Сказка о забытой всеми книге

..Когда начальник тюрьмы сам выпустит заключённого, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везёт, тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно. Но есть не меньшие чудеса: улыбка, веселье, прощенье и, вовремя сказанное, нужное слово. Владеть этим — значит владеть всем. Что до меня, то наше начало, моё и Ассоль, останется нам навсегда в алом отблеске парусов, созданных глубиной сердца, знающего что такое любовь…
А. Грин. "Алые паруса"

1. Тая

В престижном районе большого-большого города, блистающего в ночи миллиардами огней, жила была девочка Тая со своими родителями. Их квартира располагалась на последнем этаже недавно построенного красивого дома. Тайке иногда казалось, что облака вот-вот зацепятся за крышу, а падающие звёзды непременно упадут ей в ладони, если вовремя их подставить. Близость бесконечного неба поражало её воображение. Она могла часами смотреть на звёзды, усевшись поудобнее на широкий подоконник, обхватив руками колени, и серебристая луна ласково гладила её по волосам...

Тайка любила мечтать, но её мечтательность сильно раздражала маму, — сильную, волевую женщину, для которой главным был достаток. Юлия считала, что всё можно ку-пить или продать, а то, что не продавалось не было достойным её внимания. Все четыре больших комнаты она со вкусом обставила дорогой и стильной мебелью. Но больше всего ей нравилась комната Таи — мебельный гарнитур цвета морской волны с оттенком сливочного крема был великолепен, а ноги утопали в ворсе шикарного ковра. Немного антиквариата и картины свободных художников Арбата неплохо гармонировали со всей обстановкой.
Да, эти картины купил отец Таи — в далёком прошлом романтик и мечтатель. Он мог подолгу бродить в переулочках Старого города, вдруг бросив свои дела, и слушать шёпот первой опавшей листвы. Художников он считал волшебниками и с замиранием сердца наблюдал, как на белом холсте оживают невиданные дали или улочки старой Москвы с её таинственными фонарями. Отца Таи на Арбате знали все. Кто то из них считал его романтиком и завидовал ему, кто то посмеивался над ним, а он, будто искал что-то на этой зачарованной улице и никак не мог это «что-то» найти. Или кого то? Лишь старый тусклый фонарь знал печальную историю его любви. Он бы обязательно всё ему рассказал, да только не умел говорить, что несомненно хорошо. Только представьте, что будет, если фонари, эти молчаливые свидетели, заговорят! Тогда тайна и любовь навсегда покинут город, и жизнь станет серой…
Впрочем, мама Таи эти картины не любила, как и сам Старый Арбат — они напоминали о её подлости, о которой она не рассказывала никому, даже самой близкой подруге. Сначала ей было страшно, но со временем голос совести становился всё тише и тише... Молчаливые свидетели, висящие на стене, и чудинка мужа не мешали ей жить! У неё было всё, что она хотела: квартира, в центре города, своё дело, машина, красавица дочь, муж, который скорее престижен, чем любим, — рай в шалаше её не прельщал!

Таисией гордились. Смелая, быстрая, гибкая! В её красоте было что то дикое и необузданное, как сама природа. Да и вид спорта Тая выбрала, прямо скажем, не женский. Она так мастерски фехтовала, что даже тренер её побаивался. А мальчишки говорили, что она похожа на дикую орхидею и все, будто сговорившись, дарили ей на день рождения эти прекрасные цветы, мечтая стать для неё единственным. Но Тая не обращала на них никакого внимания, считая, что всё это вздор. Любовь не входила в её планы. В руках она держала «Красный диплом», а впереди её ждала Европа, путешествия, о которых она мечтала, сидя по ночам на подоконнике и всматриваясь в фиолетовое небо, новые друзья, за-видная карьера… Казалось, что до исполнения всего, к чему стремилась Тайка, осталось только руку протянуть — её жизнь была расписана до последнего часа и утверждена, как расписание скорого поезда, который никогда не сойдёт с рельсов. Ни дня, ни часа свободного времени, как у всех людей, населяющих этот район неонового города. Слушая разговор отца и матери, Тайка была уверена, что всё так и будет:
— Юленька, ты только посмотри, как она красива! — говорил отец, садясь в глубокое кресло и прикуривая сигару. — Придёт время, и я увижу мою жемчужину в белом платье рядом с Николя. Что ты хмуришься? Он — видный парень! А потом, у его отца раскрученный бизнес, который, в случае их свадьбы, можно объединить с нашим. Купим им квартиру в «Алых Парусах»! Наша жемчужина должна быть в достойной оправе.
— О чём ты говоришь? — отвечала ему Юля. — Мы же собрались отправить Таю учиться дальше в Европу! Так может там она найдёт себе ещё престижнее жениха.
Но Валера и слышать ни о ком больше не хотел. С отцом Николки он вырос, вместе поднимались «в гору» в лихие нулевые. Дима для него был эталоном покоя и надёжности. Да и что греха таить, на вершине той горы сместились ценности. В замужестве Таи он больше искал выгоды, чем её счастья. И где-то там, в глубинах его огрубевшей души, ещё жила девушка, похожая на Ассоль, мечты, чистая любовь, Юрий Визбор и Булат, но Валера отчаянно давил в себе эту незаживающую романтику. Сейчас ему было хорошо — своё дело, достаток, но он всё равно, как заговорённый, возвращался и возвращался на Старый Арбат, надеясь и боясь встретить ту, которую предал.
А любовь? В этом доме никогда не говорили о любви. Её где то потеряли во дворе и забыли за ней вернуться, да и она не очень спешила стучаться в закрытую дверь, — качалась на качелях, тихо улыбаясь ветру, или задумчиво бродила, слушая шорох недовольной листвы. И даже затяжные дожди не могли её уговорить уйти со двора. Она раскрывала свой синий зонт и, встав под раскидистым клёном, слушала его удивительные рассказы о далёких странах. Клёну иногда казалось, что любовь чего то ждёт, вглядываясь в окна на последнем этаже….

1. Подарок
   
   — Завтра мы едем к бабушке, — как то глухо проговорила Юля, тщательно перемешивая сахар в чашке с давно остывшем кофе. — Она соскучилась и просила нас приехать. Как же я не люблю эту глухую деревню! Ну почему, почему она не согласилась переехать к нам в город? У меня столько дел, даже часа не выкроить, а тут… Ладно, вечером вернётся отец, и мы всё обсудим.
   Тая кивнула и с грустью посмотрела в окно. Там мелко сеял дождь, и ветер дремал, качаясь на ветках старого клёна. Скоро осень, догорали последние летние дни. Таисия осень почему то не любила. А что её любить? Мокро, грустно, зябко, под ногами шушукаются опавшие листья, жалуясь на свою судьбу. Брр! Но Таисии пришлось признать, что ехать всё равно надо, тем более она скоро уезжает и увидит бабулю только на каникулах, через год…
   Тайка на минуту задумалась и прислушалась к голосу сердца, надеясь услышать в нём хоть отзвук печали, но ничего не услышала. Любила ли она бабушку? Трудно сказать. Не скучала по ней — это точно. Так сложилось, что бабушка не жила рядом с Тайкой, не нянчила её, не читала на ночь сказок, не оберегала от ночных страхов и навязчивых болезней. Нет, они определённо не были близки так, как если бы они жили вместе. Только на летние каникулы Тайку привозили к бабуле, да и то на две недели. Тая вспомнила аромат свежего хлеба, танец огня в большой печи, песни маленького сверчка по ночам, горсть душистой лесной земляники, полыхающий закат…
   Там время текло лениво, как тихая река Тверца, что несла свои воды прямо под обрывом. Она в детстве очень любила купаться в этой реке, строить замки из мелкого и ласкового песка, играть с деревенскими мальчишками в прятки и «Царь гору». А сейчас она не могла найти в сердце даже капельки тоски, ведь придётся расставаться надолго. К вечеру добавилось ещё и чувство досады — надо же было так случиться, что именно в эту субботу её пригласили на дискотеку в ночной клуб! Николя обещал ей преподнести какой то сюрприз на прощание. «Вот уж не везёт, — прошептала она и взяла в руки телефон, — Инга будет рада, и мой сюрприз достанется ей. Вертится перед ним, прям из кожи вон вылезает! Чужое-то оно всегда лучше своего кажется....». Она набрала номер Николя и отказалась от встречи...
   Из офиса вернулся отец. «Сейчас он сварит себе душистого кофе, сядет в любимое кресло и будет целый час шуршать бумагами, перебирая счета, жуя губами, будто пробуя их на вкус», — раздражённо подумала Тая и стала ждать. Она очень надеялась остаться в городе на эти выходные.
   — Всем привет! — в комнате стало как то шумно, будто ворвался сильный ветер. — Всё, утром еду покупать себе резиновые сапоги на шпильках и ватник от Кардена!
   Тайка поняла, что рухнула её последняя надежда и завтра утром они всё-таки едут к бабушке.
   — Юль, ну куда ты опять подевала мои любимые джинсы? Мне ведь неудобно ехать в костюме и в галстуке! — раздался недовольный крик отца из кабинета. — Ты же знаешь мою маму…
   Юля молча достала из шкафа джинсы и отнесла в кабинет. У неё плохо получалось казаться радостной, ведь она терпеть не могла деревню, запах навоза и мягкую землю, в которую предательски проваливаются каблуки её любимых туфелек. Но больше всего Юлька не выносила мать Валеры, эту молчаливую, гордую женщину, в глазах которой жила непостижимая тайна, какая то загадка, освещающая увядающее лицо, которую Юлька никак не могла разгадать! Любовь… Что такое любовь? В наше время любовью сыт не будешь! Ну а когда Анна Тимофеевна смотрела Юльке в глаза, ей хотелось ну просто провалиться сквозь эту податливую, пахнущую прелой травой землю. Ей казалось, что Анна Тимофеевна знает, что Юлька украла у её сына любовь...
   Всю ночь она не могла сомкнуть глаз — её мучила не кстати проснувшаяся совесть. Не давали покоя воспоминания о той тихой, мечтательной девушке в лёгком, как облако, сиреневом плаще, у которой она выкрала Валерку. Как она тогда смотрела широко раскрытыми глазами, полными тоски! Затоскуешь здесь, она же не знала, что Юлька специально поцеловала Валеру, чтобы та исчезла с её дороги навсегда. Никто, кроме старого фонаря не знал правды. Только вот Валера стал всё чаще пропадать на Арбате. «Ну и пусть, — думала Юля, ворочаясь в постели, — прошло много лет, и голым остаться он не захочет! Если бы не мой отец, пил бы он сейчас дешёвый «растворимый»! Фи, любовь!» …
   К утру приступы совести растаяли без следа, и Юлька, сев за руль любимого «Лекси», так резко дала газу, что соседский питбуль взвизгнув, присел на задние лапы, а его хозяин многозначительно покрутил пальцем у виска. Юлька довольно хмыкнула и прибавила громкость, — песня Кати Лель опять растеклась мармеладом по салону. Они мчались по ещё пустынному шоссе просыпающегося города, думая каждый о своём.
   Позади остался город. Мелькали поля, леса, вымирающие деревеньки, брошенные дома, развалившиеся дворы, сгнившие заборы, заросшие бурьяном огороды и одичавшие яблоневые сады… Печальная картина запустения угнетала, теснила сердце. Хотелось развернуться и больше никогда не покидать неоновый город. Над крышами уцелевших домов струился дымок как тихое напоминание о чьей то угасающей жизни. Но вот вдалеке блеснула речушка, и все вздохнули с облегчением — они подъезжали к затерявшейся среди невысоких холмов деревеньке, где когда-то родился Валерка. Дом Анны Тимофеевны виден был издалека, — крыша, недавно покрытая красной черепицей, сияла, умытая дождём. Валера не жалел денег на содержание дома, в котором пожелала остаться его мать, наотрез отказавшись от скучной городской жизни. Что бы она делала в квартире на последнем этаже высотки в огромном неоновом городе?
   
   В деревне было тихо и пусто — ещё на той неделе уехали дачники с ребятишками, а оставшиеся старики отдыхали после вечерней дойки в своих ветхих избах. В доме Анны Тимофеевны густо пахло хлебом, старый рыжий кот сладко урчал, свернувшись калачиком в кресле, потрескивали берёзовые дрова в печи… Давно отгорел закат. Пёс Тимка перестал греметь цепью и мирно дремал в тёплой будке. От тепла и хлебного духа всем хотелось спать… Ночь здесь буквально опрокидывалась на землю, рассыпая миллиарды звёзд. Не освящённое огнями больших городов, оно завораживало своей глубиной, и казалось, что ты всего лишь песчинка под ногами времени. До женитьбы Валера любил смотреть в это бездонное небо, мечтать, перебирая в памяти приключения детства, а после — даже не поднимал головы, потому что больше всего его стали интересовать финансы. Вот и сейчас он сидел за столом на террасе и перебирал счета. Юля спала, а Таисия слушала тихий голос бабули и отчаянно боролась со сном:
   — Тая, девочка, послушай меня, — шептала ей бабуля, — нет ничего дороже любви. Без неё и самый богатый дом будет тебе пустым, и эти «Алые Паруса» покажутся тебе обрывками пиратского флага. Не ходи за нелюбимого! Любовь твоего деда я ценила и берегла, как самый драгоценный камень, если вообще можно это бесценное чувство с чем либо сравнить. Подожди, будет тебе и любовь. И ласково гладила по волосам, отчего Тае становилось тепло и уютно.
   — Вот, возьми. Эту книгу я нашла на берегу реки, когда была совсем юной. Её читал и дед твой Иван. Он потом выкрал из клуба несколько кусков красного материала, сшил из него паруса на свою латанную лодку и приплыл ко мне свататься. Вся деревня сбежалась тогда на берег! А я стояла на обрыве и не верила своим глазам. Деда тогда, как принца, доставили в участок и чуть не посадили за воровство, но директор клуба, узнав зачем тот украл кумач, забрал заявление, — творческий ведь человек, оценил.

Бабуля тихонько засмеялась, и Тайке показалось на миг, что перед ней не пожилая женщина, а юная красавица, а воображение живо нарисовало эту картину — директор клуба сплёвывает от досады и вырывает из-под рук участкового своё заявление и рвёт его на кусочки, тихо бурча себе под нос: «Любовь! Тьфу! С ума посходили мужики от этой Аньки, дочки нового учителя. Ужо пожалюсь Тимофею-то! Ишь, развели тут шуры-муры!»… Тайка рассмеялась, да так звонко, что в избу заглянул отец:
— Мам! Ты чего ей об отце рассказала? Та ещё история! — И, зевнув, захлопнул дверь.
— Бабуль, а ты их сохранила, паруса эти? Можно я посмотрю на них? — спросила вдруг Тайка.
— Сохранила. Пойдём, похвастаюсь! — вздохнула она, и стала подниматься на второй этаж по резной винтовой лестнице, с любовью поглаживая перила — С тех пор как умер твой дед, я и не открывала сундука-то. Знаешь, плохо мне без Ивана-то, всё сердце изболелось, и ты уезжаешь в свою эту Европу, а я ведь останусь совсем одна. Так хоть считала месяцы и дни до твоих каникул, а тут...
— Ба, а ты всё равно считай эти дни, а я на лето к тебе обязательно приеду!
Они ещё долго разговаривали, перебирая вещи из старинного сундука, пока не запели первые петухи, встречая заспанный рассвет…

…Выходные пролетели незаметно, но всё же возвращались домой с радостью — деревенская жизнь их угнетала своей однообразностью и, казалось, не имела смысла. Они торопились. Машину вёл отец. Юля всю дорогу кого-то отчитывала по телефону. Тайкин мобильник разрывался — Николя набирал и набирал её номер, будто что-то предчувствовал. Тайка сразу достала из рюкзачка книжку, подаренную ей бабулей, и задумчиво смотрела на блёклую обложку, вспоминая ночные рассказы той, что никогда не качала её на руках, не рассказывала ей сказок на ночь, но ставшей для Тайки за эти дни самым близким и дорогим человеком. Тайка открыла книгу и погладила потёртые страницы, помнящие пальцы деда, бабули и того, кто эту книгу забыл давным-давно на берегу. «Александр Грин. Алые паруса» — прошептала Тая, и сердце её вздрогнуло, будто разбуженная кем то птица. Тайке читалось легко, на одном дыхании, и ей было уже всё равно сколько осталось километров до Москвы. Она читала сейчас самые важные строки, которые изменят и её жизнь:
«Не знаю сколько пройдёт лет, только в Каперне расцветёт одна сказка, памятная надолго… Однажды утром, в морской да-ли под солнцем сверкнёт алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов. На берегу много соберётся народу, удивляясь и ахая, и ты будешь стоять там. Корабль подойдёт величественно к самому берегу под звуки прекрасной музыки. Нарядная, в коврах, золоте и цветах поплывёт от него быстрая лодка... Тогда ты увидишь храброго, красивого принца, — он будет стоять и протягивать к тебе руки…»
А отец Тайки прощался с планами, относительно выгодного замужества дочери, тихо ругая Грина, Грэя и кого-то там ещё, — его дочь держала в руках эту, пропахшую плесе-нью и нищетой книжечку! Ему хотелось плакать. Алый призрак победоносно шёл под всеми парусами, гонимый ветром грядущих перемен!

…Всю ночь горел приглушённый свет в комнате Таи, — она читала, и усталость не могла заставить её положить эту книгу. И лишь на рассвете она перевернула последнюю страницу. Старый клён, празднуя победу, смотрел на её окно и улыбался. Ветер качал пустые качели, с тоской глядя вслед уходящей со двора любви. Она шла навстречу рассвету, и очарованный странник дождь тихо напевал ей «Salut» Джо Дасена, галантно поддерживая под локоток…

1. Сиреневый плащ

Старый тусклый фонарь как то неуклюже вскидывал негнущиеся тонкие руки, пытаясь поправить съехавший набок колпак, и тихо ругал смотрителя за его лень, — вот уже три дня он проходил мимо и даже не смотрел в его сторону. Фонарь конечно же знал, что скоро заменят его на новый и сдадут в утиль, но ему было сейчас всё равно, потому что вернулась Она... Сколько лет прошло? Он никак не мог сосчитать. Вера, уже час сидела на скамейке, держа в руках букетик ирисов, и юный художник писал её портрет, который она почему то не возьмёт. И этот портрет молодой художник всегда ставил на мольберт, всерьёз считая его талисманом, — заказы не прекращались весь день.

«Ах, если бы я мог ходить! Я бы нашёл этого стервеца Валерку и обязательно отвесил ему звонкую пощёчину, нет, вызвал бы его на дуэль!» — думал старый фонарь. Изящная, тонкая, как ива над лесным ручьём, хрупкая и тихая. Её прекрасное лицо, достойное кисти великих художников, не тронуло время, и боль от пережитого не оставило следов. Только взгляд её глубоких, как омут, карих глаз, стал твёрже, будто кто то разбился о его дно, так и не овладев глубинами.
Несколько серебряных нитей тщательно прятались в прядях чёрных, как вороново крыло, волос, аккуратно уложенных в старомодный «пучок». Она любила гребни из слоновой кости и мамины шпильки с сиреневыми камушками, доставшиеся ей в наследство. Казалось, что этот сиреневый плащ с изящным чёрным пояском никогда не станет ей мал. Сиреневая ода неувядающей любви и верности… Как она красива и горда! Старый фонарь еле дышал. Он знал всю историю их любви, потому что Валера назначал свидания именно на этом месте, под ним, на скамейке, и неяркий его свет мягко ложился им под ноги. Немой свидетель помнил, что Вера любила ирисы и тюльпаны. Когда Валерка дарил их, она прижимала букетик к груди и кружилась, счастливо улыбаясь.

Забыв о времени, они сидели на скамейке, мечтая о будущем, или гуляли, взявшись за руки, по вечернему Арбату. Она любила слушать Окуджаву и Визбора, а он с ума сходил от «Рондо». Она верила в любовь и чудеса так же наивно, как и Ассоль, а ему казалось, что не хватит сил прожить всю жизнь на вдохе, боясь обидеть это хрустальное существо, тонкое, словно сиреневая дымка…
«![image.png]( Хочешь, я прыгну с моста в реку?» — спрашивал он, заглядывая ей в глаза. И прыгал! Или срывал все цветы с центральной клумбы на глазах у постового и бежал две трамвайной остановки, обгоняя ветер. Его сердце птицей билось в грудь, просясь на волю, — он опаздывал! Бежал от постового и смеялся, задыхаясь от счастья. Только вообразите себе огромный букет тюльпанов, который едва помещался в руках! Он постоянно опаздывал, а она его всегда ждала. Чистая, нежная, как цветок ириса… Он так его и не сорвал, — однажды Вера не пришла, совсем. Валерка никак не мог выдохнуть, и небо медленно падало на землю…

1. Алые паруса.

Осень гуляла по Старой Москве, и листья кружились в последнем вальсе на ветру. Старый фонарь, наконец, дождался смотрителя, и новый его колпак блестел в лучах заходящего солнца. Мимо спешили прохожие, художники собирали этюдники, сворачивали написанные картины и пустые холсты... На скамейке сидела девушка. Она никого не ждала и никуда не спешила. Пряди белокурых волос мягко ниспадали на плечи, на губах блуждала тихая улыбка. Девушка была так прекрасна, что ветер не удержался и присел рядом. Ему было с ней так хорошо, что он осторожно обнял её за плечи. Заморосил дождь, улица опустела. Дремал старый фонарь, роняя неровный свет под ноги… Ей было здесь хорошо, тихо и уютно. Она почему то была уверена, что здесь живёт её любовь…

— Девушка, простите, Вам не холодно? — застенчиво спросил юный художник, — Вы уже больше часа здесь сидите. Вы так прекрасны, что я не удержался и написал Ваш портрет. Он улыбнулся и протянул Таисии холст.
— Знаете, скоро мой день рождения. Спасибо! — ответила ему смущённая Таисия, поднявшись со скамейки и раскрыв большой синий зонт. — До свидания! Уже зябко…
Мальчишка смотрел вслед уходящей девушке. Каблучки её туфелек гулко стучали по мостовой.
— Постойте, не уходите! Можно я Вас провожу?

Они ещё долго гуляли под дождём по вечернему городу, разговаривая обо всём на свете, мечтали, смеялись, вспоминая школьные истории, и им было хорошо вдвоём. Юный художник накинул девушке на плечи свой потёртый пиджак, кое-где испачканный краской и затаив дыхание слушал её рассказ о бабушке Ане, алых парусах, понимающем любовь директоре клуба. и боялся вспугнуть это хрупкое существо, похожее на фею, шедшее с ним рядом под большим синем зонтом. Дождь давно закончился, Старый Арбат засыпал, укрывшись фиолетовым небом, под колыбельную очарованного дождя…
…Тайка не помнила, чтобы с таким нетерпением ждала своего дня рождения. Она не стала никого приглашать, повинуясь неясному голосу предчувствия. Время, казалось замерло на месте и никак не хотело двигаться вперёд. Она не могла дождаться ночи, чтобы поскорее лечь спать, потому что утром должно было случиться что-то чудесное. Ей не с кем было поговорить в этом доме. Отец пил кофе и составлял отчётность, не замечая ничего вокруг себя. Тая зачем то взяла в руки томик Грина и, открыв наугад страницу, стала читать вслух:

— Знаешь, Филипп, — заговорила она, — я тебя очень люблю и потому скажу только тебе. Я скоро уеду, наверное, уеду совсем. Ты не говори никому об этом.
— Это ты хочешь уехать? Куда же ты собралась? — изумился угольщик, вопросительно раскрыв рот, отчего его борода стала длиннее.
— Не знаю, — она медленно осмотрела поляну под вязом, где стояла телега, зелёную в розовом вечернем свете траву, чёрных молчаливых угольщиков, и, подумав, прибавила, — всё это мне неизвестно. Я не знаю ни дня, ни часа и даже не знаю куда. Больше ничего не скажу. Поэтому, на всякий случай, прощай.

Таин отец, нервно хихикнув, расслабил галстук и поднял полный недоумения взгляд на дочь. Перестали шелестеть счета в его руках, кофе был забыт, а любимая сигара превратилась в кучку пепла. Он будто в первый раз увидел Таю. Все события последних двух лет, серьёзные и не очень, замелькали перед его глазами, обгоняя друг друга, но он так и не вспомнил, когда его дочь стала взрослой. Вот именно сейчас она удивительна похожа на его мать. Ах, да! Та же загадка, та же тайна светилась в её глазах. «Боже мой, она ведь влюблена!» — подумал Валера, но было уже слишком поздно ругать себя за слепоту. Теперь он мог объяснить самому себе почему Тайка отказалась ехать в Европу, отложив эту поездку на год. Ему вдруг всё стало ясно! Он не мог уснуть, сон бежал от него. Почему то вспомнились Арбат, старый фонарь и та, которую предал, тюльпаны на центральной клумбе, прыжок с моста, ветер, что обогнал его на второй трамвайной остановке и её глаза, переполненные тихой любовью…
Очнулся Валерка только тогда, когда скудное осеннее солнце нехотя вставало над спящим городом, гоня синюю ночь и обнажая мечты. Он встал и подошёл к окну…и замер от удивления, потом стремительно вошёл в комнату Таи и стал трясти её за плечи, пытаясь разбудить:
— Тая, проснись! Проснись и подойди к окну! — услышала Таисия сквозь сон голос отца. — Посмотри, там тебя ждёт подарок. Может, ты мне объяснишь, что всё это значит?
Тая вскочила с постели и распахнула окно. Там, по стене соседнего дома, «плыл» нарисованный огромный белый корабль под алыми парусами, и девушка, так похожая на неё, стояла на берегу… Наскоро одевшись, забыв про лифт, она бежала вниз и ей казалось, что эти ступеньки никогда не кончатся, что парусник вот-вот уплывёт. Наконец, она выбежала на улицу. Серёжка, весь перепачканный краской, уставший и счастливый стоял, держа в обеих руках букет сине-жёлтых ирисов, и голубое голубое небо отражалось в его глазах…
— Здравствуй, Ассоль! Я приехал, чтобы увезти тебя в своё царство. Жить с тобой мы станем так дружно и весело, что душа твоя никогда не узнает слёз и печали… — прошептал юный художник. За его спиной смущённо топтались два друга…

…Они уходили. Они уходили прочь из престижного района неонового города, в котором нет места для вечной странницы любви. Высокий высокий дом смотрел им вслед холодными и пустыми глазами окон. Тая обернулась. Старый клён помахал ей рукой, и ветер качнул пустые качели...
В квартире метался отец Таи и кричал:
— К чёрту! Всё к чёрту! Европу, Николя, квартиру в «Алых парусах»! Ты, мать, куда ты смотрела?!
Юля стояла у окна и глядела вслед уходящей дочери, понимая, что та не вернётся назад.
— Знаешь, я, пожалуй, пойду. Но прежде, чем я покину этот дом навсегда, хочу тебе признаться. Помнишь, тогда, на Арбате, ты ждал эту девушку в сиреневом плаще? Так вот, я её заметила и специально поцеловала тебя, а она смотрела на нас… Я так и не смогла купить и крупинки твоей любви. Мне говорили, что любовь не продаётся, потому что не имеет цены… Не потому, что дешёвка, а потому что бесценна. Прости!
Юлька замолчала и вышла вон. Валера ещё долго сидел в опустевшей квартире, обхватив голову руками. Он больше ни о чём не жалел, ему нечего было ждать, и когда на город спускался фиолетовый вечер, он мчался по трассе к той, которая всегда его любила…
…Сентябрь уходил из города, срывая, не глядя, остатки пурпура и золота с притихших клёнов, и безжалостно бросал их людям под ноги. Ему было всё равно до них, — он уходил. Сунув скрипку под мышку и, опираясь на смычок, как на трость, он рассеянно шлёпал в лакированных башмаках прямо по лужам. Ни разу не оглянулся, не снял на прощанье шляпы…Под старым клёном остался потёртый футляр от его скрипки, да мятый сюртук. Ещё долго звучала его новая мелодия, размытая дождём по нотному альбому, и догорал закат, цепляясь за крыши домов Старого Арбата...