viktoroleynik
6 лет назадВиктор Олейник. Приговор. Часть 12. Два знания.... Интервью с "Сальери". Эпилог
Крист и Андрей прощаются с Чежиным. Они крепко горячо
обнимаются. Крист бережно держит в руках деревце
лиственницы, хорошо и тщательно упакованное с землей. Чежин,
провожая друзей, долго стоит, махая рукой……
Крист и Андрей в Москве. Вчетвером, Крист, Андрей, Мария и
Ирина, они сидят в кафе.( Кристу предстоит еще один перелет.
Уже через несколько часов он вылетает в Париж.) Ирина
просматривает папку с «делом» Александра Валевского,
медленно, лист за листом, вчитывается в записи, затем
закрывает папку, кладет ее на стол, тихо произносит:
ирина
- А заглянувший в эту книгу
однажды не успокоится вовеки. –
крист
- Что вы сказали, Ирина? -
ирина
- Притча. У Евгения Шварца, в
пьесе «Дракон» есть Книга, в
которой записаны все преступления
преступников, все несчастья
страдающих напрасно…. -
Мария обращается к Кристу, она очень взволнована:
мария
- Знаете, Крист, я провела
собственное журналистское
расследование о дальнейшей судьбе
Александра Валевского, после его
освобождения. И вот что стало мне
известно. Некоторое время он
работал в Подмосковье – завхозом на
небольшом торфодобывающем
предприятии. Затем возвратился жить
в Москву и даже вернулся к
журналистской деятельности, работал
в научно-популярном журнале. Снова
уезжает из Москвы. Куда?
Неизвестно….. Смотрите, что я
разыскала.-
Мария достает из пакета старый журнал. Это
научно-популярный журнал начала шестидесятых годов. Она
раскрывает журнал, находит нужную страницу.
- Вот – статья о кибернетике.
Интервью с академиком…. Интервью
вел журналист…
крист
– Неужели это он, Мария? –
мария
- Уверена, что он, хотя кое-что
еще нужно уточнить…
. Действие переносится в Москву, в шестидесятые годы. КГБ. В
кабинете за столом сидят двое. Говорит следователь:
следователь
- Спасибо, вы составили толковую
докладную записку. Похоже, он вам
полностью доверяет. -
Сидящий напротив мужчина: сухощавый, с бородкой, с
бегающими глазками, самодовольно, с ухмылкой, произнес:
доносчик
- Я хорошо знаю эту публику. И,
потом, после напечатанного моего
рассказа, я среди них абсолютно
свой. –
следователь
- Кем он сейчас работает? -
доносчик
- Журналистом, в каком – то
научно – популярном журнале. –
следователь
- Что же, продолжайте с ним
встречаться, но не навязчиво, чтобы
не вызвать подозрение.
Следователь с официальной улыбкой жмет руку мужчине, тот
уходит. В кабинет входит другой службист, видимо
подчиненный. Следователь произносит:
- Этот далеко пойдет. –
подчиненный
- Что, талант? –
следователь
- Талант тот, на кого он доносит.
А у этого – нюх. -
Рассказ «Академик». Редакция известного
научно-популярного московского журнала. Разговор
заведующего редакцией с писателем:
главный редактор
- Наконец «светило» дало добро на
интервью о кибернетике. Назначил
встречу сегодня, ровно в 12 часов.
Вы познакомились с темой будущей
беседы? С биографией академика? –
писатель
- Конечно, и с темой и с
биографией. Даже с двумя
биографиями – депутатской и
научной. -
главный редактор
- Надеюсь, вам все понятно? –
писатель
- Есть некоторые нюансы. -
главный редактор
- В чем дело? -
писатель
- Два десятка лет назад наш
академик - тогда молодой
перспективный профессор – метал
громы и молнии со своего научного
Олимпа в кибернетику. Называл ее
«вреднейшей идеалистической
квазинаукой», «воинствующей
лженаукой. –
главный редактор
- Никаких нюансов. Наша задача
быть современными и своевременными
и больше ничего, -
резко говорит заведующий писателю. –
Все идите, идите. У вас не так
много времени, а академик очень
пунктуален… -
Писатель поднимается по узкой мраморной лестнице
огромного дома на главной улице города, где живет академик.
В подъезде стоит стол дежурного дворника. Электрическая
лампочка приспособлена так, что свет падает на лицо
входящих. Это чем-то напоминает следственную тюрьму.
Писатель-журналист назвал фамилию академика, дежурный
дворник позвонил по телефону, получил ответ, сказал
журналисту:
дворник
- Пожалуйста. –
писатель
- Бюро пропусков, -
лениво подумал писатель- журналист.
- Уж чего-чего, а бюро пропусков я
за свою жизнь повидал немало. –
дворник
- Академик живет на шестом этаже,
почтительно сообщил дежурный дворник.
Писатель медленно поднимается по лестнице, отдыхая на
каждой площадке. Отдышавшись, он твердой рукой нажимает
звонок. Академик открыл дверь сам. Он был молод, вертляв, с
быстрыми черными глазами и выглядел гораздо моложе и свежее
писателя , хотя они были сверстниками. В передней в огромном
зеркале с бронзовой рамой они отражались оба – академик в
черном костюме, с черным галстуком, черноволосый,
черноглазый, гладколицый, подвижной, и прямая фигура
писателя- журналиста и его утомленное лицо с множеством
морщин, похожих на глубокие шрамы. Но голубые глаза писателя
сверкали, пожалуй, моложе, чем блестящие глаза академика.
Писатель повесил свое пальто.
академик
- Прошу, -
сказал академик, отворяя дверь налево.
- И прошу извинить меня. Я сейчас
вернусь. –
Писатель осмотрелся. Анфилада огромных комнат уходила
прямо и направо. Вдали за стеклянными дверями мелькали
тени. Академик появился где-то далеко, и снова исчез, и
снова появился, и снова исчез. Писатель вошел в кабинет
академика. Крошечный кабинетик казался чуланом. Книжные
полки по всем четырем стенам сжимали комнату. Три стены
занимали справочники, а одна была отведена собственным
сочинениям. Биографии и автобиографии, уже знакомые
писателю, стояли тут же. Маленький резной письменный столик
красного дерева, казалось, прогибался под тяжестью огромной
,массивной мраморной чернильницы. В кабинет был втиснут
маленький черный рояль. К роялю был прижат круглый стол,
заваленный журналами. Писатель перенес груду журналов на
рояль и положил авторучку и два карандаша на край стола.
Двери в прихожую академик оставил открытой.
ПИСАТЕЛЬ
- Как в тех кабинетах, -
подумал писатель.
Вспышкой на секунду в памяти возникает кабинет
следственной тюрьмы.
Везде на черном рояле, на книжных полках - стояли
кувшинчики, фарфоровые и глиняные фигурки. Писатель взял в
руки пепельницу в виде головы Мефистофеля – грузная,
провинциальная , она была непонятна. С полок трубили
глиняные бараны, прижавшись к корешкам книг, сидели зайцы с
львиными мордами. Все выглядело мелким, напыщенным, пустым.
Писатель обращает внимание на два добротных кожаных
чемодана, стоящих около двери, с наклейками иностранных
гостиниц. Академик возник на пороге, перехватывая взгляд
писателя, объяснил:
академик
- Прошу прощения. Завтра уезжаю в
Грецию самолетом. Прошу. -
- Академик протиснулся к письменному столу, занял удобную
позицию:
- Я думал о предложении вашей
редакции, -
сказал он глядя на форточку.
Ветер вносил в комнату пятипалый кленовый лист, похожий на
отрубленную кисть человеческой руки. Лист повертелся в
воздухе и упал на пол. Академик нагнулся, изломал сухой лист
в пальцах и бросил его в плетеную корзиночку(Дыхание жизни
здесь ни к чему. Жизнь опасна.)
- И согласился, -
продолжал академик.
– Я наметил три главных пункта
моего ответа, моего выступления,
мнения, - называйте это как
хотите. Вопрос первый формулируется
мною так… –
писатель
- Я попрошу вас , -
сказал писатель, бледнея,
- говорить чуть-чуть громче. Дело в
том, что я плохо слышу. Прошу
прощения. –
академик
- Ну, что вы, что вы, -
вежливо сказал академик.
- Вопрос первый формулируется….
Так достаточно? –
писатель
- Да благодарю вас. –
академик
- Итак, первый вопрос…. -
Черные бегающие глаза академика смотрели на руки писателя.
Далее идет внутренний монолог писателя:
писатель
- Я понимал, вернее не понимал,
а чувствовал всем телом, о чем
академик думает. Он думает о том,
что присланный к нему журналист не
владеет стенографией. -
Монолог журналиста сразу переходит во внутренний монолог
академика. Здесь сошлись два взаимоисключающих мира.
Академик слегка обижен. Он смотрит на темное морщинистое
лицо журналиста:
академик
- Конечно, есть журналисты, не
владеющие стенографией, особенно из
пожилых. Но в таких случаях
редакция посылает второго человека
- стенографистку. Могла бы прислать
одну стенографистку, так было бы
еще лучше. Журналист - это
дипломатический курьер, если не
просто курьер. Мое время дороже,
чем время журналиста. Но вино,
разлитое в стаканы, надо пить, -
-вспомнил он поговорку.
Поговорку академик произносит вслух на английском языке,
полагая, что журналист, не владеющий стенографией, не знает
и английского языка. Журналист не откликнулся на эту фразу –
чего академик и ждал. Академик диктует привычные фразы
интервью:
- Кибернетика – это отрасль знания,
суть, которого сформулирована
Винером, как «наука о связи,
управлении и контроле в машинах и
живых организмах…. –
И продолжается внутренний монолог академика:
- Да вино разлито, - думает
академик. – Решение принято, дело
уже начато и не в моих привычках
останавливаться на полдороге. В
конце концов, это своеобразная
техническая задача: уложиться ровно
в час, диктуя не быстро, чтоб
журналист успел записать, и
достаточно громко… -
Академик продолжает диктовать:
- Это второе основание
кибернетики. Интерпретация ее
Винером, как теории организации,
теории борьбы с мировым Хаосом, с
возрастанием энтропии…. -
Академик успокоился, даже развеселился, обращается к
журналисту:
- Простите, - сказал академик, -
вы не тот журналист, что много
печатался во времена моей
молодости, моей научной молодости,
в начале тридцатых годов? Я хорошо
запомнил его фамилию. За его
статьями все молодые ученые следили
тогда. Помню название одной его
статьи – «Единство науки и
художественной литературы». В те
годы, -
академик улыбнулся, показывая хорошо отремонтированные
зубы,
- были в моде такие темы. Статья бы
и сейчас пригодилась для разговора
о физиках и лириках с кибернетиком
Полетаевым. Давно все это было, -
вздохнул академик. –
писатель
- Нет, - сказал журналист. Я не
тот журналист. Я знаю, о ком вы
говорите. Тот умер в тридцать
восьмом году. -
И писатель твердым взглядом посмотрел в быстрые черные
глаза академика. Академик издал неясный звук, который
следовало оценить как сочувствие, понимание, сожаление.
Писатель-журналист пишет не отдыхая. Холодный пот выступил
на спине. Звучит закадровый голос писателя:
- Пословицу насчет вина я понял
не сразу. Я знал язык и забыл,
давно забыл, а сейчас незнакомые
слова ползли по моему утомленному,
иссохшему мозгу. Тарабарская фраза
медленно двигалась, будто на
четвереньках, по темным закоулкам
мозга, останавливалась, набирала
силы и доползала до какого-то
освещенного угла, и я с болью и
страхом понял ее значение на
русском языке. Суть была не в ее
содержании, а в том, что я понял ее
– она как бы открыла, указала мне
новую область забытого, где тоже
надо все восстанавливать,
укреплять, поднимать. А сил уже
не было – ни нравственных, ни
физических, и казалось, что гораздо
легче ничего нового не вспоминать.
В дверь просунулась женская голова в парикмахерском шлеме.
академик
- Простите. -
И академик вылез из-за рояля и выскользнул из комнаты,
плотно прикрыв дверь. Журналист помахал затекшей рукой и
очинил карандаш. Из передней слышался голос академика –
энергичный, в меру резкий, никем не перебиваемый,
безответный.
академик
- Шофер, -
произнес академик, возникая в комнате,
- не может сообразить, к какому
часу подать машину.
Продолжим, - сказал академик, заходя за рояль и перегибаясь
через него, чтобы писателю было слышнее.
– Второй раздел – это успехи теории
информации, электроники,
математической логики – словом,
всего того, что принято называть
кибернетикой. -
Пытливые черные глаза встретились с глазами писателя, но
журналист был невозмутим. Академик бодро продолжал:
- В этой модной науке, сперва мы
немножко отставали от Запада, но
быстро выправились и теперь идем
впереди. Подумываем об открытии
кафедр математической логики и
теории игр. –
писатель
- Теории игр? –
академик
- Именно: она еще называется
теория Монте-Карло, - грассируя,
протянул академик. – Поспеваем за
веком. Впрочем, вам…. –
писатель
- Журналисты никогда не
поспевали за веком. Не то что
ученые…..
(Слова писателя - журналиста
всегда идут с подтекстом –
знания того страшного мира,
откуда он пришел. И, наоборот,
слова академика пусты и
поверхностны. )
Журналист передвинул пепельницу с головой Мефистофеля.
- Вот залюбовался пепельницей.-
академик
- Ну что вы, - сказал академик.
– Случайная покупка. Я ведь не
коллекционер, не аматер, как
говорят французы, а просто на глине
отдыхает глаз. –
писатель
- Конечно, конечно, прекрасное
занятие.
( Всплывающая в рассказе
фигурка головы Мефистофеля –
тоже не случайна. При всей
своей успешности – академик
продал душу дьяволу. И
наоборот , при всей своей
корявости, несовременности,
истощении нравственных и
физических сил, писатель -
журналист ее сохранил. )
Ну, благодарю вас, -
сказал журналист, вставая и складывая листочки.
- Желаю вам всего хорошего. Гранки
пришлем. –
академик
- Там… в случае чего, -
сказал академик, поморщившись,
- пусть в редакции сами прибавят
то, что нужно. Я ведь человек
науки, могу не знать. –
писатель
- Не беспокойтесь. Все вы увидите
в гранках. –
академик
- Желаю удачи. -
Академик вышел проводить журналиста в переднюю, зажег свет и
с сочувствием смотрел, как журналист напяливает на себя свое
пальто. Левая рука с трудом попала в левый рукав пальто, и
журналист покраснел от натуги.
академик
- Война? –
с вежливым вниманием спросил академик.
писатель
- Почти… Почти. –
Писатель выходит на мраморную лестницу. Снова звучит
закадровый голос:
- Плечевые суставы были
разорваны на допросах в тридцать
восьмом году.-
Писатель выходит на улицу – в ветер, в осень, в золотое,
бесшумное кружение опадающих кленовых листьев. Словно тысячи
и тысячи ладоней тянутся к нему оттуда из тех лет…
Прошел год со времени описываемых событий. В Париже
проводится конференция. Ее организует инициативная группа по
расследованию злодеяний сталинизма. Крист и Поль едут в
такси. Крист рассеянно смотрит в окно автомобиля. Поль
просматривает свежие газеты.
поль
- Неужели это реальность! -
восклицает Поль. –
КРИСТ
- Что, Поль? –
поль
- Вот это. –
Поль кивает головой, указывая на газетные заголовки. –
«Нюрнберг над сталинизмом», «Преступления без срока
давности», «Прошлое мертво, если не осуждены все
преступники». –
крист
- Еще не реальность. Но какие –
то глубинные пласты сдвинулись и
эта конференция – важный шаг к
реальности. –
поль
- Кто ее организовал? –
крист
- Инициативная группа по
расследованию злодеяний сталинизма.
Это и активисты из общества
«Мемориал», и известные
правозащитники, и писатели, и
религиозные деятели, и русские
эмигранты разных поколений. –
поль
- Ну а твои новые друзья. Где
они? Ну, тебя с Марией я вижу
каждый день и по- дружески, ужасно
тебе завидую! - А Эрнст, Чежин,
Званцев? –
крист
– Эрнст и Чежин участвуют в
конференции и выступят сегодня с
докладами - Эрнст о геноциде
русских немцев, а Чежин предоставит
неофициальную статистику жертв по
колымским лагерям смерти. Ты их
увидишь. А, Андрей? - У Андрея с
Любашей недавно родилась дочурка и
мы с Марией скоро едем на
крестины…. -
поль
- Так, Крист, а вы с Марией,
когда вы пригласите меня на свои
крестины? –
Шутливо говорит Поль.
крист
- Обязательно пригласим, Поль, -
улыбаясь, говорит Крист.
Сигнал мобильного телефона прерывает разговор. Крист
разговаривает с Марией:
- … Хорошо, дорогая, встретимся в
фойе…. Немного задержусь. Мы с
Полем заедем к Анне Валевской.
Сегодня утром она позвонила мне… -
Крист и Поль подъезжают к дому Анны, оставляют машину и
медленно, наслаждаясь тишиной и уютом, идут по дворику. Они
видит Анну. Она стоит на коленях и нежно, бережно рыхлит
землю перед деревцем. Это та самая лиственница, которую год
назад Крист привез Анне оттуда, с Колымы. Анна поднимает
голову - на ее глазах стоят слезы. Снова наклонив голову к
деревцу тихо, почти шепотом, Анна произносит:
анна
- Сегодня День Рождения. –
Крист, Поль и Анна стоят перед лиственницей. Звучит
закадровый голос писателя. Отрывок из рассказа «Воскрешение
лиственницы».
«Лиственница дышала…. Лиственница жила. Лиственница
источала, именно источала запах, как сок. Запах переходил в
цвет, и не было между ними границы. Никакая сила в мире не
заглушила бы этот запах, не потушила этот зеленый свет….
Лиственница дышала, чтобы напомнить людям о тех миллионах
убитых, замученных на Колыме, которые сложены в братских
могилах к северу от Магадана..... Да, есть ветки сирени,
черемухи, есть романсы сердцещипательные; лиственница не
предмет не тема для романсов, о ней не споешь, не сложишь
романса. Здесь слово другой глубины, иной пласт
человеческих чувств. Лиственница – дерево Колымы, дерево
концлагерей». 