Родословная. Зыряновы из Дамасово-3

Зыряновы из Дамасова-1, Зыряновы из Дамасова-2,

Много лет общаясь с Володей, приезжая в Нерчинский Завод и Дамасово, конечно, я хорошо знал и знаю его родословную. Часто общался с его родителями, добрейшими людьми, беседовал я и с Фролом Михайловичем Овсянниковым.
Представьте себе,  свою деревню и какого-нибудь земляка, сожалеющего о том, что не может изложить историю своего рода, который от всей души, всем своим сердцем, желал бы добра своей Родине, деревне, фотографировал бы, записывал разные истории, которые так или иначе забудутся и уйдут в небытиё. А ещё рисовал бы карту своей деревни, обозначал бы каждый дом (с давних времён), всех, кто жил в этих домах, характеры их. Есть у вас, в деревне вашей такой человек?
Володя был и остался в памяти людей таким человеком. Душа и совесть Аргуни!
Вот сейчас я открываю файл с его материалами, который сам же и набирал со слов и записей Володи, вижу его улыбку, слышу смех, мы спешно правим уйму ошибок (останется много!), продолжаем беседу о том, как жили в старину дамасовские казаки, как его отец ходил за "лавошными" крючками. А я вспоминаю, как ходил от Володиного дома на рыбалку на протоку Аргуни, а с двух сторон бежали, выглядывая из высокой травы, три его собаки, две желтые лайки - Юкос и Батус, чуть поодаль - черная Пурга. И смотрит за нами в бинокль с крыльца своего дома Володя...

На фото: вид на Дамасово, ниже озеро, дальше - протоки Аргуни. Вдали - китайская сторона. В этой деревне, в этих местах жили люди, образы которых будут описаны ниже. 

Владимир Зырянов

______________________

Руфан и Яков

«Были в Дамасово казаки – Зырянов Руфан и его друг Михалёв Яков. Когда закрыли границу в 1929 году, и началась коллективизация, то людей стали принудительно загонять в колхозы, - рассказывал Овсянников Фрол Михайлович Овсянников. – Так вот эти два друга, Яков и Руфан, тайно, чтобы никто не узнал, делали следующие поступки: когда Советская власть соберет у крепких мужиков (кулаков) скота или коней, то Яков и Руфан, ночью, верхом на конях, выгоняли коней и перегоняли на ту сторону и продавали китайским купцам или крепким семьям. А, если мало платили или на них давили, то тогда Яков и Руфан в одну из ночей забирали тайно коней косяк и перегоняли через Аргунь обратно и продавали (кулакам) вот таким образом ловкие мужики старались восстановить хоть какую-то справедливость».
Потом погранвойска усиливали границу, заставы понастроили, и стали пограничники отстреливать таких доброхотов, и народ не стал ходить в открытую через границу, разве только тайком.
По воспоминаниям Фрола Михайловича, потом началась колхозная жизнь, все нищие, ленивые и голодные первыми записались в колхоз, а побогаче, трудолюбивые не торопились, попозже все-таки пришлось записаться, чтобы не сослали ( не раскулачили). А тех, кто не пошли в колхоз – таких собирали и увозили, в разные стороны России-матушки, кого в Иркутск, в Красноярский край и т. д.
Потом, позже в 1934 года, стали люди теряться, сперва понять не могли, а позже в 1936-1937 годах стали догадываться, куда народ теряется. Людей увозили. Кого расстреляли, кого этапом угнали в лагеря на Колыму. Многие умерли с голоду, как дети врагов народа.

Зырянов Фрол Гурьянович, Зырянов Руфан, Зырянов Андрей, все они ушли в разное время, каждый со своей легендой, по-своему в Китай. Жили кто с семьей, кто один.
Когда Сталин объявил амнистию, они все вышли из Китая. Зырянов Фрол Гурьянович – жил где-то в Свердловске, в 60-х годах в Дамасово приезжал в гости к Якову Михайловичу, к Володе Нерадовскому, да и так Родине поклониться, земли горсть взять.
Зырянов Руфан Руфанович – статный, высокий, красивый с бородой, сразу видно казачья порода, молодец, – говорил Фрол Михайлович с ударением на первое «о». – А сколько их по свету реформаторы судеб человеческих разогнали одному только богу известно».

Мой дед Иван. За иглянками

Шел 1932 год, и вроде бы улеглись  боевые страсти на Аргуни. Многие горячие  парни-вояки положили свои головы  за правое дело, каждый за своё. Кому было туго, ушли в Китай и пытались собрать какие-то силы прийти -обратно и вернуть прежнюю власть. Некоторые заблудшие во всей этой неразберихе  не хотели смиряться ни с новой  властью, ни со старой и были вынуждены  прятаться по лесам большой Аргуни.

И лишь старые казаки сидели дома: растили и воспитывали своих младших  детей и внуков, непослушных вояк. Это были мудрые казаки, ведь не зря  русские цари отправляли их раньше в походы - в Болгарию, в Китай.

Сидели  дома старики-казаки, каждый держал  свое хозяйство: скот, коней, мельницы, амбары и весь инвентарь для крестьянской  работы в поле. Вот как-то в середине мая Иван Петрович (мой родной дедушка)  проснулся по привычке рано, с первыми петухами, сел на гобчик, смотрел,  как Арина Ивановна, его вторая  жена, - пососив и завернув в пеленки, укладывала в зыбку маленькую Валю.
Иван Петрович, вздохнув, думал про себя: «Надо бы Валю покрестить, а то как-то не по-христиански получается - все дети крещеные, а тут новая власть все церкви позакрыла». Иван Петрович вспомнил, как крестил старшего, Степана. давно это было, пятьдесят лет назад… Потом Митрофан народился, где они, думал он, наверное, в Китае и Марейка там же... Как они там, чем занимаются, хоть бы весточку прислали.

Тут Арина Ивановна и говорит ворчливым голосом:
- Что сидишь, мечтаешь? Спал бы еще, ведь темно на улице.
И пошла в куть, к квашне, взяла мутовку и начала перемешивать тесто, подбивая с мукой. По всей избё пошел аромат кисло-ржаного теста...  Иван Петрович встал, одел брюки от старой казачьей формы и подошел в передний угол, к иконам. Перекрестясь, начал читать утренние молитвы вполголоса. Закончив, пошел на улицу.
Арина возилась в кути, затопляла русскую печь и ставила горшки с кашей, закатила несколько картошин для ребятишек, которые сладко спали. — Нюра десяти лет, Нюра-Вторая - семи лет, пятилетний Гоша и Валя, которой не было еще и года.

Когда рассветало, Иван Петрович, позавтракав, сидел, курил самокрутку и разговаривал с Ариной. Она просила его затопить баню, Воду нагреть, мол, когда хлеб испечется, надо постирать на ребятишек. Иван Петрович возразил:
- Я Гоше обещал пойти на озеро карасей ловить, черемуха вовсю цветет, значит клев хороший будет, вот только бороны уберу за амбар, и пойдем с ним к китайцу заиглянками.

На бугре, перед озером, жил последний китаец деревни Ми Ша Ля со своей семьей. У него было много ребятишек, и он занимался огородом, растил овощи и торговал всякой мелочью. Но границу закрыли в 1929 году, и на ту сторону никого не пускали. Теперь невозможно было ни в Китай, ни из Китая ходить. Вот и Ми Ша Ля собирался уезжать из деревни на свою родину.
Сейчас Иван Петрович собирался к нему за «иглянками» - это крючки «лавошные», чтобы ловить карасей на червя.

Арина к тому времени уже испекла хлеб, который лежал в кути на залавке, «отдыхал», закрытый фартуком. Две Нюры —старшая и младшая — бегали, помогали маме Арине по дому, успевали и за Валей присмотреть, зыбку качнуть. Гоша сидел на «канапели» и ждал обещанный ему поход к китайцу. Иван Петрович налил молока в крынку, взял с залавка свежеиспеченную булку ржаного хлеба, аккуратно завернув в фартук, сказал:
- Ну, Гоша, пошли...
Маленький, но шустрый пятилетний колобок, соскочил с лавки и побежал к двери, громко радуясь — наконец-то он дождался своего отца, который обещал ему уж который день, что они, мол, пойдут к китайцу.
Иван Петрович шел по улице, не торопясь, а рядом, то забегая вперед, то отставая, торопливо-радостно семенил Гоша. Когда улица завернула, и на бугре показался дом, где жила семья китайца, Гоша прижался к отцу и шел как взрослый уверенными шагами, предвкушая что-то хорошее, поглядывая на своего отца, бородатого, большого и сильного казака.
Когда подошли к воротам, Иван Петрович громко спросил:
- Хозяин дома?
В ограде, возле крыльца, играли маленькие дети, один - лет семи заулыбался и побежал в дом, что-то громко лопоча по-русски и по-китайски. Вскоре на крыльцо вышел сам Ми Ша Ля, он радостно улыбался и громко с акцентом говорил:
- О, какой гость пришел - Ваня, - и, по-приятельски, взял обеими руками правую руку Ивана Петровича и, покачивая ее, продолжал говорить, - Проходи, Ваня, проходи, как давно ты не заходил ко мне..
- Да все некогда было, поля пахали, ярицу сеяли, сейчас вот разборонили пары прошлогодние — овес сеять будем...
Пройдя в дом, Ми Ша Ля поставил табурет для Ивана Петровича, а Гоша прижался к отцу, поглядывал на хозяина, на ребятишек, которые сбежались изо всех углов избы, казалось, что их очень много, они сели вокруг стола, который стоял посреди избы, и, разинув рты, слушали диалог, который вели их отец и бывалый казак.

Маленький Гоша тоже старался запомнить, о чем идет речь. Иван Петрович в первую очередь подал хлеб и молоко в крынке хозяину, тот поставил на стол большую глиняную чашку и, разломив булку свежего хлеба, подал одну половину ребятишкам, а вторую положил в кутный шкаф. Дети быстро раскрошили в чашку хлеб, залили молоком из крынки, и быстро-быстро заработали деревянными ложками. Гоша удивленно смотрел на китайчат, которые без отрыва и с шумом мигом съели все крошки и побежали на улицу играть...
Иван Петрович с хозяином неторопливо вели разговор. Наконец Ми Ша Ля принес расписную коробочку и спросил:
- Тебе каких, Ваня, надо иглянок?
- Дак карасиных давай, мы с Гошей, пойдем под вечер на озеро, - посидим-поплешничаем...
Когда шли обратно, на душе у Гоши было радостно: и черемуха пахла сильнее и птички пели громче, и речка журчала по-другому.

Гоше был счастлив – мир изменился: отец сводил его к китайцу в лавку, они несли в кармане штук десять «лавошных» крючков-иглянок, они сейчас будут ловить карасей.
С лица Ивана Петровича не сходила какая-то грустная дума. Где и как его дети, нет весточки из Китая; нет вестей от Лизаветы - старшей дочери, замужней за Нерадовским Иваном Калинычем, которого в 1930 году раскулачили и депортировали куда-то под Иркутск, а ведь у них маленькая дочь Нина. «Теперь ей пять», - подумал Иван Петрович и, вздохнув, посмотрел на сына Гошу.

Пошли дальше. Переходя через речку Иван Петрович взял Гошу на плечи и в три ускока перебежал через речку. Проходя мимо Голятинской мельницы, через брод, увидели, как галопом проскакали пограничники, были винтовки через спину, на левом  боку висели шашки. Фуражки были зеленые, форма новая, седла кавалерийские, кони стройные и высокие. Иван Петрович стоял, смотрел им вслед и думал: «Что-то стряслось, не дай бог, что с нашими».

Иван иногда думал: раз новая власть хорошая, дак почему у людей отбирают скот, их куда-то уводят, других заставляют вступать в колхоз, пугают: если не вступите, то все заберем.  Вот и размышлял он, чтобы сохранить все нажитое. Может быть, и вступить в колхоз, авось и скота оставят и хозяйство не тронут. Добра-то было нажито немало две мельницы на речке, одна - конная дома, одна сделана в телеге с приводом от колеса, две кузницы, столярка, молотилка, амбары, скот: кони, быки... «Однако, вступлю в колхоз», - твёрдо решил Иван Петрович…

Это произошло в 1943 году в середине февраля, зима была холодная, дед Иван Петрович ходил с Дамасово в Аргунск пешком сторожил МТС. Сидел в будке с маленькой железной печкой. И вот однажды дед Иван пришел с Аргунска домой истопил баню и напарился, немного отдохнул, пошел обратно на работу в Аргунск, ходил он по елани напрямую четыре километра.
Наш дед Иван был здоров и в 80 лет, шла война, люди недоедали, одежда была плохая. После бани деда Ивана просквозило, и он очень сильно простыл. Назавтра, когда его привезли на санях домой из Аргунска, он слег и сильно заболел. Лежал на русской печи сильно кашлял, температурил.
Пробредив вечер и ночь, на следующий день он умер. Соседи старики разобрали в сенях полати из сосновых досок и сделали гроб. Харин Степан строгал доски и сколачивал гроб. Маленькая Валя то и дело залазила за печку по залавку и смотрела на своего мертвого тятю Ивана, а по избе ходила плача Арина Ивановна, приговаривая: «На кого ты нас бросил, как теперь жить будем?»
Вечером с работы вернулся Георгий, он работал в МТС, ремонтировали технику. Когда он зашел в дом и увидел на лавке бездыханное тело своего отца, сразу оцепенел и какое-то время не мог прийти в себя. Он не верил своим глазам и только губы шептали: « Тятя, Тятя…», а мать Арина увидев Гошу ещё громче запричитала. Но у Гоши уже большими градинами катились по щекам слезы, всхлипывая он подошел к мертвому отцу.
На завтра, с попутчиками, сообщили в Нерчинский Завод падчерице Лизе, она работала в больнице прачкой. Когда она приехала с попутной подводой, то привезла нательное белье, кальсоны и рубаху. Деда Ивана уже помыли переодели его в новое белье и положили в гроб.
Георгий привез лиственничное бревно и попросил Харина Степана сделать крест отцу, но Степан почему-то отказался делать. Хоронили на третий день, народу было мало, в основном свои, старшие дочери Прасковья, Гланя, Нюра, вторая Нюра, Гоша, Валя, Арина Ивановна,  Лиза и Моря. Дед Иван лежал в гробу в теплом нательном белье его накрыли газетами и закрыли крышку гроба. Похоронили. Поминали деда Ивана тихо на столе была свареная мелкая картошка, даже хлеба не было.
В 1943 году в Дамасово за зиму умерло от голода около 40. Тяжелое время было.

Через несколько лет Георгий поставил крест на могилу своего отца. И всю жизнь помнил, как светлую сказку, хождение за «лавошными» иглянками…

Фотографии, собранные Владимиром Зыряновым.

 Анна Ивановна Лунегова (Зырянова).

 1943 год. Константин Игнатьевич Ворсин. Отправил фотографию с фронта матери в Дамасово. (Не указано который из них Ворсин. Наверное, слева, высокий, если судить по рассказам о его отце Игнате).

 9 мая 1965 года. Дамасово. У памятника Герою Советского Союза И. З. Звереву стоят ветераны войны К. И. Ворсин и Г. К. Семёнов.

 Валентина Ивановна Нещертных (Зырянова).

 Георгий Григорьевич Зырянов. 

 Анна Ивановна Ворсина (Зырянова). 

___________________________________________________________

Родословная Зыряновых размещена в моём ЖЖ. Блокчейн идеально подходит для создания семейного архива и сохранения родословной, о чём я уже писал в предыдущих постах "Зыряновы из Дамасова".