Дитё и когнитивный диссонанс
У одной моей подруги был ребенок.
Нет, не этот.
Но похож.
Пока длились отношения с подругой, я честно таскал малого на загривке, сидел с ним, кормил, укладывал спать, играл и периодически пытался отмыть от дерьма или хотя бы откопать, если такового оказывалось слишком много.
Короче, могу сказать с чистой совестью – у меня обычно не доходило до того, что изображено на приведенной выше картинке; хотя я не был мальцу папой (может, потому и не доходило?).
Дитё было славное. Но капризное – в глубоком младенчестве частенько кричало по ночам (вероятно, болел животик; по крайней мере, все так думали). К нему, естественно, вставали. Тогда это делал не я – у подруги еще был муж. Соответственно, кто-то из них и вставал. В основном, конечно, подруга. И не только потому что она была мамой, но и потому что мужу надо было рано вставать на работу. И, кроме того, муж малышу не был папой – таковым являлся совсем другой молодой человек (да, блин, очень запутанная история). Впрочем, на том этапе отношений подруги, малыша и мужа было неважно, кто кому приходится папой, – всё у них обстояло вполне благополучно. Потому достаточно упомянуть, что мужу надо было рано вставать на работу, соответственно, на плач обычно поднималась подруга, хотя всё это... э-э-э... совершенно не относящиеся к делу детали (йопть!).
Главное, что ребенок привык – на крик к нему подходят. И в результате довольно быстро усвоил, что своего можно добиться плачем...
Как-то в очередной раз укладываю его днем спать. А он не желает – орет. Подхожу – успокаивается. Но как только отхожу – вой возобновляется. Стоять у кроватки долго у меня не было возможности, а засыпать он явно не собирался. Шаг в сторону – вой.
Во мне боролись бихевиорист и гуманист.
Бихевиорист внушал: «Не ходи, не подкрепляй реакцию – иначе этот маленький террорист сядет на шею окончательно».
Гуманист тут же возмущался: «Ты, что – сдурел?! К орущим детям надо бежать сразу! А вдруг ему там плохо, вдруг у него там чего где застряло?! Иди – проверь, исправь, успокой. Ну хотя бы успокой, ну!..»
Я разрывался – рассудительный бихевиорист апеллировал к моему разуму, обдолбанный эмпатией гуманист – к совести. Трудный выбор.
И... несмотря на то что позиция бихевиориста была более рациональной, неизменно побеждал гуманист – я шел к кроватке.
Дитё откровенно наглело… Если поначалу оно начинало кричать, когда я просто отходил, то немного спустя, стоило мне лишь чуть отвернуться, как сразу раздавался тревожный писк, который явно говорил: «Еще сантиметр, и я включу Иерихонскую трубу!».
Когда в ответ на мою очередную попытку отойти от кроватки маленькое исчадие младенческого ада в очередной раз заорало, я на каком-то полуосознанном уровне понял – пора менять тактику. И тут же во мне проснулся рациональный и в меру совестливый когнитивист, который разом вынес за рамки моего сознания и бихевиориста, и гуманиста. Неожиданно для себя самого я совершенно спокойно тихо произнес:
– Молодец, хорошо кричишь, мне нравится – давай сильнее, громче.
Дитё тут же прислушалось и замолчало. Точнее – услышало (сквозь свой вопль!), замолчало и прислушалось. Я спокойно прошествовал по своим делам.
Минуту спустя малой попробовал возопить снова. Но я опять так же тихо сказал:
– Молодец, давай громче.
Он... попытался поднять децибелы. Не подходя к кроватке, я повторил:
– Умница – мне очень нравится – кричи, пожалуйста, громче. У тебя это замечательно получается.
Ребенок замолчал. Надолго. Пока не уснул.С тех пор этот прием работал безотказно – даже на улице, где дети порой закатывают брутальнейшие истерики на зрителя. Как только я спокойно говорил, что он очень хорошо кричит, мне нравится, пускай кричит громче, малой замолкал. Он напрочь не ожидал такой реакции с моей стороны.
Блин, у годовалого ребенка четко срабатывало то, что со времен незабвенного Луи Фестингера называлось когнитивным диссонансом!
Если бы я его успокаивал, делая то, что он, по сути, требовал, он мог прекратить плач. Но, во-первых, это не всегда уместно (невозможно каждый раз потакать капризам), а во-вторых, не всегда это работает (например, на улице, когда он исполнял свой плач на зрителя, такое не проходило). Наказать? – ох, как рискованно, не говоря уже о негуманности такого подхода. Да и от крика это избавляет не всегда - порой только усугубляет положение. А описанный выше способ работал с гарантией! – в любой ситуации!
Конечно, ребенок был уже не совсем маленький – чуть больше года. Пусть еще и не говорил, но пассивная речь уже явно была развита – он хорошо воспринимал сказанное на слух (парень вообще был очень смышленый). Но все равно – то, что я ему говорил, по содержанию не могло быть ему хорошо знакомо – такой набор слов, такие фразы он обычно не слышал. Тон? - но и когда успокаиваешь, тон примерно тот же, и, как уже было сказано выше, он необязательно работает.
Впрочем, он, наверное, все-таки понимал, что сказанное звучит как похвала. А вот этого он точно не ожидал.
--
Со взрослыми все понятно. Например, как-то я подобное с замдекана провернул. Надо было допуск к экзамену получить. Соответственно, на экзаменационном листке нужна была подпись сего должностного лица. А лицо это уже и так на взводе было – в тот день к нему за допуском я далеко не первый пришел. Короче, он начал меня прессовать – где был, почему вовремя не сдал? Мне все это слушать совершенно не хотелось. Потому дождавшись в его спиче паузы, достаточной, для того чтобы не сложилось впечатления, что я его перебиваю, говорю: «Ладно, извините, всего доброго», - и поворачиваюсь к двери – на выход. Делаю шаг и… что и требовалось доказать! – слышу за спиной растерянный голос: «Да подожди – ты чего? Давай подпишу». Так бы пришлось выслушивать минут пять сагу о нерадивых студентах, потупившись стоять, может быть даже смотреть кротким, просящим взглядом. Он ведь ожидал именно этого. Ан нет! – не угадал. И потому через несколько секунд я вышел с подписанным допуском. Сие был, не побоюсь этого слова, классический случай когнитивного диссонанса.