Еврейская история (Рассказ)

Источник

Когда я пришел с работы в пятницу дома никого не было. «Вот и прекрасно». Я засунул что-то в рот, и жуя, вывалил из головы наметки на хранимую процедуру, которую не успел оформить на работе из-за бесконечных звонков по поддержке. «Сейчас я ее...» думал я мысленно потирая руки.

Раздался стук в дверь и этот стук имел незнакомую роспись.  Это было необычное «там та там там таммммм», которым все члены нашей семьи оповещали о своем прибытии, а что-то совсем без ритмики «тамтамтамтамьтамтамтам».

Действительно, это оказался Мойша - наш сосед сверху.  Я сначала подумал, что он разбираться пришел.  Вчера я ему ходочка подослал.

Понимаете, стучится какой-то фрукт в дверь.  Открываю.  «Цедака» говорит.  Цедака – это милостыня на иврите.   От одного еврея другому, так сказать.  Ну я прикинулся шлангом.  Мистер Цедака, мол живет наверху – и показываю ему пальцем на второй этаж. Действительно, какого черта?  Сам вон какую ряшку наел и все туда-же, цедаку ему.  Ну я его и послал к его религиозному собрату.  Пусть Мойша отдувается.  Любишь кататься, так сказать...

Так вот я подумал, что он мне пенять на это пришел.  Но у него совсем другая повестка дня оказалась.

- На лестнице темно.  Мойша умудрился дать этой простой фразе два интонационных изгиба в девяносто градусов.  Это он имеет ввиду лестничную площадку.   Мы живем в двухэтажном дуплексе.  Наша семья внизу, а их наверху.

Сначала, я не догнал куда он клонит?.  «Большой пардон.  Чавось?»

- Моя жена плохо видит без света! Он возвышает голос до фальцета. – Она может упасть и сломать себе ногу!

«Ногу, ногу, ногу» реверберировало у меня в мозгу. Я все никак не мог оторваться от предыдущих мыслей, и не хотел впускать Мойшу в более глубокие слои мышления.

- На лестнице темно, – заладил он.

Я осмотрелся.  Было странно видеть лестничную клетку затемненной в пятницу вечером.  Мойша был типичный шляпник и методически следовал всем религиозным традициям.  Никогда раньше я не видел, чтобы свет на лестничной клетке не горел бы перед уикендом.  «Забыл значит включить сегодня, лопух».

Мысленно я поблагодарил бога за то, что я смогу отделаться от мойшиного присутствия с такой легкостью.  Я сделал один шаг по направлению к выключателю, щелкнул его пальцем в верхнюю включенную позицию, и готов уже был захлопнуть дверь.  Идея процедуры прыгала в моей голове как трехразмерный шар на заставке сохранения экрана.  Я уже предвосхищал удовольствие фиксации ее в сохраняемой среде, как вдруг... Мойша произнес

- А я не просил тебя зажигать свет.

Мне хотелось пропустить его фразу мимо ушей, но что-то в ней меня остановило.  Скорее не содержание его сообщения, а тон которым оно было произнесено.   Он произнес эти слова как шахматный игрок, который расставил ловушку и теперь испытывал наслаждение тем, что она сработала.

Я застыл.  Несмотря на то, что его намерения были враждебными, я отдал должное элегантности его вероломства.

В соответствии с верой Мойши, Еврей не мог зажигать света во время празднования Субботы.  Поэтому свет должен был быть зажжен в Пятницу перед восходом солнца, и он должен был быть выключенным только в Субботу после захода солнца.  В то-же время, если свет не был включен, еврей не имел права сам его включить или попросить другого еврея зажечь его при таких обстоятельствах.  Поэтому, Мойша выбрал обходной путь, который позволил ему убить одним выстрелом двух зайцев – обеспечить необходимое удобство и не не иметь на себе греха: то бишь просить другого еврея зажечь его.

Все это сработало бы прекрасно, если бы нужно было удовлетворить только «букву» закона.  Формально он действительно меня не просил.  Но мысль о том, что другой еврей впадет по его милости в грех, должно было остановить Мойшу.  Но в том то было и дело, что «ввести меня в грех» было частью мойшиного плана.  Прикрыв себя со всех сторон,

Мойша стоял «намного выше меня» как настоящий победитель.   Тишайшая улыбка «Моны Лизы» посетила его обычно полное религиозного рвения лицо.

Я разозлился.  Не потому, что Мойша меня одурачил.  А потому, что вера в бога не заканчивается соблюдением религиозных процедур.  Я не хотел этого так оставлять и мучительно искал какой-то аргумент, который осветил бы ситуацию в правильном свете.  Но так как этот аргумент не пришел ко мне мгновенно, это пробуксовывание мышления отвратило меня от творческого настроя и он был потерян.

«Какой-же он гад!» пронеслось у меня в голове.  Страшно хотелось его ударить, под дых со всего маху, чтобы он весь сдулся и обмяк.  Но я не позволил себе снизойти до этого оружия интеллектуального поражения.
«Я покажу тебе субботний свет!»

- Не просили – ответил я тоном вежливого недоумения – Как-же это я так ошибся? – Я зачмокал губами и закачал головой. «ц...ц...ц...ц...ц...ц»-  Не беспокойтесь.  Я его сейчас выключу – и я сделал движение по направлению к выключателю.

В этот момент Мойша понял, что зашел слишком далеко.  Улыбка Моны Лизы еще висела на его усах как след выпитой простокваши.  Только сейчас его глаза утратили триумфальный блеск и выражали раздражение загнанной в угол крысы.

Два шага и незначительный щелчок пальцев отделяло меня от мщения.  Но что-то останавливало меня.  Я вдруг увидел нас стоящими в очереди перед печами Бухенвальда, подлежащими сожжению, вне зависимости от различия наших взглядов на возможность включения света во время уикенда.  

Я плюнул под ноги Мойше, развернулся на каблуках, захлопнул дверь и пошел в свой кабинет.  

Я больше не думал о дизайне сохраняемой процедуры.   В голове стандартным набором теснились мысли о Боре, Фрейде, Эйнштейте, Марксе и многих других, которые вышли из европейских гетто и, плохо или хорошо, а воздействовали на развитие европейской цивилизации.  Я также думал о таких как Мойша, по прежнему одетых так как будто они еще живут в гетто, которые бесполезно расходуют свой мозговой потенциал мыслями о зажженном свете по пятницам.