Не заставляй художника молиться, или анекдот о моем приобщении к религии

Отрывок из повести, записано со слов друга-художника

Моя бабуля никогда была ни верующей, ни неверующей. Она из тех старушек, что по сорок раз на дню произносят «О, госссспадя!», но не знают, с какой стороны креститься. Прилежно раскрашивают яйца на Пасху, но не ходят в церковь. Помещают в угол прихожей иконку, но даже не пытаются соблюдать пост и круглогодично трескают копченую колбасу, свою главную кулинарную слабость.

Однако после смерти тети Клавы в бабулином кругу общения образовалась прореха, которую надо было кем-то заткнуть. И однажды мне велели умыться и убрать с пола конструктор, потому что к нам придет Летит Тонна – я попытался расслушать какой-то смысл в смятых, проглоченных слогах, и это был самый вразумительный вариант из всех мне представившихся. 

Со второй попытки я опознал совершенно другое наименование – Ледяная Донна, и возрадовался. Я уже успел приобщиться к величественным песням Челентано и исполнился духом преклонения перед роковыми женщинами. К нам должна была нагрянуть не иначе как помесь Снежной Королевы и Мэри Поппинс, двух самых совершенных доминатрикс из всех мне к тому времени известных. 

Я шустро покидал конструктор в коробку и уселся ждать.

Пришла Лидия Антоновна с лицом как задница. Гладкий большой лоб, гладкие большие щеки, идеально бесцветные брови, ресницы и глаза – в молодости была голубоглазой блондинкой. Мягкие и неглубокие морщины, из которых пахнет аптечной ромашкой. 

Тупая до безобразия, даже моя бабушка это понимала. Бабушка не поддерживала разговор с Лидянтонной, как с нормальным собеседником, а внимала ей, как канарейке, кивая и вставляя «Так… так… так…». 

Это полено в фиолетовой шали развлекало мою старушку и помогало ей доедать варенье, которого опять назакрывали слишком много и которое начинало засахариваться. 

Я хоть в первую секунду и разочаровался и даже оскорбился из-за того, что мои чувственно-эстетические ожидания так нагло попрали, но переносил ее визит сначала очень толерантно.

Потом бабушка привела Лидянтонну из кухни в зал и сказала, что она будет учить меня хорошему делу – молитве. 

- Мне, старой греховоднице, уже поздно о спасении думать, а тебе это сейчас самое важное, в твоей-то молодой жизни.

Лидянтонна без интонации и без выражения зарядила молитву, а я должен был повторять строчка за строчкой. 

Мне никто ничего не объяснил, и я не был морально подготовлен к такому сложному духовному перевороту. 

Когда от меня потребовалось сказать, что я раб божий, я сцепил зубы и заслонился диванной подушкой. Перед глазами встала картина, которую я успел подсмотреть в альбоме по истории искусства – цепочка голых по пояс рабов стоит на жаре, скованная цепью, а надсмотрщик замахивается на них кнутом. У рабов длиннющие спутанные волосы, они некормленые и костлявые. Под их босыми ногами жжет песок и колются колючки. 

Я подумал, что меня просят повторить строку молитвы, чтоб записать в рабы, и я буду должен так же стоять в пустыне, скованный цепью. 

Стало жутко.

Я убежал и заперся в туалете. 

Старушки преследовать меня не стали, они были не очень мотивированными проповедницами. Пожали плечами и вернулись доедать варенье.

Я сидел на крышке унитаза и, чтоб не было скучно, рисовал на обоях мелком от тараканов. 

Через час бабушка начала стучаться и урезонивать меня:

- Вылазь, уснул ты там что ли. Лидянтонне по-маленькому надо.

На то, чтобы перестать бояться набожных леди в стоптанных тапочках, мне потребовалось еще несколько лет.