Почитайте детям №8 Лужа
Сижу за столом, леплю из пластилина про то, как колобок лису объегорил и из леса обратно в деревню удрал. Вдруг слышу, что с улицы кто-то орёт: «Мишка выходи гулять!» Я форточку открыл, а там Вовка стоит, рукой мне машет и снова орёт: «Мишка, погляди красота-то какая, грязь кругом! Выходи, будем лужи мерять!» А мне как раз на днях мама купила синие резиновые сапоги. Вот я со стола всё быстро прибрал, потом шапку с пальто под мышку, и в свои синие сапоги – прыг, да бегом во двор, пока Вовка всё не перемерял.
А на улице стоял солнечный апрельский день, и, наверное, солнце светило с самого утра: снег почти весь уже растаял, только ручьи и остались. И вот от таких ручьёв вдоль нашего двора, от первого до второго подъезда, образовалась огромная лужа. Лужа размером с озеро и, пожалуй, там могла бы жить рыба, возможно, даже небольшая акула, но вода в луже была какая-то мутная и по ней расплывались пятна бензина.
Я был уверен, что мои синие сапоги непотопляемы, как торпедные катера, потому что они были новые. И я уже почти дошёл до середины лужи, как по её краю проехала машина, подняв на воде волну. Волна была не очень большая, нормальная, но для моих сапог это была катастрофа, просто стихийное бедствие какое-то. Я и подумать ничего не успел, а вода уже сделала: «Хлюп». А от того, что холодная вода залилась мне в сапоги, я из них чуть-чуть не выскочил и тут же закричал: «А-а-а! Как же можно так средь бела дня!» ; и не зная, как быть, погрозил уезжавшей машине кулаком. Ещё бы чуть-чуть и я бы пошлёпал домой по луже без сапог, но потом подумал: «Как же я в одних носках пойду, они же испачкаются. Да и Вовку одного оставлять нельзя, он без меня непременно в какую-нибудь историю вляпается», ; в конце концов, я немного поёжился, сделал пару шагов и стал привыкать к тому, что в сапожках чавкает. А ещё через минуту такого чавканья вода в моих сапогах была уже тёплая, как у нас дома из-под крана и я совсем перестал переживать на этот счёт. Решив, что всё в порядке, я продолжил измерять сапогами глубину у нашего водоёма и искать на ощупь, нет ли там чего интересного.
И всё бы ничего, только на следующий день я заболел. Доктор послушал меня, посмотрел мне в рот и сказал: «Всё ясно, молодой человек, у вас бронхит».
Нет, болеть-то, конечно, выгодно: тут и в школу ходить не надо, и читать не обязательно, вместо этого играешь дома, сколько хочешь, и сгущённого молока можно съесть, сколько влезет, а если повезёт, то ещё и машинку заводную купят.
Но вот чего я не люблю, так это когда мама меня банками лечить начинает. Нет, мне нравится лежать, и нравится, как мама мажет мне спину вазелином. И запах горящего фитиля, и то, как банки присасываются, а потом чпокают, когда их снимают. Нравится, как мама заботливо укрывает меня одеялом, и я тут же засыпаю. Ещё люблю на следующий день, подойти к зеркалу и рассматривать там симпатичные кружочки на спине. А потом бегать по квартире из комнаты в комнату и кричать: «Я божия коровка! Иииго-го!» Очень здорово! А ещё – но это уже не так весело – люблю, когда поднялась температура, лежать на диване, съёжившись, и представлять, что я мухомор.
А вот что мне совсем-совсем не нравится, так это то, что мама каждый раз, когда их ставит, обещает поставить одну банку мне на язык, особенно, если узнает, что я вру. А врать я тоже не люблю, но иногда мне просто приходится так делать, точнее, это получается само собой. Например, когда я съел полбанки черничного варенья, а вечером мама спросила, куда оно подевалось, я сказал, что днём заходила тётя, которая записывала показания счётчика и что, возможно, это она съела, а не я. А я только две ложечки. Правда, при этом я думал, что будет, если придёт та самая тётя, а мама спросит у неё: «Зачем вы съели наше черничное варенье, тогда, когда, приходили к нам в другой раз?» А у неё сделаются глаза, как у морского окуня, и она скажет: «Что вы, я не ела варенья уже целый год!» И они посмотрят вдвоём на меня и сразу же догадаются, что это я съел, потому что мои уши будут красные и щёки тоже. И мама сделает руки в бока, а потом скажет строгим голосом, как у товарища милиционера: «Как тебе не стыдно, Миша! Ведь ты же меня обманул!» А мне будет стыдно, хоть провались на этом месте, но будет уже поздно. Она скажет: «Я же с тобой по-хорошему, я же тебя предупреждала!» И поставит мне банку на язык, а он так распухнет, что я больше никогда не смогу говорить и мороженое есть не смогу, не смогу и облизывать ложку с мёдом или вареньем, а я его очень люблю.
Ещё у меня не получится дверную ручку облизать на морозе, а в нашем дворе уже все, кроме меня, её лизнули, и во второй класс меня не возьмут, потому что я не смогу повторить даже самую простую скороговорку. И космонавтом мне уж точно не стать, разве с распухшим языком скажешь: «Пять минут, полёт нормальный». Нет, сказать-то, конечно, можно, только никто же ничего не поймёт, что я сказал. И все на земле будут переспрашивать: «Что он сказал? А вы слышали, что он сказал? Может быть, вы слышали?» И главный инженер разволнуется, нажмёт какую-нибудь не ту кнопку – тут-то мой корабль и сойдёт с орбиты. Полетит он тогда в неизвестном направлении и потеряется в космическом пространстве, а мне останется только скучать по маме, да есть проклятые макароны из тюбиков, до самой старости. И командиром батальона мне не быть, потому что с языком, который занял весь рот, не крикнешь командным голосом: «Равняйсь! Смирно!» А ребята во дворе как увидят меня, так скажут: «А ну-ка, Мишка, покажи свой язык!» А если я покажу им свою «лопату», то они и будут дразнить меня до одиннадцатого класса: «Врун! Врун!»
В общем, обманывать и юлить никакой выгоды! Все знают. Я тоже не буду. Уж лучше совсем без варенья жить, чем парить в невесомости, есть макароны из тюбика и скучать по маме.
Источник авторская страница на Проза.ру http://www.proza.ru/avtor/docentt
