В лабиринтах памяти
ЛАБИРИНТ 6
Здесь мне было свободней, чем в своей собственной квартире. Здесь не было Алёны, и я мог спокойно подумать, что мне делать дальше.
Первым делом я позвонил Степану на телефон, но он оказался вне зоны доступа. Затем я врубил компьютер и полез в последние записи Степана и почту, чтобы как-то отследить его передвижения за последние три-четыре дня. И тоже все оказалось безрезультатным, как будто ничего и не было, ни какой переписки, все было чисто так, словно Степана вообще никогда не существовало.
Меня это немного озадачило, потому что я знал, что не может человек просто так исчезнуть, а потом прийти, умереть на глазах другого человека, и трупом перемещаться из одного пространства в другое. Нарушенная логика взаимосвязей.
Что-то в этом было упущено мной. Я стал вспоминать тот день, когда в моей пиццерии появилась Алена. Она появилась весной, в конце мая где-то, еще не было настоящей жары даже, но сады уже успели отцвести. Она была тогда очень бледной и постоянно облизывала пересохшие губы языком. Мне она показалась очень робкой, застенчивой девушкой, сохранившей в себе легкую наивность детства. И тогда чувство во мне поселилось такое, странное немного, мне не хотелось нанести ей рану, обидеть чем-то, отвергнуть её, почему-то казалось, что она будет чувствовать всё, острее обычных людей, и каждое действие будет оставлять огромный след в её первозданной детской душе. Мое поведение не могло не повлиять на неё, она влюбилась. На четвертую неделю её пребывания в кафе я понял, что Алёна не только маленькая наивная девочка, но и искушенная в любовных делах девица. Это открытие меня немного расслабило и я начал развлекаться, манипулируя её чувствами, стереотипами и ожидаемыми эффектами. До какой-то поры меня забавляла эта игра, я разговаривал с ней полунамеками, а окончания фраз додумывала она сама, и мне было понятно то, о чем она мечтает, к чему стремится и что творится внутри ее сердца. Но в какой-то момент мне это все осточертело, и стало скучно…
Да, именно в тот день, когда я осознал всю нелепость происходящего в кафе, зашла Марина.
Мысли о Марине я отложил в сторонку и стал снова концентрироваться на Алёне.
К концу осени я понял еще один факт: робкая и застенчивая Алёна, это всего лишь маска расчетливой и кровожадной мегеры, которая будет ходить по трупам с улыбкой на лице, достигая того, чего ей так было нужно. А вот в декабре я снова считал Алёну милейшим и заботливым созданием, неспособным причинить какое-либо зло окружающим. Противоречивые чувства и открытия, но меня тянуло к Алёне исключительно ради забавы, мне иногда не хватало её широко распахнутых удивленных глаз, её хитрющей улыбочки и сморщенного носика, когда дело принимало не тот оборот, который планировала она. Но сексуального влечения у меня к ней не было.
А вот с Мариной было все наоборот. Как только я видел её, меня начинало лихорадить, мне хотелось её безумно и только её, и все время её… И это желание было таким сильным, что я,, вообще переставал соображать. Я ничего не знал о ней, но я мечтал о ней, бредил ею, болел.
Моя навязчивая идея, которая разрушала мою личность и лишала меня ощущения меня самого. Моя душевная рана, разрывающая сердце в клочья, лишающая ясности мыслей и трезвости поступков, моя мечта, вырвавшаяся из бессознательного и смело шагнувшая в реальный мир, с одной лишь целью – разрушить его.
Это было безумие, и оно никак не объяснялось.
Иногда мне казалось, что с девушкой из кафе, нас связывает некая телепатическая и мистическая связь. Я ее не видел, не говорил с нею, не прикасался к ней, но жил так, словно видел, говорил, прикасался. Я писал ей письма, которые мне некуда было отправлять, но она отвечала мне.
Бред? Нет. Не бред.
Она, действительно, отвечала мне, я видел её в своих снах, или иногда мысли приходили в мою голову такие, что это было ответом на написанные ей письма.
Это кажется бредом ровно до тех пор, пока кто-нибудь не попадет в такую ситуацию и не согласится с тем, что такое возможно.
Нарушение психики?
Да, что вы знаете о психике? Что вы знаете о возникновении мыслей, чувств, ощущений, эмоций?
Что является нормой в этом всем и что считать отклонением? Где грань между всем этим? До какой степени можно считать человека нормальным и после чего он выходит за границы допустимого?
Было ли нормой мое состояние на прокуренной промерзшей кухне, когда я представил себе свой первый миллион долларов?
Было ли отклонением то, что я притянул его в свой мир из воображаемого мира? Что в этом всём, правда, а что отклонение психики? И, как так получается, что именно отклоненная психика может разрушить границы между реальностью и воображением?
Во что верит твой мозг? До какой верхней границы ты можешь дойти в своей ненормальной нормальности?
Я задавал себе эти вопросы, я боролся внутри себя с самим собой и, уже не понимал, где вымысел, а где реальность.
Попытки вспомнить все события, связанные с Алёной, не внесли ясности в мои размышления, а, кажется, что еще больше запутали меня. Мне казалось, что я погрузился в пучину своего бессознательного и перестал различать черное и белое, свет и тьму, правду и ложь. Я находился там, где когда-то находился Творец, перед тем, как произнести: » Да будет свет!»
Мне необходимо было внести ясность во всю эту катавасию, которая заварилась по непонятным мне причинам, но с чего начать я не знал, равно, как и не знал, кто положительный герой, а кто отрицательный, в этом спектакле с неизвестным мне режиссером.
И вдруг на меня обрушилась музыка…случайно и неожиданно, как всегда это и бывает, обрушилась, и заполнила собой все вокруг…
В совершенно пустой квартире Степана, совершенно неожиданно для меня, зазвучала музыка, пригвоздив меня к месту, где я сидел.
И музыка была известная, по крайней мере, для меня. Я ее узнал моментально – это была «Lacrimosa» Моцарта. Она звучала в пустой квартире, переворачивая внутри меня сердце и, словно бы, выжимая из него последнее, что оставалось живым.
Панический страх охватил меня вместе с этой музыкой, и некая обреченность к происходящему поселилась внутри меня.
После Лакримозы зазвучал медленный вальс Штрауса, и слезы, которые невозможно было остановить, потекли из моих глаз.
Я абсолютно не понимал происходящего, и мне казалось, что я как-то раздвоился – на меня, сидящего внутри человеческого тела, и меня, наблюдающего за происходящим, откуда-то сверху. Я видел себя, сидящим за столом и рыдающим под звуки медленного вальса, и видел внутри себя, как идет дождь из моих слез…
И видел я Марину, стоящую в облаке над земным шаром, играющей на скрипке. И видел, как музыка серебряным дождем охватывала всё творение, и я рыдал над всем этим. Мои слезы и звуки скрипки – единственное, что получал обреченный на гибель мир, созданный мной когда-то.