Давай закурим, товарищ, по одной
Ничего общественно полезного сейчас не последует. История глупая и незначительная. Зато правда. Сидим мы, значит, с товарищем на кухне. Поели пирога, закурили...
Отступление о пироге. Ну, это точно можно пропустить, если не до пирогов.
Товарищ мне однажды нажаловался: угостили его эксклюзивной выпечкой из какой-то рублёвской кондитерской, имитирующей тёплую ламповую кухню; в этом десерте содержалась морковь, что придало ему, десерту, мерзкий привкус. Мой грустный товарищ, махая крылом, насилу доклевал противную пищу. Остался травмированным морковью. Поделился болью, резко высказался о моркови в выпечке.
После его выступления я задумала испечь что-нибудь именно с морковью. И этим его накормить. Во-первых, мне хотелось защитить морковь (я была уверена, что в той кондитерской просто не умеют её готовить). Во-вторых, у меня как раз было много моркови. В-третьих, чувство противоречия руководит мной даже у плиты. Вот, например, после того, как товарищ решил, что ему надо похудеть, я стала постоянно готовить ему пироги, пышки, плюшки, кексы и шарлотки. Чтобы доказать, что от них худеют. И он действительно похудел. Правда, я убедила его не жрать на ночь бутерброды с колбасой.
Итак, пирог. Сваляла я нечто, разбавив морковь изюмом, молотым арахисом и кедровой мукой. Уже хотела поставить в духовку. Остановили сомнения: возможно, на самом-то деле тот рублёвский десерт был хорош. Но не всем по вкусу морковные пироги. Любого качества. У некоторых людей, должно быть, морковная непереносимость. Чтобы забить ещё чем-нибудь сладкий морковный дух, противный товарищу, я нарезала полумесяцами китайскую грушу и концептуально утыкала изделие. И отправила выпекаться.
Пирог румянился, я за ним присматривала и шевелила носом — не пахнет ли морковью. Помстилось, что пахнет. Тогда я сварила лимонную глазурь, чтобы залить ею готовый пирог. Заодно и заблестит. Когда он заблестел и заблагоухал лимоном, я не успокоилась. В последний момент засыпала его клюквой (какие-то доктора наболтали товарищу, что ему надо есть клюкву и сельдерей, поэтому у меня всегда есть клюква и сельдерей).
Посмотрела я на этот пирог вооружённым глазом... Батюшки, красотища! Хоть в кулинарные блогеры записывайся. Я его тут же сфотографировала. Правду сказать, я иногда фотографирую еду, и выпечку тоже, но обычно — в разрезе, чтобы видеть, чего я туда натолкала (я никогда не готовлю по рецептам и надеюсь вспомнить, как это делалось, по фотографиям). О внешнем виде еды я не слишком забочусь, выглядит всё обыкновенно и даже порой непривлекательно. А этот — красив оказался, чертяка морковный.
Уплетал товарищ пирог и радовался жизни. Рано радовался! «А ты знаешь, что ты сейчас ешь?» — спросила я с угрозой. Он, понятно, растерялся, стал лепетать про грушу, клюкву, изюм, лимон... «Почувствуй главное! — говорю. — Улови суть... Улавливаешь?» У товарища пирог стал в горле застревать. Но суть не улавливалась. «Там морковь! — объявила я. — Гнусная сладкая морковь. Чувствуешь?» Бедняга не знал, что ему сейчас выгодней: почувствовать морковь или не почувствовать. Но сказал, что да, теперь, когда я объявила про морковь, он почувствовал морковь (чувствую! чувствую!). И она не вызывала у него отвращения. Потом он принёс моркови более или менее публичные извинения за недавние поклёпы. «То-то же. И никогда впредь не позволяй себе плохо отзываться о дарах природы. Между прочим, один император, угощая гостей, подмешивал в еду какашки, и всем нравилось, потому какашки были хорошо приготовлены. Так гласит легенда». Под впечатлением от исторического полуфакта товарищ утратил аппетит и даже с каким-то подозрением покосился на оставшиеся куски пирога.
Это долгожданный конец кулинарного отступления.
Потом мы, как всегда, закурили. Слово за слово, наметился скандал. Я попросила рассказать, что мне приснилось. Вопрос может показаться абсурдным, но он вполне законный. Когда я просыпаюсь естественным образом, отлично помню, что мне снилось. А если меня резко разбудить в разгар сновидения, я, не открывая глаз, начинаю излагать: мне, мол, снится то-то и сё-то; проснувшись же окончательно, я уже не помню ничего, ни сна, ни своего изложения. Ровно такой случай и случился: я спала, товарищ разбудил меня телефонным звонком, я торопливо поделилась увиденным, даже в полусне стараясь ничего не упустить. И теперь потребовала поделиться со мной моим же. Но он стал уклоняться и заминать тему. Я сказала, что если сон был неприличный, это ничего. Давай-давай, не стесняйся. Но он уклонялся и уклонялся, заминал и заминал. Я рассердилась: «Да что такое, в конце концов? Быстро рассказывай! Мне всегда снится интересное. Я хочу знать». И тут он сорвался: да я, говорит, ни черта не понял! И вообще, говорит, когда ты разговариваешь сквозь сон, это очень и очень НЕВНЯТНО! Так и сказал. Я опешила от его неожиданной наглости. И с несвойственной мне тупостью уставилась в потолок, типа в поисках решения, оторвать ли ему голову или как-нибудь доказать, что сквозь сон я разговариваю очень и очень ВНЯТНО.
А под потолком клубился дым. Такими клубнями, что я даже забыла о своей невнятности. Ничего себе, говорю, вот это мы курим! Это всё ты. Всю кухню дымом заволокло. Ты глянь. Никогда не видела, чтобы два человека так надымили. Я-то, понятно, ни при чём, это ты куришь неправильно. Вонь какая! Фу! Фу! Товарищ стал протестовать: «Почему это я неправильно курю? Я курю, как все. Ты куришь так же!» — «Ты куришь через мундштук, это противно! Ты не видишь, что делается на другом конце сигареты, потому что не видишь дальше своего носа. И всё время стряхиваешь пепел, и крутишь сигаретой в пепельнице. А это вообще отвратительно!» — «Я часто стряхиваю пепел, потому что ты говорила, что я редко стряхиваю пепел!» — «Я так говорила, когда ты уронил столб пепла на кота! Между прочим, все коты куда-то ушли, им не нравится, что от тебя столько дыма. И я много раз просила не делать при Франце резких движений! А ты делаешь. Он этого не любит. Сегодня ты опять резко встал, а надо было плавно... Ты видел, что он сразу ушёл, когда ты задёргался?.. Кончай курить!» Товарищ выдернул сигарету из мундштука, стал показательно размазывать её по пепельнице и неубедительно рассуждать о том, что он не Анна Павлова и плавно двигаться не обучен.
В дверь позвонили. Это могли быть только ближайшие соседи (в подъезд звонки не выведены), и точно, это были соседи, которые всегда приходят, когда что-то не так. Соседка Валя спросила: «Натулькин, у тебя что-то горит?» Я её заверила, что у меня ничего не горит. И понюхала в коридоре свою куртку. Она пахла копчёностями. Вернувшись к товарищу, я сказала: «Ты так куришь, что соседи думают, будто у нас пожар! Позорище!» Товарищ поднял руки вверх: «Я давно не курю! И даже не делаю резких движений». Дыма между тем прибавилось. Я осмотрела всю квартиру (коты в спальне изобретали противогазы) и открыла окна. Как раз было очередное похолодание.
Мы сидели в ужасном холоде и всё в том же ужасном дыму. Опять пришли соседи. Они сказали, что определённо в доме что-то горит. Дымом воняло уже в подъезде. Соседи вызывали пожарных.
«Короче, того-этого... Если хочешь, кури», — сказала я товарищу. Для поддержания разговора ещё раз напомнила ему о том, что он курит неправильно. У товарища заслезились глаза. От горя и от дыма. Я предупредила: «Не вздумай чихать. Я этого не люблю».
Лучше не становилось. Я вышла в общий коридор узнать, будет ли эвакуация. И что, собственно, горит. Повествовал консьерж; он плохо говорит по-русски, но из его рассказа стало ясно, что в подвале загорелся один коробк, второй коробк, большой коробк, все коробк вынесли на улицу, но нечто, не поддавшееся его описанию, всё ещё горит. Эти коробк были как раз подо мной (я живу на первом этаже). С консьержем разговаривать трудно, он знает мало русских слов. Как-то раз ему за немногословие чуть не влетело. Один измученный курьер тащил мне запас кошачьего корма и наполнитель для кошачьих лотков; консьерж встал на пути курьера, чтобы проверить его личность, но смог сказать только «эй ты, э!», — курьер взорвался, разразился асимметричным ответом: какой я тебе, говорит, э, сам ты э, и попрошу мне не тыкать и не экать, экает он мне, тыкает он мне, ща как хлебало расфигачу, и будет тебе такое, мля, э!.. Тут могла бы случиться битва титанов (курьера с консьержем), но я со свойственной мне нежностью сказала им: мальчики, не ссорьтесь! — и им стала ясна тщета всего сущего.
Долго сидели мы в холоде и дыму и курили сигареты. Какой паршивый пожар! Один коробк, второй коробк. Мне даже взгрустнулось. Вот однажды летом был пожар интересный. Горело на верхнем этаже. Во всём доме вырубилось электричество. Дело было ночью, но все проснулись. И вышли в подъезд, со свечками, со спичками, в подштанниках, шлёпанцах, шалях, ночных рубашонках; ощупывали друг друга, перекрикивались, никто никого не узнавал (заодно и познакомились); потом появились призраки пожарных. Некоторые их видели, а некоторые нет. Было о чём поговорить. Когда зажёгся свет, жильцы ужаснулись друг другу и быстро разбежались по квартирам. «А сегодня пожар был неправильный!» — подытожила я; товарищ вздохнул: «Да-а-а, тебе не угодишь», и попытался плавно встать.
Вот такой случай.
Постскриптум о моркови. Лоб мыслителя и морковные драники: 