Поэтическая Антология. Русская муза XX века. Дмитрий Кедрин

Кипы аккуратно собранных страниц из «Огонька». Конец 1980-х годов прошлого столетия. Кто жил в те годы помнит эти публикации: светло-коричневые глянцевые страницы, в рамочке более тёмного оттенка: Поэтическая антология. Русская муза XX века. Ведёт Евгений Евтушенко. Их я и сохранил. Более того, по давней привычке, набираю для потомков. Они должны знать ЭТО.

Интересно, что тексты Евтушенко, в которых он рассказывал о поэте и его творчестве, кстати, не воспринятые многими литераторами, показывают сегодня 100 процентную уникальность. Значит, такого набора, возможно, не было. Может быть, отчасти не было… Насколько мне известно, из этой подборки появилась книга «Строфы века», где собраны произведения 875 авторов. Конечно, и эта книга вызвала много нареканий и неоднозначных суждений. Как всегда Омар Хайям прав: «У поэтов есть такое обычай, в круг сойдясь…» и т. д. по тексту и смыслу. Для нас важны итоги работы…

Дело не в суждениях и дрязгах, которые никого не красят, а в том, что страницы «Огонька» с антологией Евгения Евтушенко стали историческим документом и сегодняшнее прочтение уже совершенно иное, чем, скажем, даже 10-15 лет тому назад, не говоря о 30-летней давности, когда они только публиковались. 

Произведения искусства, влияющие на общественное мнение, в любом случае являются образовательным ресурсом и допускаются для свободного использования. Надеюсь, что деятельность Е. А. Евтушенко в нашем случае можно к общественной. 

Порядка и нумерации публикации материалов не помню. Я намерен их публиковать без изменений, в той последовательности, в какой они у меня и лежат в моей мастерской.

Первым - Дмитрий Кедрин.

________________________________________

Дмитрия Кедрина по праву можно назвать поэтическим историком. По природе дарования он был реалистом, но реалистическое описание разгоравшегося в 30-х террора могло быть оплачено только одним – жизнью. Когда Кедрин писал о прошлом, он становился Пименом 37-го года: «Все звери спят. Все люди спят. Одни дьяки людей казнят», («Песнь про Алёну Старицу», 1938 год). Адрес этих стихов несомненен. В своём великом стихотворении «Зодчие» Кедрин пронзительно описал неблагодарность тирании к творцам национальной красоты.
Именно это стихотворение легло в основу классического фильма А. Тарковского «Андрей Рублёв». Лишь после 56-го года была вынута из кедринского архива поэма «Аттила» - трагедия кровавого варварства, не сознающего, что оно варварство. Кедрин, как историк, по пастернаковской интерпретации Гегеля, стал «пророком предсказывающем назад». Лишь в прошлом году «Книжное обозрение» напечатало столько лет пылившуюся в архивах кричащую поэму о варварстве антисемитизма
Проклятие варварства, попирающего совесть и культуру, - вот, пожалуй, гражданская тема Кедрина. Его и убили по варварски, выбросив в 45-м году из дверей подмосковной электрички. Кедрин никогда не опускался до «исторического капустника», не манипулировал прошлым для фигакарманского осуждения настоящего. Он был великим мастером воскрешения воздуха любой эпохи.
Исторические капустники долго не живут. «Пророчества назад» бывают бессмертны.

Евгений Евтушенко.

_____________________________

Дмитрий Кедрин

(1907 – 1945)

Зодчие

Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель, -
Гласит летописца сказанье, -
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар и жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
«Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?»
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
«Можем!
Прикажи, государь!»
И ударились в ноги царю.

Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестясь на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.

Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.

И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!

Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...

А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
«Покажи, чем живешь!»
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.

Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.

А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту, -
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...

А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
«Лепота!» - молвил царь.
И ответили все: «Лепота!»
И спросил благодетель:
«А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?»
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
«Можем!
Прикажи, государь!»
И ударились в ноги царю.

И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!

Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
Их клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.

И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
«Государево слово и дело!» -
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.

1938

Поединок

К нам в гости приходит мальчик
Со сросшимися бровями,
Пунцовый густой румянец
На смуглых его щеках.
Когда вы садитесь рядом,
Я чувствую, что меж вами
Я скучный, немножко лишний,
Педант в роговых очках.

Глаза твои лгать не могут.
Как много огня теперь в них!
А как они были тусклы…
Откуда же он воскрес?
Ах, этот румяный мальчик!
Итак, это мой соперник,
Итак, это мой Мартынов,
Итак, это мой Дантес!

Ну что ж! Нас рассудит пара
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Два вежливых секунданта,
Под горкой — два экипажа,
Да седенький доктор в чёрном,
С очками на злом носу.

Послушай-ка, дорогая!
Над нами шумит эпоха,
И разве не наше сердце —
Арена её борьбы?
Виновен ли этот мальчик
В проклятых палочках Коха,
Что ставило нездоровье
В колёса моей судьбы?

Наверно, он физкультурник,
Из тех, чья лихая стайка
Забила на стадионе
Испании два гола.
Как мягко и как свободно
Его голубая майка
Тугие гибкие плечи
Стянула и облегла!

А знаешь, мы не подымем
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Я лучше приду к вам в гости
И, если позволишь, даже
Игрушку из Мосторгсина
Дешёвую принесу.

Твой сын, твой малыш безбровый
Покоится в колыбели.
Он важно пускает слюни,
Вполне довольный собой.
Тебя ли мне ненавидеть
И ревновать к тебе ли,
Когда я так опечален
Твоей морщинкой любой?

Ему покажу я рожки,
Спрошу: «Как дела, Егорыч?»
И, мирно напившись чаю,
Пешком побреду домой.
И лишь закурю дорогой,
Почуяв на сердце горечь,
Что наша любовь не вышла,
Что этот малыш — не мой.

1933 год

_________________________________

Все стихи Дмитрия Кедрина можно прочитать здесь, а также на многих сайтах и порталах.