ЁЖКА. мой самый первый рассказ
Я много раз и много лет порывался писать прозу. И всякий раз останавливался на первых нескольких абзацах. Не чувствовал в себе, кроме рвения, способности и вдохновения. Муза лишь опахивала иногда меня своими крылами, и улетала, в разочаровании.
Но верна, ой как верна и грустна народная пословица "Не было бы счастья, да несчастье помогло". Скончался Отец. Человек для меня святой, немногословный, скорее даже молчун, удивительной доброты и поразительного ума. И я из Москвы помчался прощаться. К горю моему не успел заживо, всё оттягивал за бестолковой занятостью.
И вот на полпути тысячекилометрового гона со мной вдруг, ВДРУГ, случилось чудо. Мне стало как то небесно хорошо, легко и осиянно. Именно осиянно, словно кто то был рядом и осиял меня. Одной стороной сознания я корил себя за беспечность и неподходящее обстоятельствам настроение, а другая часть моей души пела от счастья. И строки полились. Больше всего я боялся забыть сложившуюся приБыль.
Первый рассказ стал причиной, ядром и эго моей первой пока, одноимённой книжки https://ridero.ru/books/yozhka/ (некоторые рассказы и эссе из неё я уже публиковал, но этот не решался).
ЁЖКА
Начало
Эта роженица удивила даже тёртого жизнью, и потому крайне циничного зав родильным отделением. Брызгаясь слезами, она звонко хохотала при начале каждого потуга, а между ними нещадно материлась, промеж этажей вставляя то Ж, то Ё. И было не понять, то ли это начала матерных оборотов, то ли их первопричины. Когда, наконец, в руках у доктора оказался головастый мальчуган, мать глубоко выдохнула и отключилась…до крика ребёнка, чтобы снова захохотать. От такого и новорожденный перешёл на прерывистый ор, отчего стало казаться, что хохочут оба. Медики на минуту остолбенели.
В тот день Женька посещал Женьку. Он был важным и загадочным, отчего его круглые очки топорщились на слегка мясистом носу особенно явно. В отличие от большинства очкариков, у Женьки не было привычки поправлять очки, отчего они жили на носу собственной жизнью, пока он не снимал их, чтобы посмотреть куда-то в небо на минуту-две очередной задумчивости. Когда он хотел быть важным или загадочным, очки почему то сползали к кончику носа, и он задирал голову, чтобы их не уронить. Хотя возможно последовательность была обратной.
Полуарбузная Женька, явно гордясь своей предродовой красотой, стояла на подоконнике окна первого этажа, в полуобороте привстав на цыпочки и вытянув шею, чтобы выглянуть в форточку. Её живот, прижатый к стеклу, от этакого кульбита выглядел ещё внушительней. Беременность была сложной. За 65 дней сохранения было лишь две встречи, когда можно было через форточку перекинуться парой слов. Женьке приходилось чаще довольствоваться видом мужа из окошка палаты на третьем этаже и общаться на языке жестов, возникающих в ходе «разговора», которых постороннему было не понять, да и самим говорунам, кто бы показал, никогда не разобраться.
А Женька едва угадывал сквозь стекло лицо жены. Только движения рук были очевидны. Конечно, был телефон у дежурной медсестры, по которому дозволялось позвонить раз в день, однако эмоциями делиться через него, да ещё под бдительным надзором сестры, не получалось. Разговор ограничивался односложными «ну как»-«ничего», «скорей бы»-«терпи» и затухал через минуту всхлипами в роддомовской трубке.
Но сегодня Женька позвонил и сказал, что ждёт у форточки. Эта процедура была действительно опасной для плода. Без крайней надобности Женька ни за что бы не потребовал столь ненужного подвига от жены. Карие Женькины глаза даже сквозь очки блестели ярче стёкол. Он не здороваясь выпалил «Подумай как мы его назовём!?», и вытащил из холщёвой сумки, в которой всегда носил очередную книгу, …ежа. «Кого?», только и нашлась ответить Женька. Ничего себе повод!
- Да не ежа конечно. А ребёнка.
- А ежа то казать зачем?
- А он на меня сам сегодня вышел. Вот я и решил, что это знак. Вот и думай теперь как его назвать.
- Ежа что ли???
- Да нет же. Ёж это знак, намёк. Он подсказка. А нам отгадать. Вот.
- Ну ты Жуёв, балбес. Иди и сам думай. Нашёл тоже намёк. А пятый шприц сегодня в мою попу – это не намёк?
Женька обиделся. Она повернулась и неуклюже осторожно стала опускаться на болевшую попу, чтобы затем спуститься с подоконника.
Женьке снился сон. Её живот вдруг пророс щетиной. И щетина эта растёт и растёт, на глазах превращаясь в иглы. А тут как раз утренний осмотр. Доктор от увиденного аж антигигиенично влез обеими руками под шапочку, отчего та упала, открыв сцепленные пальцы, меж которых торчал ряд довольно длинных седых волос на манер конских волосьев на шлеме древнего грека.
- Н-да-а-а-а…Ты что же это, ежа вынашиваешь? Не положено! А принимать то как?
Сопровождающие сёстры дружно закивали, одна хихикнула и испуганно отвернулась.
- Не положено, но ведь требует. Переполошил всех.
Кто-то дёргал её за плечо. В ужасе открыв глаза, она попыталась вскочить, хватаясь одновременно за живот. И влепила лбом по носу санитарке, которая наклонилась над её лицом, видно собираясь что-то сказать. Санитарка охнув отпрянула, поскользнулась и шлёпнулась на пол, смешно вскинув ноги и разметав полы халата. Палата заржала. Санитарка поднялась, плюнула сгоряча, и была такова. Лишь из коридора донеслось «Нувас». Женька оторопело оглядывала палату. Никакого доктора и осмотра не было. Пять соседок в разных позах корчились от смеха. Ближняя, Тонька, давясь и сморкаясь в кулачок, пыталась выговорить:
- Твой…кха… её достал. Кха-ха-ха. Требует тебя.
Женька глупо заулыбалась. Трубка у сестры лежала на аппарате. Сестра встревоженно смотрела то на неё, то на дверь их палаты, за которой не умолкали смешки и гомон. Женька, всё ещё не придя в себя, пошла на первый этаж. Женька толкался под окном. Без очков, но со ссадиной в половину лба. Близорукими глазами он зачарованно всматривался в смутно карабкающийся за стёклами силуэт, слегка подпрыгивая от нетерпения.
- Ты что, сбрендил, второй раз за сегодня.
- Нет. Я не вытерпел. Извини, но я отгадал.
- Чего отгадал. -
Ну как же. Загадку.
- А другого времени не нашёл. Загадки ему.
Уже смеркалось. Что для летнего севера означало глубокую ночь.
- Понимаешь, я всё уснуть не мог. Решил с ежом к лесу пойти, чтоб отпустить. Да очки не взял и хряпнулся об какой то сук. Тут меня и озарило. Когда очнулся.
Он потупился, но тут же ляпнул:
- Серёжа!
- Тебя чё, совсем шандарахнуло? Какая я Серё-ё-ёжа?
- Да нет же. Это отгадка.
- А ёж то причём?
- Так ведь Серёжа-Серёжка. Вот и ёж. А он кстати убежал, пока я там звенел. От сука.
- Кто сука!?
- Да не кто, а я звенел от удара об сук.
- Серёжка – ёжка! Дурак ты Жуёв.
И тут её пробрало. Прыснула. Хохот рванул наружу, и остановить его она не могла. На счастье, любопытная Тонька, да Эмка-немка, со второй койки от правого окна, рванули на разведку. Ежели б не они, история, не успев начаться, могла и кончиться. Так как Женька, среди смеха вдруг ойкнула, отпустила руку с форточной фрамуги и, хватаясь за живот, повалилась с подоконника. Девки едва успели подставиться и вместе, но уже мягко, осели за пределы видимого Жуёву пространства.
Женька кружил в приёмном покое до зова трубы ближайшего завода, зазывавшей к работе. Голова трещала. Он не знал, что там было дальше. Только сквозь форточку доносились крики, да короткое время нервные хохотки. Санитарка в приёмном, открыв дверь на звонок и почему то прикрывая нос, заносчиво и гнусаво заявила «Вди», ушла в глубь, и больше он никого не видел.
Зав, дежуривший в ту ночь, не раз поминал потом об этом случае, и очумелом отце, от радостной вести метнувшемся в пляс и упавшем задом в дверной проём. И всё бы ничего, будь дверь не заперта. А так пришлось проводить чуть ли не реанимационные процедуры. Только вот незадача. Ударился новоиспечённый папаша затылком, а ссадина то оказалась на лбу?!