Крупицы... (50)

  Почему-то вспомнилось, как я, школьник-подросток, писал стихи зимней порой, прижавшись теплолюбивой спиной к нашей печке в средней комнате… 

Все уроки уже были сделаны, и свободные минуты я отдавал своему любимому занятию – стихотворчеству. Мне нравилось, что из-под пера вырастал какой-то совершенно новый, незнакомый доселе мир, и его архитектором был я! 

По окончании стихотворения я отдавал своё детище на прочтении отцу (если он был дома), и строгий батя, очень любивший эти мои занятия и сам не чуждый литературного слога, начинал читать новоявленное стихотворение вслух. 

Он старался читать с выражением, одновременно испытывая и гордость за сына, и какую-то трепетную любовь к гармонии слов. Это меня слегка смущало, но я старался следить за батиным звукоизвлечением, словно проверял «набело» только что написанное. 

Иногда какие-то отдельные слова или обороты вызывали во мне чувство стыда, но отец, точно понимая моё состояние, «проезжал» мимо спорного местечка, как бы говоря этим своим бережением авторского чувства сына, что всё получилось очень складно и здорово! 

Обычно батино чтение, кроме меня и кого-нибудь из братьев, слушала мама, закончившая до войны 5 классов сельской школы, но так и не продолжившая учёбу после лихолетия. (Ей выпало пережить немецкое рабство в самой Германии, куда она была угнана с тысячами других белорусских женщин на несколько страшных лет!) Мама слушала внимательно, с лёгкой улыбкой на устах, но ничего не говорила, реагируя только на излишнюю декламацию любимого мужа, получая в своём восприятии одновременно и сына-поэта, и мужа-артиста, и ей это очень, как мне кажется, нравилось… 

Так мы иногда коротали долгие зимние вечера, слушая вьюгу за окном или завывания ветра в трубе, но от этого лишь уютнее становился наш тёплый семейный очаг небогатой, но дружной многодетной семьи участкового уполномоченного милиции и клубной уборщицы. Это были по-настоящему счастливые дни и вечера моего далёкого, дивного детства…