Дело о коричневой шлюхе

Лейтенант Элберт с трудом пробирался сквозь иссушенные, трущобные улочки на служебном автомобиле. Вокруг было много мусора и детей — обе эти массы воняли одинаково скверно. Старый клаксон надрывался дуэтом с полицейской сиреной, но толку от этого было мало. Когда-то он выходил из машины и вручную перетаскивал спившихся, спящих и мертвых доходяг, освобождая дорогу. Сейчас он просто переезжал их, если те не подавали признаков жизни. Его мозг привычно отфильтровывал ощущения мягкого переваливания, когда колеса сминали под собой человеческие тела. Как всегда, лейтенант старался думать только о предстоящей работе.
Через опущенные стекла в салон проникало отвратительное зловоние: земля в этом районе была покрыта тонким слоем зелено-коричневой воды — последствие стародавнего прорыва канализации. Элберту некстати представилось, как ополоумевшие жители нападают на «фараонов», и им приходится мчаться напролом — прямо по трупам, вперемешку с дерьмом и грязью.
На заднем сидении сидел тот, кто был причиной открытых окон, хоть лейтенант и сам не знал, какое из двух зол меньшее. Субтильный молодой человек с тонким, артистичным лицом, сейчас искривленным извиняющейся улыбкой. Санинспектор, зараженный дурнопахнущими грибными спорами и потому чувствующий изменения в людских организмах. Полицейский уже сталкивался с ним в поле, и впечатление о нем составил самое положительное. По крайней мере, санинспектор не позволял обиде и горечи за собственное уродство изрыгать ругательства своими устами. Элберт с высоты пятидесяти с лишним лет чувствовал отеческую ответственность, и про себя жалел парня. Поэтому не далее, чем двадцать минут назад он чуть ли не насильно пожал спрятанную в перчатке руку молодого человека, когда тот представился Майклом и с натянутой дружелюбностью сообщил копу, что их отправили на дело.
— Когда-нибудь видели кадавра? — подал он голос с заднего сиденья, будто почувствовав мысли напарника.
Лейтенант ответил не сразу: разбитое шоссе без предупреждения уткнулось в очередные бетонные руины, и он медленно, миллиметр за миллиметром, разворачивал автомобиль.
— Нет, ни разу, — наконец собрался с мыслями Элберт, выведя машину на относительно ровный участок, — Только стрелял.
— Как так? — вежливо удивился его собеседник.
— Вел заградительный огонь, — пояснил полицейский, — То мелочь была, недоделка. Операцию провели с помпой; тогда наш департамент не был столь… могущественен.
— Тогда почему вы ушли из отдела нравов — на низкооплачиваемый, опасный пост?
Мужчина раздраженно поскреб серебрящуюся в рассеянном свете щетину. В голосе юноши ему послышалось пренебрежительное любопытство, и он в очередной раз напомнил себе, что инспекторы не считают людей себе ровней. Это была болезненная гордость прокаженных, и бороться с подобным было не в его, Элберта, власти.
Так что он просто замолк на весь остаток пути.

Завалившаяся деревянная хибара была уже оцеплена полицейскими. Скучающий лысенький полковник лишь сухо кивнул новоприбывшим. Ситуация была рутинной, и Элберт знал, что увидит внутри. Знал и готовился к схватке.
Майкл держал голову неестественно низко и явно старался ступать как можно осторожнее.
— Чувствуете что-нибудь? — вежливо поинтересовался его напарник, имея в виду вкрапления чего-то в гуманоидный организм.
— Мы в трущобах, лейтенант, — прошептал юноша из-под своего капюшона. — Здесь размыто само понятие человечности.
По мере того, как они приближались к месту преступления, мужчине становилось все хуже. В молодости они с приятелями из отдела нравов частенько громили бордели, и кто-то из бедняков мог бы даже назвать его головорезом. Но правда была в том, что трупов Элберт не любил. В нем не было той циничности патологоанатома или рассудительной трепетности мастера, что позволяли абстрагироваться от сути происходящего. Со всей ясностью, на которую был способен его крепкий, средних способностей ум, Элберт видел перед собой очередную череду несбывшихся мечт, нереализованных мыслей, несовершённых касаний… Впрочем, было и кое-что еще...
Казавшаяся крохотной снаружи, внутри лачуга была еще меньше. За толстыми стенами и плотным слоем грязного рванья, выполнявшего роль теплоизолятора, скрывалась тесная, прокопченная комнатка. Внимание детектива привлек изорванный цветастый плакат с надписью «Miss Carriage City 19…», где первые два слова были жирно соединены маркером. »Как же, черт возьми, точно», — бегло подумал коп, — «Мы и впрямь живем в городе-выкидыше, да и сами мало чем отличаемся от пораженного болезнью плода».
В душной каморке было не протолкнуться: повсюду торчали, словно личинки, сутулые эксперты-криминалисты, сосредоточенно что-то вынюхивавшие. Элберт натянул на дрожащие руки неприятно-липкие резиновые перчатки и сдернул пропитанное красным покрывало с небольшой кучки плоти в углу.
Это была девушка, совершенно обнаженная; ее тело оказалось в нескольких местах грубо прибито к дощатой стене огромными ржавыми гвоздями. Похоже, над ней успело поработать тление: кожа была внушающего отвращение бурого, органического оттенка, напоминающего о…
Элберт громко выругался и брезгливо отдернул руку. Из-под неподвижного тела живым ковром хлынули тараканы, и полицейский принялся остервенело топтать их тяжелыми армейскими сапогами. Окружающие по мере сил игнорировали сцену, а штабной фотограф невозмутимо вклинился между бесновавшимся лейтенантом и трупом, чтобы взять крупные планы на свой «Полароид». Камера выплевывала картинки одну за одной, а Майкл спокойно записывал протокол, оглашая его вслух:
— Женщина, приблизительно двадцати лет. Первичные и вторичные половые признаки вырезаны, тело изувечено, подвергнуто изменениям. На голове — инсектоидные усики, цвет кожного покрова изменен, тело привлекает насекомых…
Элберт, чувствуя, как струйки пота стекают под воротник, наклонился и подобрал одну из фотокарточек — ту на которой была изображена увенчанная антенками голова жертвы.
— Похоже на работу Мастеров, — глубокомысленно изрек он.
Майкл покачал головой, не отрываясь от записей.
— Тараканий геном существует в трущобных обитателях с незапамятных времен. Если вы о мутации, то здесь речь идет о нескольких поколениях, и это преступление… мира, не человека.
— А если не о мутации? — полицейский чувствовал, что отдает инициативу, но ему хотелось послушать рассуждения молодого человека.
— В таком случае, это может быть все, что угодно — от каннибала-эротоманьяка до серийного убийцы. Не могу назвать вещи, чаще встречающейся в этом районе города, чем изуродованный женский труп.
Лейтенант недоверчиво хмыкнул. Здоровый цинизм позволяет трезво смотреть на вещи, но в случае с Майклом это был старательно взращенный нигилизм… который оставался таким же бегством от реальности, как если бы он сейчас нежно гладил волосы погибшей.
В работе следователя такие качества лишь мешали.
Полицейский наклонился поближе к развратно-беспомощно раздвинутым ногам жертвы. Ее половые органы были не просто вырезаны — выскоблены дочиста, и срез до сих пор гладко блестел там, где еще сохранились ткани. Санинспектор искоса наблюдал за действиями лейтенанта, пока тот отрывисто рассуждал вслух.
— Городские каннибалы обычно едят сырое мясо: прямо с трупа, не разделывая. Убийца охотился за определенными органоидами, и здесь явно было применено медицинское оборудование.
— Дюбели, которыми эта малышка прибита к полу, вы тоже к нему отнесете?
— Возможно, с ней что-то делали…
— Послушайте, Элберт, мы сейчас в самой зловонной клоаке Кэрридж-сити. Девушка жила одна, безоружная и беспомощная. Ее изуродовали, приковали и бросили, стоило ей умереть. Мастер не стал бы оставлять тело — просто скормил бы его кадаврам. Или переработал бы на биомассу — мало ли, что эти чокнутые хирурги могут сделать с сорока килограммами человеческой плоти? Скинуть это дело убойному отделу и все…
— Кто сообщил о находке? — прервал юношу коп.
После некоторой паузы Майкл ответил:
— Местный… шериф… не знаю, как это назвать. Он обходит все жилища где-то раз в месяц.
— Могу поспорить, что он не стесняется принимать добровольные денежные подарки от благодарных подопечных, — хмуро пробурчал мужчина.
— А то как же, — сухо хохотнул Майкл. — Такие князьки живут за счет податей, а чуть запахло жареным — сразу бегут плакаться властям. Впрочем, для местных то, что на них обратили внимание из внутреннего города — уже нечто за гранью фантастики, так что, можно сказать, патронажную функцию они выполняют.
Полицейская сошка вокруг уже начала зло переглядываться. Напарники не блистали профессионализмом, разговаривали на отвлеченные темы и явно не собирались в ближайшее время отпускать служивых домой. Причем большинству из них было попросту страшно находиться в гетто.
Майкл, явно получающий удовольствие от чужого бешенства, нарочито неторопливо заносил в протокол мелкие детали с места происшествия. Элберт не стал ему мешать, используя полученное время, чтобы выбрать еще несколько фотокарточек из разбросанных по полу. В его седеющей голове медленно рождался план расследования, и вместе с ним — предчувствие, что это будет его последнее дело.

— Зачем вам эти фотографии? — спросил санинспектор на пути обратно в город.
На Кэрридж-сити медленно опускались сумерки, и трущобные улицы заполнялись вышедшими на промысел мастерами сомнительных ремесел. Полицейский автомобиль на родной территории явно раззадоривал их кровожадный пыл, и лейтенант опасался, что придется пустить свой антикварный люгер в ход. Как говорилось выше, трупы он не любил, и множить их не стремился.
— У меня есть брат, он из трущобных, — решился на откровенность коп, когда они выехали наконец на трассу, ведущую к внутренним районам. Он не знал, что толкнуло его вернуться к завершенному, вроде бы, разговору: просто чувствовал необходимость поделиться, — Местные зовут его Дэнни, и он… знамение, что ли, что делом занялась полиция. Я использую его как информатора, но он одновременно и предупреждение, и гарант безопасности. По роду деятельности Дэнни… осведомлен о некоторых делах преступного мира, и…
— Проще говоря, — с улыбкой в голосе перебил Майкл, — Он знает каждую шлюху в городе.
Элберт сначала нахмурился, но не выдержал и расхохотался.
— Да, можно сказать и так.

Через пару часов Элберт уже стоял перед загаженной, бугрящейся рваной обивкой дверью в районе, расположенном не так уж далеко от трущоб, из которых он только что выбрался. Из квартиры «брата» доносился отчетливый грохот музыки и изредка — чьи-то пьяные выкрики. Лейтенант настойчиво давил кнопку звонка, иногда добавляя тяжелым армейским сапогом. Со стен сыпались остатки штукатурки, но обитатели густозаселенных комнат-пеналов, погруженные в собственные мало поддающиеся описанию жизни, игнорировали полицейского.
Будь Элберт при исполнении, он бы давно уже вышиб хлипкую преграду, и десятка сомнительной правопорядочности элементов оказалась бы лежащими мордой в пол. Грязные снимки жгли карман, но копу нужна была информация — или выручка, он все не мог решить, подавленный затхлым запахом человеческого муравейника: дерьма и копеечного кофе. Этажом выше плавно нарастал скандал: звонкий женский матерок гармонично вплетался в нестройную смесь звуков, которыми дышал, будто б захлебываясь, этот бетонный гнойник.
Наконец зазвенели замки, и бледный, заспанный паренек недоуменно защурился на детектива; в руках его позвякивали объемистые черные пакеты.
— А-а-а… — в порыве радостного узнавания протянул он — так, что не оставалось сомнения, что отворил он по причинам, никак не связанными с ломящимся к нему в дверь мужчине, — Снова картинки, приятель?
— Дэнни, — сквозь зубы поприветствовал его Элберт, — Я пока пройду, ты не против? Конечно, нет.
— Да-да, корешок, я чутка попозже приползу, сильно только не пугайся… — Бормотал его мнимый родственник, вжатый в дверной проем широкими плечами инспектора.
За несколько лет сотрудничества возобновленного после приезда младшего в Керридж-сити общения Элберт так и не понял, живет обитает ли Денни в общежитии, коммуналке, или просто притоне. На фоне того пьяного вертепа, что не переставая творился в его жилище, тощая фигурка малолетнего извращенца казалась принадлежащей миролюбивому, вечно накуренному ангелу. Жил он, по всей видимости, на деньги родителей, которые были, возможно, изживших в деревнинебогатой деревеньке неподалеку, и тратил их главным образом на экстремальное порно из эксклюзивных источников. Элберт испытывал постоянное искушение задержать кого-нибудь из татуированных, похожих на воплощенные кристаллы мета ублюдков — других поставщиков снимков, но удерживало его даже не опасение, что Денни разорвет свой с ним бессрочный контракт, а что начальство заинтересуется источником попавшей к нему информации, полученной во время внеслужебного расследованияего падшим братом, который, словно магнит, притягивал к себе отморозков со всего города.
Элберт с большим трудом лавировал между грудами мусора: куч зловонного тряпья, пустых бутылок и контейнеров из-под еды. Из дверного проема выплыл вусмерть пьяный увалень и уставился на инспектора мутным взглядом. Лейтенант выразительно почесал сбитые костяшки о щетину, и мужчина, оценив уровень угрозы, скрылся. До двери в комнату Денни оставалось пройти совсем немного, когда в коридор вылетел голенький, грязный ребенок и вцепился ему в штанину. Неимоверным усилием воли удержавшись от искушения вытереть его, словно нечистоты, о стену, коп аккуратно расцепил его сжатые пальчики и развернул в противоположную от себя сторону. Руки его от прикосновения к немытому тельцу неистово зачесались: несмотря на годы возни с трупами разной степени разложенности, полицейский был почти до брезгливости чистоплотен и не привык работать без перчаток. От запаха, схожего с тем, что стоял в квартире убитой: вони вопиющей, самовлюбленной бедности, у него темнело в голове, и мысли сами собой приобретали багровый, кровожадный оттенок.
Кто-то фамильярно хлопнул его по плечу, и из клубящегося марева позади возник Денни.
— Браток, у тебя с собой, или ты так, потрепаться пришел?
Несмотря на кажущуюся невменяемость, информатор был скользким и хитрым человеком, так что понимал, что коп никогда бы не пришел просто так. В свою очередь, Элберт знал, что тот это знает, и подобные игры стабильно приводили его в бешенство.
— Будь я тобой, я бы не тратил деньги на порево, а снял бы приличную хату. — доверительно сообщил лейтенант, излишне резко открывая обшарпанную дверь собеседника, не запиравшуюся по причине отсутствия замка. Местные, впрочем, избегали заходить: то тут, то там виднелись снимки с расчлененкой, нередко среди желтоватых салфеток. Даже их скотское безразличие прогибалось перед демонстрацией не менее животного, осознанного извращения.
— Будь я тобой, — резко заметил Денни, сметая со стола объедки, — Я бы не стал давать душеспасительных советов своему личному соглядатаю.
Сквозь маску напускного добродушия теперь отчетливо проглядывала враждебность; обычно Денни себе такого не позволял. «Наверное, ломка», — подумал коп, не став, впрочем, уточнять даже мысленно: по траве ли, по чему-то ли еще.
Полицейский молча бросил конверт со снимками на стол, и парнишка со скоростью хищного насекомого распаковал его и мгновенно просмотрел несколько «полароидов».
— Ого, круто! — с горячими глазами воскликнул он, — Я их хочу. Сколько?
— Давай фифти-фифти, — решил внутреннюю проблему Элберт, — Немного информации и наличные.
— Согласен. Впрочем, других вариантов нет: жертва мне незнакома, а значит, проституткой она вряд ли работала. Где, говоришь, ее нашли?
Элберт назвал номер района.
— Говорят, там постоянно из «клоповников» люди пропадают. Ну, эти, которые с тараканьего семени.
Парень ненадолго залез в один из многочисленных альбомов на полке, — единственном месте, содержавшемся у него в безукоризненном порядке, — и показал брату еще несколько снимков: почерк был идентичный. Элберт впился не теряющими остроты глазами в мутные изображения.
— Это не служебные снимки, — распознал он.
— Боже, посмотри на себя! — расхохотался малолетка, — Ты носом тянешь воздух как собака! Мама с папой горды, наверное, что их любимый старшенький стал мусорком.
— То, что из тебя в детстве мало повыколачивал дерьма еще можно исправить, дружок, — мягко заметил Элберт. Если снимал не полицейский, значит…
— Значит, кто-то из моего цеха, — перебил Денни, изобразив обратно-поступательный жест рукой, — вопреки твоему мнению я — не единственный, кто любит похолоднее.
— Тошнит меня от тебя, и от твоего поганого жилища, — устало сморщился служивый, — Откуда снимки?
— Ты не уймешься, да? Умные слова не хочешь слушать? С аукциона ушли фоточки-то; это не мог быть убийца. А даже если и так, следов тебе все равно не найти. Давай лучше пыхнем, а?
На улицу Элберт вышел в полной уверенности, что след ведет к серийному маньяку с фетишем на тараканий люд.

Впрочем, на следующий же день произошло то, что камня на камне не оставило от этой теории. Представитель от группировки под названием «Мастера» официально заявил о непричастности организации к убийству девушки и пообещал оказать всяческую поддержку полиции в поимке ренегата. Фурор, который произвело это событие в департаменте, словами описать невозможно. Впервые крупное объединение хирургов согласилось сотрудничать с властями. Однако Элберт встретил новость без энтузиазма. По его мнению, такой поворот дел мог означать только одно: крупнейшая в стране организация ученых-отступников наконец достигла того уровня централизации и сплоченности, что находит в себе силы на равных разговаривать с таким могущественным органом, как столичная полиция. Отсюда для них было два пути: легализация и терроризм, и этот шаг был совершен к первому.
От Мастеров блюстители закона узнали о том, что, по их сведениям, главный канал «женских частей» идет через бордель «Медовый улей», находящийся в выселках, но имеющий репутацию крупного предприятия. Подмазанные полицейские из отдела нравов, которых подобное заявление застало врасплох, встретили неожиданную для них поддержку со стороны саниспекции, которая заявила, что сотрудничать с Мастерами, как ни крути, преступление. Вместе они почти добились задержки посла хирургов с допросом по всей строгости закона. В развернувшейся баталии маленький, сухонький человечек с внешностью жителя Архипелага лишь умиротворенно жмурил маленькие глазки и явно наслаждался неразберихой. Его огромные костистые желтые руки, безошибочно выдававшие хирурга и бывшие замечательно диспропорциональными остальному телу, мирно покоились на коленях.
Элберт ушел из офиса не дождавшись разрешения конфликта. Он хотел было взять служебный автомобиль, но разглядел маячившего на парковке Майкла. Тот явно ждал лейтенанта, и энергично замахал замотанной рукой, как только завидел его. Мужчине, раздраженному потной духотой кабинетных споров, меньше всего хотелось менять их на споры другого, грибного плана, но отступать было некуда. Состроив благожелательную мину, Элберт направился к напарнику.
— Я так и думал, что вы отправитесь проверять бордель, — в лоб сказал молодой человек после обмена приветствиями, — И я бы хотел предупредить вас против этого. Мастера сделали свой ход, но расследованию не помочь даже этим. Послушайте, что я скажу: замешана санинспекция. Дело спустят на тормозах. Вам не стоит в это впутываться, если хотите дожить до отставки.
— Знаете, Майкл, — обескуражено ответил ему полицейский, — Не лезли бы вы в то, как я провожу внерабочее время.
— Но на парковку вы отправились служебную, — едко заметил инспектор.
— С чего вы вообще взяли, что я собираюсь что-то делать? — не выдержал коп, — Меньше всего мне надо подставлять свою задницу. Да и из-за чего? Какой-то коричневой шлюхи?
— Можно и так сказать, — прошипел парень, — Из-за вашего комплекса вины, из-за внутреннего благородства, смешанного с жаждой перемен.
— Да что ты несешь? — грубо, гневно окрикнул его мужчина.
— Как же, — по-змеиному подался вперед Майкл, — Тогда, в отделе нравов. Во время ваших веселых погромов, вы перешли черту, застрелили проститутку. Вот вас и сослали в мелкий, еще только развивавшийся департамент, борющийся с неизвестной опасностью. Но в душе вы парень добрый, хоть и неуравновешенный. Таким вообще не место в полиции. И сейчас вы помчитесь искупать свою вину… мнимую, несуществующую вину перед мертвой путаной, и тем самым обречете себя на погибель.
— Тебе-то какое дело? — оглушенно пробормотал Элберт.
— Как я уже говорил, — Майкл слегка оттянул капюшон и впился взглядом в глаза собеседника, — Санинспекция имеет в «Улье» свой интерес. То, что вы там увидите, настолько мерзко, разввратно и бесчеловечно, что наши тела ищеек не реагируют на подобные… изменения. И даже глава Мастеров хочет избавиться от этой язвы, исходя из своих сумасшедших, явно аморальных принципов. Маленький человек вроде вас будет растерт в порошок этими шестеренками.
— Ты плохо предвидишь будущее, — сделал над собой усилие полицейский, — И тем более плохо провоцируешь на откровенность. Да, ты откопал мое дело, протоколы расследования, но что с того? Все, чего я сейчас хочу — спокойно вернуться домой и провести вечер перед телевизором.
— В таком случае, — Майкл изобразил почтительный полупоклон, — Спокойной ночи, лейтенант Элберт.

Припарковавшись у «Медового улья», коп не сразу вышел из автомобиля. Какое-то время он прислушивался, пробовал обстановку на вкус. Чувство опасности пульсировало в его теле, и время от времени лейтенант лихорадочно ощупывал кобуру, пытаясь найти уверенность в привычном обладании оружием. Происходящее напоминало сон, и Элберт недоумевал, зачем вообще приехал к дому терпимости в столь поздний час.
«Узнать, с чем мы боремся, — услужливо напомнила память, — Понять, кого трахают инспекторы в перерывах между сгнаиванием бедолаг в медицинских корпусах». Было и еще кое-что, но лейтенант отказывался признаваться себе в отвратительной правоте напарника.
В последний раз погладив ребристую рукоять люгера, Элберт собрался с мыслями и направился к гостеприимно мигающему огнями зданию.
За стойкой приемной его гостеприимно приветствовал клерк, как бы невзначай придвинувший альбом с девушками. Гостиная вроде бы была стилизована под средневековье: алые гобелены, безвкусно-эклектичные диванчики вокруг… Внутренне содрогаясь от отвращения, мужчина взял его и со скучающим видом пролистал, словно смотрел меню в кафетерии. Через некоторое время к Элберту подошел скромно одетый человечек с властными манерами и учтиво, с достоинством спросил, не определился ли он.
— Я слышал, — заговорщески шепнул полицейский, старясь не переиграть, — что вы предлагаете и более… экстремальные услуги.
— Что вы! — изобразил негодование тот. — Никакими мерзостями мы тут не занимаемся. Приличное заведение, прошедшее проверку качества и…
— Да ладно вам! — пошел ва-банк Элберт. — Мне друзья из департамента рассказывали. К чему нам ссориться, милейший? Я же вам жизнь свою вместе с деньгами предлагаю. Захотите ведь — вовек не отмоюсь. Будем друзьями! Скоро на пенсию, нужно… испытать это, понимаете? Пока еще хоть как-то могу. Иначе никак.
В сутенере определенно боролись тщеславие, жадность и подозрительность. В Элберте чувствовалась выправка, и это говорило явно не в его пользу как поверенного в тайны борделя. С другой стороны, в руках предприятия оказывалась еще одна ниточка давления на соответствующие органы, да и… к чему было собирать девчонок, если ими никто не пользуется?
— Хорошо. Давайте деньги, — резко распорядился он. — Надеюсь, вы знаете, чего хотите. Сумасшедший вы мой ублюдок, — фамильярно улыбнулся человечек.
Подавив желание раскроить ему морду, Элберт протянул две купюры крупного номинала. Это была половина месячного оклада, но ему было все равно; он как на плаху взбирался.
Его собеседник плату взял неохотно. Вздохнув и помявшись, сутенер подхватил мужчину под локоть и повел по лестнице наверх.
Лейтенант тупо, отвлеченно гадал про себя: что ему сейчас предложат? В отделе нравов он видел всякое, и сердце его успело порядком огрубеть. Он жил в мире, где насиловали десятилетних девчонок, вырывали людям зубы и относились к ним в соответствии с длиной их языка. Лишь однажды он потерял над собой контроль, но такое…
Они миновали этаж, на котором раздавались сладострастные стоны, и поднялись к самому чердаку. Там стояла оглушительная тишина; двери были обиты железом. Волнение подкатывало к самому горлу, но лицом Элберт старался изобразить радостное, похотливое нетерпение. В итоге после взгляда на его прыгающие, искривленные в улыбке губы даже многоопытный сутенер как-то отстранился.
— Я зайду через час, — шепнул он, — если пожелаете продолжить…
Мягкой ладонью он вложил в грубую руку полицейского ключ и неслышно удалился. Лейтенант тупо уставился на массивную дверь и дрожащими руками отпер замок.
Войдя, Элберт с трудом подавил рвотный позыв. Зрачки его расшились, дыхание осеклось — горло сжал спазм. На кровати лежало огромное, чудовищное насекомое с грубо вживленными женскими прелестями и неким подобием человеческого лица. Оно обернулось к своему клиенту, и раздвинуло губы-лепестки в отвратительном подобии улыбки. В черном ротовом проеме копошились крохотные языки.
— Рейчер, — пробулькало существо.— Ты сшелаешь деток?
Откуда-то из-за его хитиновой спины выдвинулся квадратный полупрозрачный футляр. Внутри толкалось, взбугривая эластичную поверхность, крупное, с кошку размером, потомство проститутки.
В голове Элберта смешалось прошлое и настоящее. Словно наяву он вновь увидел события тридцатилетней давности: как, полупьяный, влетает в укромную каморку в дальнем уголке борделя. И как там на него с потолка прыгает такое же нелепое, непостижимое существо, служащее постыдным сексуальным утехам.
«Они не делают кадавров из людей, — понял лейтенант. — Они берут насекомых и лишь слегка их очеловечивают. Такое даже для Мастеров — непостижимое надругательство над природой, но инспекторы находят в этом единственный способ удовлетворить вполне тривиальную похоть. Способ, отвечающий их извращенному понятию гордости, не позволяющему заняться зоофилией».
Тараканоподобная шлюха придвинулась ближе, протянув к человеку щетинистые лапки. Вырванный из панических раздумий, Элберт с криком отвращения отстранился от существа, расчехляя оружие. «Рейчер» тупо уставилась на пистолет, явно не понимая, что перед ней, но чуя насекомым инстинктом выживания, что эта штука несет ей смерть.
— Деток, — засуетилось существо, запутавшись в покрывалах. Оно явно не было предназначено для свободного помещения и сейчас, словно черепаха, пыталось перевернуться и убежать. — Рейчер лишь хочет деток!
Элберт смотрел на бесновавшееся насекомое с чувством отстраненной предопределенности происходящего. Вспомнив понимающую, змеиную улыбку Майкла, он сжал зубы в бессильной злобе, прицелился в искривленное страхом человеческое лицо на грубых стежках, и нажал на курок.
Голова существа взорвалась, разбрызгивая какую-то грязь. Оно принялось дергаться в совершенно бессмысленном, хаотичном танце, встало, наконец, на ноги и понеслось прямо к выходу. Полицейского тошнило от омерзения, и он открыл беспорядочную стрельбу, желая только одного: чтобы этот осколок противоестественной жизни упокоился раз и навсегда. Источая отвратительную желто-серую массу, проститутка замерла лишь когда коп всадил в нее всю обойму. Ее «детки» в прозрачном чехле продолжали свою бессмысленную толкотню, будто и не заметив смерти матери. Снизу уже доносился топот людских ног: вооруженные обрезами, показались громилы-охранники.
Элберт тупо наблюдал за их приближением. Чувствуя себя ягненком на непостижимом его овечьему разуму заклании, он нацелил разряженный пистолет на приближающихся головорезов, и не сразу почувствовал, как дробь разрывает внутренние органы, волоча его по полу, выдавливая жизнь вместе с последним, полным боли криком, вырвавшемся из его сведенной судорогой глотки.