Важнейший элемент. «Я не знаю, кто ты!»
Продолжение моей Антологии Русской Поэзии.
Вот абсолютно ровное отношение к политике и национальному вопросу. Оно настолько очевидно в стихотворении Сергея Гонцова "Куликово. Засадный полк", в "Зодчих" Дмитрия Кедрина и других авторов, для которых важнейший элемент жизни - поэзия и вечные темы, которые волнуют человека. Вот строка: «Я не знаю, кто ты!» — Беспокойная смерть просвистела", где все люди равны перед величием мироздания.
__________________________
Сергей Гонцов
КУЛИКОВО. ЗАСАДНЫЙ ПОЛК
За последней дорогой поганые лица светлы.
Как набеглой свободы пожар исполинский светлеет!
Я забуду молитвы, глазами окинув углы
Всей — нерусской земли, — о, земля никого не жалеет!
Меч спокоен и чист. Ни единого пятнышка нет.
Он тяжел или легок, я скоро узнаю по звуку.
Я тревожно смотрю на великий нерусский рассвет,
Поднимая к звезде золотую и смуглую руку.
Звери чуют добычу. Я чую добычу, как зверь.
Я — из всадников степи, я легок, силен и тревожен.
Всей — нерусской земле — не уйти от великих потерь,
Но я знаю, прости, без меня этот мир невозможен!
Вьется синий туман, укрывая мой сумрачный полк.
Вьются тени друзей, как дыханье последнего часа.
Ходят волки окрест. Но я тоже в сказаниях волк,
Я в легендах — дракон, а в пиру — величальная чаша.
Я любить обречен — черный лес и великую степь.
Мне мешают любить. Как светлы их поганые лица!
Что за вечный народ? Где учился смеяться и петь?
Это было давно, это было и не повторится.
Я пришел ниоткуда. Глаза мои сини и злы.
И доспехи приятны — печаль вековая ковала.
Я забуду молитвы, глазами окинув углы,
Как тревожно шумит бесполезной зари покрывало!
Что за вечный народ? Я не знаю, откуда они.
Позабытые богом, поганые лица прекрасны!
Точно белые храмы, встают осторожные дни,
Это мысли мои, холодны, веселы и опасны.
Что за вечный народ? Да откуда они, наконец!
Вольно княжить над нами, но меч мой хорош для размаха,
И простит меня Бог, ни один не ушел удалец
От руки моей легкой и воли, не знающей страха!
И простит меня Бог, что я крестик ношу золотой
Не из веры своей. Как слова мои дерзки и грубы!
Я неверьем палим, но тревожной спасен красотой,
То боярыни дар, темноликой московской голубы.
Веет с юга, собратья! Простор помолился за нас!
Ни Бориса, ни Глеба не ждите с высокого неба.
Меч мой светлый рассек перевитый забвением час —
Ради черного стяга и черного божьего хлеба!
За последней дорогой победная скорбь глубока.
Тяжела голова удалая без крепкого тела.
Как слетела легко! Чем же сила моя велика?
«Я не знаю, кто ты!» — Беспокойная смерть просвистела.
____________________________
Дмитрий Кедрин
ЗОДЧИЕ
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,—
Гласит летописца сказанье,—
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентинцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Русых,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Дух тяжкий и спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар и жара.
И в посконных рубахах
Перед Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
«Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?»
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
«Можем!
Прикажи, государь!»
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестясь на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера заплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Скаты крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху,
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была.
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван.
В алтаре
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
«Покажи, чем живешь!»
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды.
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была —
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь —
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
«Лепота!» — молвил царь.
И ответили все: «Лепота!»
И спросил благодетель:
«А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?»
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
«Можем!
Прикажи, государь!»
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в суздальских землях,
И в землях рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли,
Их клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки
«Государево слово и дело!» —
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь,
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
________________________
Наталья Ванханен
* * *
Жуковский Василий Андреич
на что был смешной человек:
он думал, что хлипкий царевич
такой же, как мы, человек.
Надел ему «кролик под котик»
и плотно приладил башлык,
завел ему «Козлик и котик»,
а мы б завели грузовик.
Под святки навстречу потехам
нарядный возок полетел.
А наш грузовик не поехал,
но громче других тарахтел.
А в бодром гуденье мотора
ни плач, ни пальба не слышны,
и утро настанет не скоро,
и ночи отменно темны.
И в путь собираясь обратный,
Жуковский из гроба встает.
Ему грузовик непонятный
спокойно поспать не дает.
Куда он спешит, беспокоясь?
И в сердце, и в мыслях одно:
зачем государственный поезд
задержан на станции Дно?..
Потом, непредвиденно смело,
в шлафроке седой грамотей
все реял над местом расстрела,
жалея убитых детей.
И, встретив их светлой улыбкой,
повел в крупнозвездную тьму...
Мы эту слепую ошибку
с трудом извиняем ему.
_______________________________________