещали дождливую погоду и грустное серое небо. «Сколько бы влезло юбок и платьев, если бы не эти толстенные кофты». Что за дурная привычка верить? Не принято сегодня верить — это признак дурного тона. Сегодня другая вера — неверие: не верить в Бога; не верить в добро; не верить, что этот бренный мир станет хотя бы немножечко чище и светлее. Какого же чёрта верить синоптикам, тем более что им и раньше-то особо никто не верил. Да хотя бы вспомнить фильм «Отпуск в сентябре» с Олегом Далем в главной роли, когда всё те же синоптики обещали «переменную облачность», а за окном шёл несколько дней непрекращающийся дождь.
— Ну что, поехали на кладбище? — послышалось за моей спиной.
— Нет, —подумав, ответила я, — не хочу.
— Поехали-поехали, — подбадривал мужской голос.
— Нет, не поеду, — снова ответила я, проявив завидную упёртость.
— Поехали! Не понравится — уедем!
— Я же говорю: не поеду. Тем более что я там уже один раз была.
«Не понравится — уедем!». Какое же счастье иметь возможность уехать оттуда, где не нравится. Двойное счастье — уметь это сделать, даже тогда, когда таких возможностей нет. Уйти с нелюбимой работы; от неверной жены; от мужа, поднявшего руку на ту, которой когда-то клялся в вечной любви; уйти от страны, которую не любишь: не поливать её грязью, а уйти туда, где и лучше, и красивее, и сытнее. Но всё это пустяки по сравнению с возможностью уйти с кладбища тогда, когда на нём тебе не понравилось.
Как очень порядочная женщина я отказывалась четыре раза. Я, правда, не знаю, сколько именно раз должна отказываться женщина, считающая себя порядочной, но мне показалось, что четырёх раз будет вполне достаточно. На пятый же раз меня отвели на раскалённую от солнца остановку, усадили в трамвай и повезли на кладбище.
— Как красиво в трамвае! — пролепетал детский голосок. — А куда мы едем?
— На кладбище, — ответила я.
— А что мы там будем делать?
— Что мы там будем делать? Любоваться!
Любоваться кладбищем...В этом процессе я всегда видела что-то кощунственное: как можно любоваться кладбищем? Вот честно, не понимаю. Так же я не понимаю, как можно прогуливаться по кладбищу. Правда, это не помешало мне посетить Лычаковское кладбище во Львове два раза, и оба раза я им любовалась, а во второй раз даже очень неплохо прогулялась. Не удивлюсь, если в следующее своё посещение я воспользуюсь услугами электромобиля. Наверное, в этом тоже что-то есть: ездить по кладбищу на автомобиле, с ветерком и под интересные рассказы экскурсовода-водителя...
Впервые я посетила историко-мемориальный музей-заповедник много лет назад в составе экскурсионной группы. Было начало марта. Погода была холодной и унылой, не было никакой зелени и пения птиц, отчего кладбище казалось мрачным и тоскливым. Когда же пошёл дождь, то и вовсе стало до невыносимости грустно. «Вот же меня занесло!» — подумала я. Лычаковское кладбище было одним из посещаемым мест экскурсионного тура. Если бы поездка включала в себя только посещение кладбища, я бы вряд ли поехала.
Если изначально отнестись к кладбищу как к архитектурному и историческому наследию, задача несколько упрощается: внутренний этический дискомфорт уходит на второй план и получается такой себе морально-нравственный компромисс с самим собой. Если начать вникать в судьбы тех, кто захоронен на этом кладбище; думать хорошими или плохими они были людьми; как они умирали и т.д., в конечном счёте можно расплакаться и с головой уйти в философию... и не увидеть ни одной надгробной скульптуры. А мы-то как раз для того туда и едем, чтобы на эти скульптуры смотреть!
А скульптурных надгробий там много, и у каждого — своя история. А ещё очень много тех, чьи «надгробия» не говорят тебе совершенно ни о чём: кто эти люди; почему я смотрю на их могилы; для чего читаю их фамилии; зачем топчу своими ещё живыми ногами территорию их вечных домов и нарушаю своим присутствием их покой?
А...вот...известное имя. Великий писатель! Спасибо Вам огромное и за Ваши книги, и за Ваши стихотворения, и за Ваши поэмы! А вот художник. Низкий поклон за Ваши мировые шедевры. А вот пианист и скрипач...И вроде бы уже не так пристально смотришь на надгробия — здесь начинаешь видеть только творческую личность, и тот моральный компромисс, на который ещё совсем недавно пошёл с самим с собой, тихонько меркнет в благодарности зрителя, читателя и слушателя.
Зайдя на территорию Лычаковского кладбища, я сразу была дезориентирована пронзительным детским «жарко! пойдёмте в тень!». Я свернула в теневую часть кладбища, которая оказалась не центральной. Так что моя прогулка состоялась в той части Лычаковского некрополя, в которую не ступала нога экскурсовода)
Дочка в порыве воодушевления, с зайчиком Кешей и куклой Катей, прыгала на полянке с ромашками в окружении могильных плит и скульптурных надгробий. Моя ранимая душа эстета не была готова к такому развитию событий. На сделанное замечание «так не ведут себя на кладбище» мне было отвечено «хочу есть мороженое и смотреть Лунтика». Что я могла на это ответить? Доводов для того, чтобы доказать пятилетнему ребёнку, почему ему должно быть интересно смотреть на надгробные скульптуры и памятники, у меня не нашлось. «Делайте что хотите», — сказала я громко, и, как Елена Соловей в фильме «Жена ушла», ушла. Да, жена ушла, мать ушла. Только та среди ночи, а я — среди дня.
Долго я бродила среди могильных плит, надгробий, семейных склепов и гробниц, запрещая себе проникаться атмосферой места. Но не получилось: пение птиц было таким нежным, а шелест листьев высоких деревьев таким умиротворяющим, что на душе становилось тихо и спокойно.
Вокруг никого не было. Ну как никого — за исключением тысяч людей из другого мира. Из моего, живого, не было никого. Они толпились на центральном кладбище и смотрели могилу Ивана Франко и Соломии Крушельницкой. Именно туда везут всех туристов экскурсоводы, где за две секунды умудряются рассказать все подробности из жизни писателя, его творческих успехах и достижениях. И в тот момент, когда по коже уже готовы бежать мурашки, а на глаза наворачиваются слёзы от захлестнувших эмоций, экскурсовод обязательно потащит вас к другой могиле, где за две секунды расскажет об ещё одной великой и знаменитой жизни.
За всё время моей одинокой прогулки по Лычаковскому «городу мёртвых» я никого не повстречала, за исключением двух туристов. Сначала я подумала, что они поляки, потом — англичане, затем — американцы. Двое мужчин — один постарше, а другой помоложе — подходили близко к могильным плитам. Один из них — тот, что помоложе— читал дату рождения и дату смерти того или иного человека. На что второй мужчина, тот, что постарше, всё время ухмылялся. Потом ухмылялся и тот, что помоложе. Когда они уходили, я тоже подходила к этим плитам — читала, смотрела, в муках мысленно высчитывала, сколько же прожил человек, но ничего смешного не находила. Наоборот, местами даже завидовала: люди отмучились, и теперь у них вечный покой. Хотя...покой ли? Вот так вопрос.
Бывает такой возраст или определённый период жизни, когда не думаешь о смерти или стараешься о ней не думать. Кажется, что всё будет жить. Что в телефонной трубке всегда ответят; что Барсик всегда будет мурчать, пушистой нежной лапой требуя свою ежедневную порцию заслуженной ласки; что ты сам будешь вот таким, как сейчас: молодым, красивым, сильным.
Будут ли приходить на твою могилу? Будут ли на ней лить слёзы? Будет ли кто-нибудь тосковать по тебе после того, как ты исчезнешь из этой планеты, из круговорота её жизни, став мельчайшей частицей в огромном потоке человеческого забвения — важно ли это сейчас, когда вокруг жизнь? Но как только мысль о том, что «ничто не вечно» предательски пытается внедриться в мозг, начинаешь её (мысль) трусливо гнать от себя. Ведь бывают такие мысли, с которыми очень сложно справиться: либо ты их, либо — они тебя. Кому нужен такой поединок?
Вот на эти могилы уже никто не приходит и никто над ними не плачет. Значит, «их» действительно уже нет, раз о них не помнят. Ведь и могилы могут быть «живыми».
Жизнь осталась лишь только в этой зелени, в траве, в бурьяне.
Я села на скамейку и подумала: а что если бы сейчас передо мной появился какой-нибудь седоволосый старец? Чтобы я у него спросила? Так, чтобы наверняка? Всего лишь один вопрос, но самый главный. «Счастливы ли Вы были?» — скорее всего вырвалось бы у меня. Не это ли самое важное — прожить свою жизнь счастливо? И услышав ответ «нет», пожалуй, больше ничего не хотелось бы спрашивать. Человек был несчастлив. Зачем ковыряться в его горе, причиняя лишнюю боль?
А если ответ утвердительный? «Да, я был счастлив!». Тогда с языка готов сорваться другой вопрос: «А в чём было Ваше счастье? В чём его суть? Смысл? Был ли смысл у Вашего счастья? Вот так, чтобы по-достоевски, по-стругацки!».
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Если спроектировать фразу Льва Николаевича Толстого на отдельных конкретно взятых людей, выходит, что все люди счастливы одинаково. Но ведь счастье, как и несчастье, может быть разным и по своей глубине, и по своей силе, и по своему смыслу. Вот Вы — счастливый человек?
А может стоило бы задать вопрос «прожили ли Вы свою жизнь достойно?». Вдруг прожить жизнь достойно намного важнее, чем счастливо? Вы случайно не в курсе? И что такое «достойно» сегодня — в двадцать первом веке? То же, что и в двадцатом, и в девятнадцатом...?
Я последний раз окинула взглядом «дома» тех, кто навсегда ушёл из этого мира; немного послушала пение птиц и шелест деревьев. И пошла к своим оставленным, брошенным домочадцам, чтобы они на радостях не подумали, будто я действительно от них ушла.
Если вы пройдётесь по этим ненавязчивым ссылкам, то там будет немного повеселее и местами оптимистичнее.
Чужие окна
Могучие атланты
Не стреляйте в белых лебедей: прогулка по Стрыйскому парку
Солянка будничных кадров: уличные зарисовки
Панорамный ринг: Высокий замок & Ратуша