Гей, который продавал люкс. Глава 1. Я приехал
Это мой самый начинашечный роман, первое до конца дописанное произведение. Дебютный-предебютнейший текст, который и я, и главный прототип до сих пор перечитываем с невероятным смехом. Разрешение на публикацию от прототипа получено, так что...вот так я писала, когда писать не умела, ловите)))
Приехал я в феврале. Откуда приехал, лучше не спрашивайте. Название моего родного города не вызовет никаких ассоциаций, кроме полубессмысленной рифмы и дворов с давно не крашеными пятиэтажками – у нас их не сносят, у нас с ними вообще ничего не делают.
Куда приехал, тоже не спрашивайте, потому что куда же еще можно приехать, как не в Москву. Поселился у Фрекен Бок.
Фрекен Бок живет в однокомнатной квартире, расположенной там, где кончаются трамвайные рельсы, а шоссе забирает правее, оставляя спальный район в относительном покое, если не сказать коматозе. Тут сплошные девятиэтажки – и двухподъездные «свечи», и от нехватки пространства вынужденные извиваться «китайские стены», и некоторые другие плоды угрюмой фантазии Советской империи времен упадка.
Я художник.
В Москву ехал с совершенно четкой идеей в голове. Хочу рисовать людей. На малой родине это не получалось из-за того, что там у меня не было ни людей, ни мастерской. На жителей того города холст не реагировал так же, как экран моего телефона не реагирует на прикосновение чайной ложки. Экран требует живой и только живой плоти, и холст тоже.
Проблема с нехваткой денег на аренду мастерской сначала казалась разрешимой в линейной перспективе, но потом превратилась в замкнутый порочный круг. Я рассуждал так: художники поначалу люди бедные, а богатыми становятся потом, когда их распробуют и начнут раскупать. Но в самом начале, до того как стать бедным, художник должен иметь некие сбережения, чтобы купить холст, краски и прочий инвентарь. Вот куплю я красок, нарисую и продам пару-тройку картин и арендую студию, чтоб писать по-настоящему.
Чтобы добыть стартовый капитал, я устроился на работу продавцом модной одежды в один сетевой бутик. Проработал там три года. Зарплату тратил на быт, а то, что оставалось и могло бы накопиться в стартовый капитал живописца, преимущественно угрохивал на возлияния в честь искусства. Я оправдывал себя тем, что поклонение Бахусу – это тоже полноценная подготовка к созданию полотна, первый этап творчества. Испокон веку ни одно славное дело не начиналось без жертвоприношения и возлияния, без поднятия духа и призвания музы. Главное, чтобы художник не увлекся и не завяз в возлияниях.
Я завяз. Пришлось рвать когти в Москву. Если хочется что-то изменить в жизни (неважно что), вариант всегда один – в Москву.
Мое прощание с родиной получилось не сказать чтоб триумфальным, но запоминающимся. Пошел я с подружкой в ресторан. Часа в три ночи со страшной силой потянуло нас на рыбу. Рыба была деревянная, резная, раскрашенная, длинная, стояла в нише под потолком. Встал я на спинку дивана, Танька поддерживала меня под коленки, вытянул из ниши эту рыбу. Подхватили мы ее – я под голову, Танька под хвост – и побежали к выходу. Не судите строго, мы были в двух шагах от белой горячки.
На выходе путь преградил толстый жлоб в черной форме охранника и с косым лбом уголовника. Мы хотели взять его рыбой на таран, но он увернулся, и мы невзначай протаранили двух молодых людей. Молодые люди не растерялись и дали мне в глаз, только промахнулись и попали в нос, и кровь оттуда брызнула, как сок из раздавленной брусники. Нос у меня горбатый, увесистый, колоритный.
Пока Танька трезвела от вида крови, а я пытался прийти в себя, к ресторану подлетела полицейская машина, и повезли нас в отделение. Доехали нормально, меня даже не укачало. А в маршрутках в таком же состоянии почему-то укачивает, и меня несколько раз заставляли ехать до конечной и вытирать там тряпочкой все то, что из меня на пол сфонтанировало.
В отделении начали допрашивать, только Танька вместо ответов принялась задавать встречные вопросы.
- Ой, а вы нас бить будете?
- Будем, девушка, обязательно будем.
- Ой, а сильно?
- Сильно, девушка, очень сильно.
- Ой, я тогда пошла!
Развернулась и поковыляла к двери, оставив меня на произвол судьбы, я аж заледенел. Ее, конечно, вернули. И бить ее, конечно, не стали.
Меня тоже не стали, но за решетку посадили – вернее, поставили. Я запаниковал, как бы ко мне в камеру не закинули мерзких вонючих бомжей, которыми я брезгую и по эстетическим причинам, и по инстинкту самосохранения. Я старался о них не думать, но получалось так же, как когда вам велят: «Не думайте о розовом слоне!» – он вам как назло будет неотвязно мерещиться.
До самого рассвета простоял я в камере, с разбитым носом, без ремня и шнурков, и коленки мои тряслись от ужасного чувства несвободы, и очень сильно в туалет хотелось. С каким же облегчением я писал на дерево, остановившись на бегу прямо из тюрьмы на работу, куда опаздывал на двадцать минут!
Танька, как жена декабриста, всю ночь стояла рядом с моей клеткой, на свободе, со шнурками под мышкой, и ждала меня.
Настоящей жены у меня нет и не предвидится, потому что я гей.
Друзья мне с самого начала дали наводку: есть в Москве одна сеть магазинов нижнего белья, в нее когда приходишь на работу устраиваться, надо сразу говорить про свою ориентацию, и тогда тебя с большой вероятностью возьмут. Я так и сделал: прибежал и с места в карьер выдал монолог, суть которого сводилась к трем словам «Здрасьте, я гей». Почувствовал себя идиотом до последней бахроминки на шарфике и получил свой первый отказ от работы.
Вернувшись домой к Фрекен, я покурил на балконе с голубиным гнездом под тумбочкой и выкинул чайный пакетик из чашки в ведро. Старался, как всегда, не смотреть на этот поганый комок на веревочке, который становится таким омерзительным, когда разбухает. Выпил чай и разместил свое резюме в интернете.
Меня пригласили работать в магазин камуфляжа, расположенный на границе Солнечной системы, полчаса на маршрутке от крайней станции метро. Там я сидел бы один-одинешенек за кассой весь день и получал бы за это чуть менее двадцати тысяч плюс проценты от продаж. Думаю, моего обаяния и опыта хватило бы, чтобы наторговать камуфляжем на солидные проценты. Но я возомнил, что достоин более утонченного антуража, и отказался. Быть может, зря.
Потом меня не взяли в ювелирный магазин, в два мультибрендовых бутика, в салон красоты и в закуток с кошельками и претенциозным названием «корнер», а по собственной воле я отрекся от супермаркета, гипермаркета, мерчендайзинга, павильона на рынке и должности бариста в новой сети кофеен.
Я не отчаивался и не злился, я был готов к долгим поискам. С доброжелательным упорством я перетряхивал список вакансий на сайте и твердо знал, что рано или поздно куда-нибудь пристроюсь. Тем более что я не слишком требовательный, хоть и разборчивый немножко.
Денег вдоволь, чтобы не оголодать на протяжении первого месяца, мне дала бабушка. Она не знает про мою ориентацию. Услышав, что я буду жить у подружки, она обрадовалась и приготовилась ждать внучат.
Параллельно с работой я мечтал найти любовь. Настоящую, чтоб надолго. Чтоб он приходил вечером со своей работы, а я со своей, и мы вместе готовили ужин, а потом вместе смотрели хорошее кино и засыпали в обнимку. Ничего сверхъестественного, правда? Я хочу нормального человеческого счастья, и я имею право на то, чтоб его хотеть.
Фрекен не предусматривает для меня этого права.
Я уткнулся носом в подушку-игрушку в виде пятнистой коровы с добродушной мордой и разревелся. Потом, когда поток слез начал иссякать, я вспомнил, что меня еще и на приличную работу никак не хотят брать, и эта мысль дала мне вдохновения еще для десяти минут всхлипываний. Фрекен меня не слышала и спала. Приоткрыв штору, я увидел издевательскую луну, которая выставила прямо мне в лицо свою голую жопу. Вот так, знай свое место в жизни. На перилах балкона сидели черные ночные воробьи, которые от холода надувались и сдувались, надувались и сдувались.
На следующий день мешки под глазами после рыданий в корову так и не прошли, и я одолжил у Фрекен пудру, чтобы их припорошить. Пудра принесла удачу – меня ни с того ни с сего взяли менеджером по продажам в магазин элитной одежды.