Попавшие в тюрьму. Стэнфордский тюремный эксперимент
Ученые попытались проверить, как меняется поведение людей, попавших в тюрьму. Они
создали условия, имитирующие тюрьму, в которой надзиратели и заключенные изначально мало отличались друг от друга и характеризовались как «нормальные» люди. Затем наблюдали их поведение и отношения между собой.
Они организовали «экспериментальную» тюрьму, где заключенные находились в зарешеченных камерах и которая создавала психологическое ощущение тюремного заключения у всех участников эксперимента.
"Нашей целью было не буквально повторить американскую тюрьму, а создать ее функциональное подобие. По этическим, моральным и практическим соображениям мы не могли угрожать суровыми физическими наказаниями и осуществлять расправу, не могли допустить разгула гомосексуализма и расизма, не могли дублировать некоторые иные специфические стороны тюремной жизни. Тем не менее мы полагали, что можем создать ситуацию, достаточно реалистическую, чтобы участники не только чисто внешне играли свои роли, но и вжились в них. Для этого мы перенесли из настоящей тюрьмы такие условия, которые, как мы ожидали, вызовут качественно сходные психологические реакции у участников — ощущение власти и полной беспомощности, управления и подавления, удовлетворения и безысходности, произвола и сопротивления власти, высокого и низкого общественного положения, мужского начала и демаскулинизации."
Влияние ролей «надзирателя» или «заключенного» изучалось в контексте экспериментальной имитации тюремной среды. Замысел исследования был сравнительно прост и включал всего одну переменную, а именно — случайное распределение ролей «тюремщиков» и «заключенных». Участники эксперимента играли свои роли в течение длительного времени (около недели) в среде, которая физически напоминала условия тюремного заключения. Центральным в методологии создания и сохранения психологического состояния заключения была функциональная имитация существенных свойств» реальной тюремной жизни» (при этом мы опирались на сведения, почерпнутые у бывших заключенных, персонала исправительных учреждений и из литературы).
«Надзиратели» имели определенную свободу действий при включении в тюремную обстановку и содержании за решеткой «заключенных». Люди, добровольно согласившиеся на данные условия жизни, по-разному справлялись со стрессами и испытаниями. Поведение обеих групп испытуемых наблюдалось, записывалось и анализировалось. Зависимые измерения были двух основных типов: 1) взаимодействие между и внутри каждой группы испытуемых, наблюдаемое непосредственно и записанное на видео- и аудиопленку; 2) информация, отраженная в опросниках, самоотчетах настроения, тестах личности, ежедневных отчетах «надзирателей» и собеседованиях, проводимых после окончания эксперимента.
22 человека, которые участвовали в эксперименте, были выбраны из тех 75, кто откликнулся на газетное объявление, приглашавшее добровольцев мужского пола принять участие в психологическом исследовании «тюремной жизни» за плату в размере 15 долларов в день. Каждый из откликнувшихся заполнил обширную анкету с вопросами о его семье, физическом и психическом здоровье, жизненном опыте, отношениях с людьми, о склонностях и предпочтениях, что дало возможность исключить из эксперимента людей с психопатологией либо преступным прошлым. С каждым претендентом на участие в исследовании беседовали один или два экспериментатора. В конце концов были отобраны 24 человека, которых посчитали наиболее устойчивыми (физически и психически), наиболее зрелыми и наименее склонными к антиобщественным поступкам. (Большинство из этих людей действительно участвовали в эксперименте, а несколько человек, по различным причинам, — нет. — Примеч.ред.). Методом случайного отбора их поделили, половине испытуемых присвоив роль «надзирателей», а другой половине — роль «заключенных».
Испытуемыми стали нормальные, здоровые студенты мужского пола, которые летом находились в Стэнфорде и его окрестностях. В основном это были хорошо обеспеченные белые (кроме одного испытуемого-азиата) люди. Испытуемые не были знакомы друг с другом: эта предосторожность имела целью избежать возможного разрыва прежней дружбы и привнесения в эксперимент ранее установленных отношений и моделей поведения.
В окончательно отобранной группе испытуемых накануне начала эксперимента был проведен ряд психологических тестов, однако для того чтобы избежать пристрастного отношения со стороны экспериментаторов-наблюдателей, набранные баллы были сведены в таблицы лишь после окончания эксперимента.
Два человека, которых держали в резерве на случай, если потребуется дополнительный «заключенный», не были востребованы, и один, бывший резервным «надзирателем», отказался участвовать в эксперименте перед самым его началом.
«Заключенные» находились в тюрьме круглые сутки в продолжение всего эксперимента.
Они были в случайном порядке распределены по камерам, по три человека в каждую.
«Надзиратели» работали также по трое в восьмичасовую смену; находясь в «тюрьме» только во время рабочей смены, в остальное время они занимались своими обычными делами. Другие отобранные участники эксперимента оставались у себя дома в качестве резерва.
Результаты эксперимента:
В целом, у надзирателей и заключенных проявилась отчетливая тенденция к усилению отрицательных эмоций, и их взгляд на жизнь делался все более мрачным. В продолжение эксперимента заключенные проявляли агрессию по отношению к другим все чаще и чаще. И у заключенных, и у надзирателей с усвоением элементов «тюремного» поведения снижалась самооценка.
Внешнее поведение в целом совпадало с личными самоотчетами и настроением испытуемых. Несмотря на то, что надзиратели и заключенные в основном могли устанавливать любые формы взаимодействия (положительное или отрицательное, поддерживающее или оскорбительное), в действительности их отношение друг к другу было отрицательным, враждебным, оскорбительным, лишенным человечности. Заключенные немедленно восприняли в целом пассивную манеру поведения, а надзиратели во всех взаимодействиях проявляли инициативу и большую активность. Во время эксперимента вербальное поведение надзирателей в основном ограничивалось командами и, в общем, словесное общение было чрезвычайно безличным. Испытуемые знали, что экспериментаторы не допустят физического насилия, однако часто наблюдались различные виды не столь прямого агрессивного поведения (особенно со стороны надзирателей). Вместо физического насилия словесные оскорбления были одной из наиболее частых форм общения надзирателей с заключенными.
Ярчайшим свидетельством воздействия таких условий на людей явились бурные реакции пяти заключенных, которых пришлось освободить «из-под стражи» вследствие глубокой эмоциональной депрессии, ярости и сильной тревоги. Симптомы были сходны у четверых испытуемых и начались уже на второй день заключения. Пятый испытуемый был освобожден после того, как у него на теле появилась нервная сыпь. Из оставшихся заключенных только двое сказали, что не желают лишаться заработанных денег в обмен на то, что их освободят «из заключения». Когда эксперимент был досрочно завершен всего лишь через шесть дней, оставшиеся заключенные чрезвычайно радовались тому, как им повезло. Напротив, большинство надзирателей были огорчены нашим решением прекратить исследование; похоже было, что они полностью вошли в роль, огромная власть, которой они обладали, доставляла им большое удовольствие, и они расстались с ней неохотно. Один из надзирателей, впрочем, сообщил, что страдания заключенных его огорчали и что он хотел попросить, чтобы его сделали одним из них, — однако так и не собрался. Все надзиратели являлись на работу вовремя, К началусвоей смены, и несколько раз добровольно работали сверхурочно, не жалуясь и не получая за это дополнительную плату.
В высшей степени патологические реакции, наблюдаемые в обеих группах испытуемых, свидетельствуют о мощи действующих социальных сил, однако существовали индивидуальные различия в том, как испытуемые справлялись с непривычной ситуацией и насколько успешно к ней приспосабливались. Половина заключенных выдержала угнетающую атмосферу тюремной жизни, и не все надзиратели вели себя по отношению к ним враждебно. Одни были суровы, но справедливы («играли по правилам»), другие выходили далеко за пределы роли в своей жестокости и грубом обращении с заключенными, кое-кто был пассивен и редко обижал заключенных.
Реальность имитации
Сейчас нам представляется необходимым ответить на вопрос о «реальности» условий, имитирующих тюрьму: было ли наблюдаемое поведение участников Стэнфордского тюремного эксперимента чем-то большим, нежели всего лишь убедительным исполнением ролей? Разумеется, соображения этического и практического плана и требования законности налагали определенные ограничения на степень приближения нашей тюрьмы к условиям, существующим в настоящих тюрьмах и исправительных учреждениях. Отсутствовали некоторые наиболее вопиющие стороны тюремной жизни, о которых говорят криминологи и сообщают в своих письмах заключенные. Не было принуждения к гомосексуальным контактам, проявлений расовой неприязни, избиений, угрозы для жизни заключенных со стороны сокамерников или надзирателей. Более того, максимальный «срок заключения» не превышал двух недель и, в отличие от практики, существующей в некоторых тюрьмах, не мог быть увеличен за нарушения правил внутреннего распорядка.
В некотором смысле, сильнейшее психологическое воздействие, которое мы наблюдали в условиях, достаточно далеких от реальной тюрьмы, придает результатам нашего исследования еще большее значение и заставляет задуматься о разрушительном эффекте длительного заключения в настоящих тюрьмах.
Конечно, мы должны согласиться с замечанием, что наша тюрьма слишком мало походила на настоящую, чтобы являться ее значимым аналогом. И все же есть необходимость указать, что участники эксперимента переступали осознанные границы своих заранее определенных стереотипных ролей и забывали об искусственности заключения и его ограниченной длительности. По нашему мнению, есть многочисленные свидетельства того, что практически все участники эксперимента так или иначе испытывали реакции, далеко выходящие за пределы требований ролевой игры и захватывающие глубинные психологические структуры.
Хотя мы не определяли четко, каким образом участники должны себя вести в роли заключенного или надзирателя, условия эксперимента явно оказали некоторое направляющее влияние. Следовательно, будет поучительно рассмотреть случаи, когда требования роли были минимальны, когда испытуемые полагали, что за ними не наблюдают, или когда им не нужно было вести себя в рамках, налагаемых ролью (как в ситуациях «частной жизни»), для того чтобы оценить, отражало ли ролевое поведение нечто большее, нежели хорошую игру.
Из записей разговоров заключенных между собой мы узнали, что почти все — 90% того, о чем говорилось в камерах, — было связано с непосредственными условиями заключения, то есть с пищей, привилегиями, наказаниями, обидами и оскорблениями, которые наносили надзиратели, и так далее. Лишь одну десятую времени испытуемые беседовали о своей жизни вне тюрьмы. Следовательно, хотя заключенные жили бок о бок в чрезвычайных условиях, они на удивление мало узнали о прошлой жизни друг друга и о планах на будущее. Эта чрезмерная сосредоточенность на своем нынешнем положении делала жизнь в тюрьме еще более гнетущей, поскольку вместо того, чтобы отвлечься от всего окружающего, заключенные позволяли тюрьме занимать их мысли и влиять на их социальные отношения. Надзиратели тоже редко беседовали о чем-либо постороннем во время отдыха. Они либо разговаривали о «трудных заключенных» и на другие тюремные темы, либо не разговаривали вообще. Было отмечено мало случаев личного общения с представителями другой ролевой группы. Более того, когда заключенные упоминали других заключенных во время собеседований с экспериментаторами, они неизменно осуждали друг друга, по-видимому, воспринимая отрицательное отношение надзирателей.
Из данных, полученных после окончания тюремного эксперимента, мы выяснили, что когда отдельные надзиратели оказывались один на один с кем-то из заключенных или вне досягаемости записывающей аппаратуры, например, в туалете или по пути туда, они обращались с заключенными суровей, чем в «тюремном дворе». Видеозаписи действий надзирателей свидетельствуют, что их общая агрессия по отношению к заключенным росла день ото дня, даже после того, как большинство заключенных отказались от сопротивления, и это сделалось очевидным.
Таким образом, агрессивное поведение надзирателей более не вызывалось, как это было сначала, ощущением угрозы, но являлось «естественным» следствием того, что на них надета форма «надзирателя» и они подтверждают свою власть, присущую данной роли. В нескольких случаях мы наблюдали, как надзиратель (не знавший, что за ним наблюдают) ранним утром, когда заключенные еще спали, расхаживал по «тюремному двору», с силой ударяя по ладони дубинкой, «сторожа» своих пленников. Другой надзиратель продержал «неисправимого» заключенного в карцере дольше времени, определенного правилами, установленными самими же надзирателями, и задумал не выпускать его из карцера всю ночь; причем он пытался скрыть это от авторов эксперимента, которые, по его мнению, были слишком мягки с заключенными.
Попутно мы можем отметить еще один момент, касающийся исполнения роли и той меры, в которой поведение может быть этой ролью объяснено. Вспомним, что многие надзиратели обращались с заключенными все хуже и хуже даже по прошествии второго дня эксперимента, когда стало заметно, что заключенные сломлены и у них начались эмоциональные срывы (на глазах у надзирателей). Когда после исследования надзирателей спрашивали о том, почему они продолжали вести себя агрессивно даже при явной эмоциональной травме заключенного, большинство отвечали, что они «всего лишь играли роль» сурового тюремщика, хотя никто из них не сомневался, что заключенный не притворяется и ему действительно плохо. Читатель может задуматься, до каких же пределов способен дойти человек, как велики могут быть последствия его поступков для окружающих, прежде чем он перестанет приписывать свои действия «исполнению роли» и откажется от нее.
Когда заключенных посещал католический священник, многие из них, представляясь, называли свой номер, а не имя. Кое-кто даже просил священника прислать адвоката, который помог бы им освободиться из тюрьмы. Когда прибыл адвокат, чтобы поговорить с теми из заключенных, кто еще не был освобожден, почти все они энергично потребовали, чтобы он немедленно «взял их на поруки».
Один из наиболее примечательных эпизодов исследования — рассмотрение вопроса о досрочном освобождении заключенных. Каждого из пяти испытуемых, могущих быть освобожденными, спрашивали, готовы ли они отказаться от денег, которые заработали в качестве заключенных, если их досрочно выпустят из тюрьмы (то есть прекратят эксперимент). Трое из пяти охотно согласились. Заметьте, что первоначальным стимулом для участия в эксперименте была возможность заработать, и они спустя всего четыре дня были готовы лишиться денег. Еще удивительней такой факт: когда заключенным сказали, что сотрудники тюрьмы должны обсудить этот вопрос, прежде чем принять решение, каждый заключенный спокойно поднялся и был препровожден надзирателем обратно в камеру. Если они считали себя просто «испытуемыми», которые согласились принять участие в эксперименте за плату, то больше не было причины оставаться его участником, и они могли бы с легкостью прервать свое пребывание в условиях, которые явно вызывали у них сильнейшее неприятие. Однако же ситуация настолько сильно на них влияла, настолько реальной стала имитация тюремного заключения, что они были не способны осознать, что нет больше их первоначального и единственного мотива пребывания в тюрьме, и они возвратились в камеры ожидать решения администрации о «досрочном освобождении».
Реалистичность экспериментальной тюрьмы подтвердили наш консультант, который сам провел в заключении свыше 16 лет, а также бывший тюремный священник и адвокат.