Во вратах твоих

Большую популярность набирают мультимедийные выставки: зрителям предлагают «ожившие» полотна великих мастеров в атмосфере «светопреДставления». Музейные подлинники цепенеют перед цифровыми копиями, на которых персонажи «бегут, летят и скачут». Вот и от зачастивших на экране фильмов о художниках, публика ждет внешних эффектов: «Гоген» заманивает сценами быта и нравов туземцев Таити, «Ван Гог. С любовью, Винсент» блещет новизной первого нарисованного масляными красками фильма.

Зрительский глаз жаждет аттракциона, шоу, если их нет значит режиссеру и показать нечего. Именно так решила о фильме мэтра французского кино Жака Дуайона фестивальная публика и критика в Каннах. Его «Роден» — биографическая драма, снятая не «на показ», но для рассказа о творце и таинстве творения, о телесном не как синониме низменного, о муках у подножия величия.

Неброский степенный фильм призван воскресить в кинозрителях уходящий навык завсегдатаев галерей – всматриваться, концентрировать взгляд на кадре. «Роден» — об искусстве смотреть, и одно это делает его, быть может, самым зрительским фильмом сезона.

Огюст Роден в киноискусстве всегда рассматривался в контексте классического любовного треугольника, составленного им с Розой (Северин Канеель) и Камиллой (Изиа Ижлен). Наиболее кинематографичной его гранью всегда служила Камилла Клодель. Талантливая ученица, муза и возлюбленная, так и не добившаяся в мире мужчин прижизненного признания и прочного места рядом с любимым, она окончила дни в психиатрической лечебнице. Ее именем названы два фильма, в которых блистали Изабель Аджани (ее Роденом был Жерар Депардье) и Жюльет Бинош. Жизнь женщины, брошенная на одр творчества кумира, – плодотворная почва для экспрессивных, пылких кинополотен. В фильме Дуайона обе женщины Мастера, возведенные им на пьедестал, теряют рассудок, но не смакование любовной драмы занимает режиссера. История открывается сценой Огюста и Камиллы, вспоминающих у его «Врата ада» о любви дантовых Паоло и Франчески, но это лишь обманный ход. Центральным произведением скульптура и финальным кадром фильма становится статуя Бальзака, в животе которого, по мысли Родена, роились две с половиной тысячи персонажей. Современники заклеймили памятник, их потомки — сочли шедевром. Хрестоматийный конфликт художника, опережающего время, и консервативных охранителей канонов в искусстве, проходит через весь фильм.

Дуайон не повествует, не выстраивает линейный путь а-ля ЖЗЛ, он выхватывает своего персонажа в самый острый период, предлагая публике несколько отдельных эпизодов из жизни героя. Роден здесь на пике поздно пришедших признания, славы и государственных заказов; в гуще любовных страстей и, как следствие, скандалов; но, главное, у порога угаданного им нового поворота в искусстве.

Кто-то бегло скользит взглядом по залу, кто-то вдумчиво подолгу стоит у одного экспоната, для них, пытливых, сделан «Роден». Изначально режиссеру предложили сочинить «датский» (к столетию смерти) документальный фильм, но по мере погружения в материал Дуайон понял, что хочет снимать художественное кино. Факты биографии интересуют его менее всего, потому, вероятно, зрителю, для которого фильм станет первым знакомством с личностью Родена, могут потребоваться пояснения. Дуайона занимает эмоциональный фон, внутренняя динамика и окружение (помимо женщин, это Моне, Сезанн, Рильке…) героя. Чувственность и непостоянство в любви и искусстве – доминанты образа.

Фильм «тактилен», взгляд Родена здесь словно ощупывает окружающий мир, а чуткие руки Мастера служат продолжением глаз. Выразительный и магнетичный Венсан Линдон, бравший для роли уроки скульптуры, актер крупных планов, играет здесь телом, руками и пристальным, устремленным взглядом. Такой же взгляд ждут и от зрителя. В камерном, аскетичном фильме (и это ставили ему в упрек), частично снятом в Медоне, в доме Родена, ничто не отвлекает глаз. Здесь все приглушено и созвучно телесным оттенкам.

У Дуайона, как в балете «Роден» Бориса Эйфмана, каждый жест, движение, поза осмыслены, выверены, он словно бы вылеплен. Известно, что Роден порой «обезглавливал» свои статуи, полагая, что выражение лиц отвлекает смотрящего от выразительности позы. Созерцательные эпизоды, плавный, текучий монтаж и приводят к некоторым длиннотам фильма. Но как скульптуры Мастера полны внутреннего движения, скрытой динамики и напряжения, так и мизансцены Дуайона кажутся статичными лишь на первый взгляд. Фильм наследует предыдущей работе режиссера «Мои занятия борьбой», в котором физическая жизнь персонажей, движения тел сообщали то, что умалчивалось в диалогах.

Дуайон взглянул на жизнь Родена сквозь призму не «Поцелуя», но «Мыслителя». Не спальня, но мастерская художника волнуют режиссера. Формы обнаженных натурщиц в откровенных позах меркнут перед формами, создающимися на глазах публики. Прекрасная или уродливая плоть здесь одинаково служат основой для рукотворной, но божественной Красоты. Тело — лишь тема, материал мягкий как глина, которую Роден ставил выше мрамора и бронзы. Пластичность и податливость глины позволяли бесконечно переделывать скульптуры, искать, дабы отсрочить финальную точку, последнее прикосновение перед ссылкой на вечное хранение туда, где господствует правило «не прикасаться».

The Hollywood Reporter http://thr.ru/magazine/recenzii-roden-zaka-duajona/