Не будите спящего Мольера (сон третий)
Продолжение. Начало см. на моей странице.
Сон третий. Ни сном, ни духом
Мольер, напоминают тут, не просто драматург или актер, он директор театра, а, стало быть, персонаж, лавирующий между властью, труппой, публикой и искусством. Все требуют его к ответу, и к священной ли, но жертве. Если Марк Захаров и впрямь автор идеи появления «Мольера» в репертуаре, то Мольер-директор его альтер-эго — творец, который за успех, комфорт и относительное спокойствие расплачивается собственным мастерством, своим искусством.
Прославившийся как Мольер, вознесенный королем до де Мольера, умирает он Покленом, оставленным не женой, но своим гением. В том и есть пастернаковская «полная гибель всерьез». В пластическом этюде актеры мольеровской труппы тянут руки то ли к Мольеру, то ли к Королю. Жест этот не мольба о свободе, но насущное – «Дай!». Вон сколько рук за спиной, все нуждаются, тем и вынуждают (в ленкомовской трактовке) Мольера разменять лиру на ливры и ливрею.
Мольер здесь существует в диапазоне от нервных припадков до припаданий к подножиям трона. Его, однако, не жаль. Жаль шагреневой кожи его таланта, исчезающей на глазах. Это и исполнителей, и идеологов спектакля касается. Ливры отчеканят, отсыпят с верхом сверху. От Того же, Кто выше всех прибавки искусства и мастерства, ждать не приходится. Отмерено раз и навсегда. Акценты здесь смещены так, что не власть душит творцов, а творцы сами конкурируют за место у трона. Вот и Мольер самолично останавливает довольного спектаклем монарха, покидающего театр. Мольер упрашивает его остаться и оценить уровень сахаристости поэтического комплимента. Мольер льстит королю, как и положено – «прямо, грубо, по-стариковски».
По Булгакову король удовольствовался тем, что предназначено публике – спектаклем, по Сафонову — ему все кадят и кадят… Здесь готовы упасть побольнее, в угоду светлейшему, дабы поздоровее встать. Потому и нет веры закулисным терзаниям Мольера, и монологи об унижениях у власти под пятой звучат сыто и фальшиво. Так и хочется напомнить драматургу его же слова— «Ты сам этого хотел, Жан Батист!».
«Как вы яхту назовете, так она и поплывет», — «Сны…» спектакль полного штиля, он не плывет, а спит и пульс постановки, несмотря на отдельных чересчур громких (по голосу) артистов, ровный. А вообще, по названиям и подзаголовкам этой пьесы на московских подмостках легко судить о том, какую трактовку булгаковского текста избирает тот или иной театр. В «Сфере» «Кабала святош» обозначена как романтическая драма и заявленным жанром спектакль исчерпывается; в Театре на Покровке изредка играют «Кабалу святош» Сергея Арцибашева об актерском каботинстве и конфликте художника с закулисьем; в Театре Армии идет «Мольер» как и сафоновский черно-бело-клоунский о стихии театра. Саморазоблачительной среди прочих оказывается услужливая постановка Татьяны Дорониной во МХАТе им. Горького под названием «Комедианты господина…»...
У Эфроса было всего несколько слов «в честь господина де Мольера» и много слов о чести художника, об отношениях его с властью и о том, как персоны, порой, превращаются в персонажей. Режиссер дополнил спектакль фрагментами из мольеровского «Дон Жуана, или каменного гостя», как когда-то мечтал об этом Станиславский. Сегодня театры предлагают публике преимущественно сериальную, антрепризную интригу о возможном кровосмешении и изменах. «— Его жена изменяла ему со мной. — Это не обязательно сообщать на допросе. Можно сказать так: по интимным причинам». «Интимные причины» были для Булгакова облаткой для разговора об искусстве и тирании. В спектакле Сафонова они стали главной темой.
"Сны, потому что наша действительность иногда и впрямь, как дурной сон", — поясняет в программке режиссер и происходящее концепции «дурного сна» соответствует. «<…> C другой стороны, сны – это и мечты, и надежды наши…», -то, чем стараются обнадежить в программке, спектаклем не подтверждается.
«Мысли лишь пугающи. Сон есть только сон», — но мысль о том, чьи, собственно, сны предложены публике не покидает и после спектакля. Кто почивает на лаврах (зачеркнуто) на сцене?
Ответов в названии сокрыто несколько.
Первый по своей очевидности – Мольер. Он в традиционной мизансцене, свойственной ленкомовским персонажам Игоря Миркурбанова (будь то Гришка Отрепьев или Веничка Ерофеев) изрядное время проводит сидя в кресле, не вписанный в рамку, как бы наблюдая за происходящим. Он видит сны, картины собственного прошлого, написанные им (он писал и им писали) сцены. Сны то ли предсмертные, то ли загробные. Эдакий посмертный флешбэк прожитого, блеклый, мутноватый, просматриваемый сквозь пелену сна. «Какие сны в том смертном сне приснятся?».
Продолжение следует…
Театрон. Фото Александра Стернина.