Семейный праздник-22
… Впереди раздался какой-то приглушённый, раздражаюший внезапностью шум, чей-то неразборчивый, беспокойный голос, и Витя остановился, решил подождать немного: не хотелось ещё с кем-то встречаться и расплескать то, что стояло в душе неподдельным волнением… «Обожду, когда всё поутихнет,- ради танцев не стоит спешить…»
Остатки какого-то старого хуторского сада приютили его в тишине. Правда, тут же с крохотного болотца посреди сада взлетела какая-то большая птица: то ли цапля, то ли припозднившийся аист (обычно в это время они уже спят по гнёздам). В темноте Витя так и не смог понять, кто же это был. Он ничуть не испугался, так как уже привык за эти несколько часов и к звукам, и к картинам ночи…
Это был аист, который искал на болоте лягушек. Он был голоден и не хотел возвращаться в гнездо, хоть немного не утолив голода. Человек его спугнул, и аист решил отлететь подальше, где никто ему не помешал бы… Крылья невольно понесли его уже в который раз сегодня к старому каналу возле леса, и вновь, как ранее, видения явились, и стали как бы сном голодной птицы…
… Кружилось небо в зареве заката, а в небе – чуть заметных две звезды кружился воздух, камни, голос брата, кружилось ощущенье пустоты…
И вдруг всё стихло, всё остановилось, лишь сердце в тишине гигантски билось, да где-то рядом ласковый зверёк детишек звал в нору, под бугорок… Удары сердца, как удары молота! Мурлыканье зверька… Как небо в час грозы – душа расколота! Протянута рука… Где голос брата был – там голос голода! Весь мир – замри пока!
Голод! Великий двигатель жизни! Зачем ты её убиваешь? Голод! Великий сеятель смерти! Зачем ты несчастных спасаешь? Голодный бы умер, не чувствуя голода,- но человеком остался! Но если он выжил, измученный голодом,- значит, с душою расстался?.. Как сочетать человеческий облик с голосом страсти животной?
Голод во все времена приходил гостем не званым, шёл по долинам бессчётных могил смертным туманом, руки детей поднимал на отцов, жёг поселенья, в кресла хозяев сажал подлецов без промедленья, жёг у кормилицы-матери грудь сушью прогорклой, вдруг выявляя вселенскую суть хлебною коркой… Голод уравнивал души людей в час апогея: что может значить в разгуле смертей царь для лакея? Голод изнанку души выставлял на обозренье: Бог за людьми с высоты наблюдал в их омерзенье… Вороны тучами падали вниз, трупы клевали; следом за птицами полчища крыс там пировали… Чёрные женщины тупо брели – стаскивать кости: сколько безвестных костей погребли не на погосте! Разве достойно и выжить, и жить этой ценою? Плотью прожорливой подорожить – или душою?
… Рука зависла над зверьком.- «Будь проклят, голод!» Как больно сердце сжалось в ком.- «Я слишком молод!» Зверёк, наверное, не знал, что вслед за этим назначен гибельный провал ему и детям… Он поднял мордочку к руке, мурлыча песню, а мальчик обратил в тоске взор к поднебесью: «Всевышний царь, останови слепую руку! Не дай построить на крови слепую муку!..»
… А где-то в далёкой жизни тысячи, сотни тысяч разных стволов и копий направлены в этот миг на зайцев и куропаток, на лис, кабанов, оленей, направлены в носорога и в беличий бисер-глаз, держат они в прицеле мирных лосей, джейранов, белых медведей, бурых и гималайских чёрных, держат на грани смерти соболя и куницу, в северных водах метят в котика и ларгу, тысячи тонн взрывчатки стащены к водоёмам, чтобы мгновенным взрывом рыбу поднять с глубин… Где-то в далёкой жизни тысячи, сотни тысяч разных стволов и копий направлены на людей… Все они ждут сигнала, какого-то знака свыше… Тягостное мгновенье повисло над всей землёй…
Рука опустилась на тёплое тело зверька, зубы вонзились в горячее тело зверька, зверь закричал с человеческой болью и мукой, но зверь-человек поедал его мясо живое, чтобы звериную жажду свою утолить… Жгучая кровь становилась горячей - не жгучей, чуть погодя – потеплела и вовсе остыла, только останки курились дымком розоватым… А в поднебесье летел несмолкаемый крик: он и явился сигналом, ниспосланным свыше, и на земле в тот же миг загремела пальба…
… Выстрелы прозвучали совсем рядом, где-то у края леса. Аист опасливо заспешил вниз. Как же это он забыл, что сегодня – последний день охоты! Как же он не услышал сегодня ни одного выстрела? Ведь так легко нарваться на случайный выстрел! Мало ли что бывает, особенно в пылу охоты, да ещё в полумраке!.. И вот теперь явно запоздалые, запретные, но и тем более опасные выстрелы…
Зорким взором он высматривал место, куда бы приземлиться. Вон, где-то там, у самого леса, куча зерна и жмыха… Там должны быть полёвки, они этот пир не пропустят… И точно, он сверху увидел их несколько сразу, и быстрым манёвром спланировал прямо на пир… «А ведь сон, что привиделся мне, то ли вещий какой-то, то ли знак упреждающий, - кто уж теперь разберёт… Пока рассуждаю, все мыши, глядишь, разбегутся…» - И тут же схватил беззащитного – в пире – зверька! А когда проглотил, на мгновение вдруг испугался: «Нет, не даром всё это – уж больно легко получилось…» Разве мог он подумать, что мыши наелись отравы, и ему в долгих муках теперь предстоит погибать?
… Как предтечи грозы, засверкали зарницы над лесом, освещая и небо, и лес, и ночные луга… Может, это небесный фотограф, исполненный муки, выявлял для себя беспощадность юдоли земной?..
(Продолжение следует).
