"Путь Воина. Ясный сокол". Часть 7. "Возвращение домой". Глава 2. "Новое задание"
Автор @ramzansamatov
В один из трескучих морозных вечеров, как раз накануне Рождества, когда Марфа Петровна была занята хлопотами по подготовке к этому святому празднику, входная дверь затряслась от сильного стука. Женщина испуганно отложила в сторонку листки картонажа, собиранием которых она занималась.(84) Шаркающими шагами (годы давали о себе знать) приблизилась к двери и спросила надтреснутым, слабым голосом:
— Кто?
— Марфа Петровна, дорогая, открывайте скорее! Это я — Сергей!
— Батюшки! — засуетилась Марфа Петровна от радости, пытаясь слабыми пальцами отодвинуть тугой засов. — Сереженька!
Наконец, старой учительнице удалось открыть дверь и в квартиру буквально ввалились двое мужчин. Один из них был, действительно, Сергей Лысенко в овечьем полушубке и заячьей шапке, возмужалый, со светлыми усиками на обветренном лице. Второй мужчина практически висел на плечах Сергея. На его бледном лице не было ни кровинки, глаза закрыты, рот стиснут в болезненной гримасе. Не успев переступить порог, он «охнул» и потерял сознание. Сергей взял того на руки и растерянно оглянулся:
— Марфа Петровна, дорогая, прошу прощения за вторжение, но мой товарищ ранен. Куда позволите его положить?
— Сюда, Сереженька, сюда! — сказала женщина, указывая на открытую дверь в комнату. Это была бывшая комната Сергея, где он прожил почти семь школьных лет.
— Врача бы, Марфа Петровна... — сказал Лысенко, озабоченно всматриваясь в лицо раненого. — Это Алексей Дмитриевич, не узнали?!
— Ой ты, батюшки! — всплеснула руками Марфа Петровна. — Неужто он?
Затем нацепила пенсне на спинку носа и взглянула на заострившиеся черты лица Алексея Дмитриевича.
— Вот что, Сереженька... Ты же знаешь, где живет Самсон Григорьевич? Вот сходи до них — сын у него вернулся. Но прежде помоги мне раздеть Алексей Дмитриевича.
— Погодите, Марфа Петровна! Насколько я помню, он служил у Колчака?!
— Господи, да какая разница, кто у кого служил. Главное, что он врач... Иди, Сереженька! Не трать время на досужие разговоры! А я тут пока сама похлопочу...
Марфа Петровна не стала трогать повязку, пропитанную темной кровью, лишь вытерла пот, проступивший на лбу раненого. Затем поднесла флакончик с нюхательной солью к носу Алексея Дмитриевича. Тот дернул головой, очнулся, сделал порыв встать, но Марфа Петровна удержала и он снова откинулся на подушку.
— Где я? — спросил он, не узнавая старую учительницу.
— Молчите, Алексей! — сказала Марфа Петровна. — Сейчас доктор придет. Со временем все узнаете, бог даст.
Сергей привел доктора через полчаса. Бывший врач одного из полков колчаковской армии был списан подчистую из-за чахотки. Этот худой, болезненного вида молодой мужчина, с неизменным платочком в руках, имевший обыкновение кашлять в него, знал свое дело. Вот что значит постоянная практика на поле боя! Он скоро осмотрел раненого, сказал, что рана неопасная, но пулю надо вытаскивать.
— Приготовьте... кхе... горячую воду... кхе... кхе... кхе... и чистые полотенце, простыню или тряпку, в конце концов.
— У меня есть горячая вода, доктор! — сказала с готовностью Марфа Петровна.
— Ну и чудненько. Кхе... Так-с. Приступим. Вы, Сергей Петрович, будете мне помогать. Крови будет много, будьте в готовности прижать сосуд полотенцем, в случае чего. Похоже, наша пуля расположилась рядом с артерией. А это, скажу я вам, кхе...кхе... весьма и весьма опасно!
Операция по извлечению пули, застрявшей под ключицей, заняла немного времени. Не прошло и пяти минут, как на дне лоточка дзенькнул испачканный кровью и деформированный свинцовый предмет, несущий смерть. Пуля была на излете, была слаба, иначе бы проникла глубже. Тут она, ударившись об ключицу, отскочила ко второму ребру и остановилась. Но ключица и ребро переломаны. Придется ключицу шинировать, а ребро само заживет. Так объяснял доктор Сергею по ходу операции. Раневой канал был тщательно ревизирован, вскрыт и иссечен. «Видимая рана — это лишь дым от огня», — писал французский хирург Дэпла. В общем, помощь Алексею Дмитриевичу была оказана по всем канонам военно-полевой хирургии.
— Завтра кхе... приду на перевязку. Посмотрю рану... кхе...кхе...
— Благодарю, доктор! — сказал Сергей.
— Может, откушаете, доктор?! — предложила Марфа Петровна.
— Нет, благодарствуйте, Марфа Петровна! Что-то я плохо себя чувствую. Пойду домой, полежу. Вот Сережа меня проводит и ладно. Прощайте!
Раненый уснул беспокойным сном. Он то и дело порывался встать, разговаривал и бредил во сне. Марфа Петровна с тревогой хлопотала рядом с ним, пока не вернулся Сергей. Как ни странно, но с появлением Лысенко в доме больной успокоился.
— Ну, дорогая Марфа Петровна, разрешите вас обнять? Как долго я вас не видел!
— Не представляете, Сереженька, как я за тебя переживала! Ты так внезапно исчез...
— Так надо было, Марфа Петровна.
— Понимаю, понимаю... Какое неспокойное время! Подумать только: японцы нами управляют.
— Ничего, Марфа Петровна, недолго осталось им тут хозяйничать!
— А что с Алексеем Дмитриевичем случилось?
— Да вот, как раз на японский патруль нарвались...
Сергей, по приезду в Благовещенск под видом коммерсанта, первым делом подался на встречу с Алексеем Дмитриевичем. Про конспиративную квартиру узнал по «закладке» в условленном месте. Но в квартире никого не оказалось. Сергей остался ожидать прихода хозяев. А уже был вечер — наступил комендантский час. Если с холодом можно было совладать, то с патрулями было сложнее. Сергей то и дело перемещался от одного укромного места к другому, пока, наконец, не появился Сергеев. Алексей Дмитриевич был бодр, несмотря на исхудалый вид. Очень обрадовался появлению Сергея. Старые друзья крепко обнялись и пошли в дом, но лишь за тем, чтобы взять пакет с прокламациями, для расклеивания по городу. Подпольная жизнь под оккупацией японцев предполагала и такую работу, несмотря на должности и звания. Сергеев не кичился и такой простой работой, хотя он был одним из руководителей — возглавлял местный подпольный Чрезвычайный комитет.
Они уже заканчивали расклейку листовок, как неожиданно из неосвещенного переулка появился японский патруль.
— Тачи насай! Карера ва даредесу ка?(85) Стояти! Стрелята буду!
Сергей с Алексеем Дмитриевичем рванули с места, пытаясь укрыться под тенью домов. Позади послышались звуки выстрелов. Пули то и дело дзенькали об кирпичные стены. Вот спасительный угол, куда можно будет завернуть. Первым забежал Лысенко, а Алексей Дмитриевич почему-то остановился посмотреть назад.
— Кажется оторва...— не успел сказать он и пуля, ударившись в грудь, откинула Сергеева на руки Лысенко.
— ... лись. — Алексей Дмитриевич закончил фразу с болезненным выдохом и потерял сознание.
— Алексей Дмитриевич! Алексей Дмитриевич! Вы ранены? Куда?
К счастью, патруль больше не преследовал их. Сергей положил раненого на снег, стал ощупывать того рукой, пока не наткнулся на липкую влагу на распахнутой груди. Лысенко быстро скинул шубу, рубаху и снял белье. Затем скомкал и, прижав к ране, туго застегнул пальто Сергеева на пуговицы. Быстро оделся сам и, подняв легкого Сергеева, закинул на плечо. Быстром шагом направился в темноту. Он знал, куда идти.
На утро раненый очнулся и первым делом попросил пить. Марфа Петровна напоила его из маленького чайника теплой водой. Сергея дома не было. Он ранним утром ушел на встречу с товарищами в другую конспиративную квартиру. Известие о том, что руководитель ЧК ранен, всполошило всех. Начались бурные обсуждения, что не следует руководителям заниматься несвойственными им задачами. Для этого есть рядовые товарищи, готовые на любые задания. Особенно был расстроен матрос Чуб (он тоже был здесь), поэтому с горечью сказал:
— Ведь сколько раз я ему говорил: «Алексей! Не твое это дело, прокламации раздавать!»
Тем не менее, матрос Чуб был очень обрадован встрече с Сергеем. Ведь он один из немногих, кто посвящен в тайну дальневосточного золота. Узнав, что жизни Сергеева ничего не угрожает, Чуб вызвался проводить Лысенко на улицу. Ему не терпелось узнать судьбу золотого запаса.
— Ну что, Сергей? — спросил Чуб, закуривая неизменную трубку, когда вышли во двор. — Покидала тебя судьба?
— Да, товарищ Чуб, пришлось пережить немало бед и потерять немало товарищей... Но золото сохранил! Половину спрятал здесь — покажу на карте. А вторую половину, около шестидесяти пудов, доставил в Глазов и вручил лично Дзержинскому — председателю ВЧК. Он как раз работал там вместе с товарищем Сталиным. Вот мандат, выданный комиссией Центрального комитета РКП(б).
Сергей надорвал подкладку полушубка и достал документ, завернутый в тряпку. Чуб с уважением посмотрел на Лысенко и взял в руки бумагу с двумя подписями: «Ф. Дзержинский, И. Сталин». Документ удостоверял, что податель сего действовал и действует исключительно в интересах Советского государства. Кроме того, было предписано оказывать всяческое содействие. В конце — приписка с благодарностью Совнаркому Амурской области за доставленное золото в условиях крайней необходимости средств молодому советскому государству.
— К сожалению, с Андреем Евгеньевичем мне не удалось встретиться.
— А кто это такой? — спросил Чуб недоуменно.
— Коган. Товарищ Коган. Они с товарищем Сергеевым с каторги бежали вдвоем.
— Ах, да... Я слышал про него, но видеть не видел.
— Товарищ Сергеев давал указание доставить золото в Верхотурье к товарищу Когану. А уже с его помощью переправить в Москву или Петроград. Но обстоятельства сложились так, что я попал не Верхотурье, а в Глазов.
— А остальные товарищи где? Те, кто пошел с тобой на задание?
— Многие погибли в боях, а остальные остались воевать в дивизии Блюхера. Только меня отозвали домой.
— Да, это работа товарища Сергеева. Ты нам нужен здесь для партийной работы в условиях подполья. Здесь тоже многих нет уже теперь. Товарищ Мухин расстрелян беляками, товарищ Тылик пропал без вести с частью золота и ценными бумагами. Некоторых арестовали японцы и замучили в застенках. В общем, ты нам нужен здесь.
— Какая партийная работа, товарищ Чуб? Мое дело шашкой махать да из маузера стрелять. Тем более, что я не состою в партии большевиков.
— Ну, это не мое дело! — сказал Чуб, пыхнув трубкой. — Вот выздоровеет товарищ Сергеев, он сам тебе расскажет что и как. Главное, что ты сознательный товарищ. Подумать только: пол-России, занятую врагами, проехал, а задание выполнил. Такие люди на вес самого золота.
Вернувшись домой, Лысенко застал идиллическую картину: Алексей Дмитриевич полулежал, опираясь на высокие подушки, Марфа Петровна поила его с ложечки куриным бульоном. Сергеев выглядел посвежевшим. С лица ушла болезненная бледность, щеки порозовели. Последнее, как выяснилось, результат приема бокала вина из старых запасов Марфы Петровны. Это было понятно, а вот где она смогла разжиться курицей в такое время?
— Марфа Петровна, дорогая, откуда такие умопомрачительные запахи? Где вы раздобыли курицу?
Старая учительница взглянула игриво на Сергея, поправила прядь седых волос, приосанилась и шутливо-важно промолвила:
— У меня свои методы работы! Слава богу, учеников моих много в городе. Давай, Сереженька, садись за стол, пока суп горячий — поешь!
— Благодарю, Марфа Петровна! Ну-с, как наш больной? Алексей Дмитриевич, как вы себя чувствуете? Доктор приходил?
— Спасибо, Сережа, ты мне жизнь спас! А врач приходил, сказал, что рана сухая. Перевязки делать через день. Он сам не сможет больше приходить — слишком слаб, но Марфа Петровна сказала, что сама справится.
— А то! — воскликнула Марфа Петровна.— Не зря же я в русско-японскую курсы сестер милосердия заканчивала!
Вообще, с возвращением Сергея и появлением в доме раненого Алексея Дмитриевича старую женщину будто подменили. От той слабой, шаркающей походки не осталось и следа. Женщина привычно выпрямила спину, будто на уроке перед учениками, в голосе появились твердые нотки. Мужчинам оставалось только подчиняться. Если Сережа был освобожден от постоянной опеки, то раненый был в полной ее власти. Лысенко каждое утро уходил по делам, а Марфа Петровна приступала к своим обязанностям сиделки и сестры милосердия: поила, кормила, умывала, брила...
В результате, Алексей Дмитриевич шел на поправку семимильными шагами, и к концу недели встал на ноги. Надо было уходить — подпольная работа требовала его непосредственного присутствия.
Начиная с апреля восемнадцатого года в Благовещенске и на всей территории Амурской области безраздельно хозяйничали японские интервенты. Штаб оккупационной армии располагался в Благовещенске. Росла и численность оккупационных войск. К октябрю их насчитывалось уже более семидесяти тысяч солдат. Японцы продолжали движение вглубь Приамурья. Они спокойно избивали, грабили и уничтожали местное население. В ответ на японские зверства росло партизанское движение, которому активно помогали красногвардейские организации. В феврале девятнадцатого года при потугах захватить оставшиеся территории Амурской области японцы наткнулись на ожесточенное сопротивление со стороны партизанских отрядов. Особенно это проявилось при попытке завладеть селами Андреевка и Ивановка. В ответ на это японцы применяли тактику сожжения деревень. Наибольший резонанс вызвали зверства японцев в селе Ивановка.
В марте девятнадцатого года японские отряды ворвались в это амурское село, расстреляли и сожгли заживо двести пятьдесят семь человек. Ивановка была довольно зажиточным селом. В этот удивительно ясный и погожий день все мужское население уехало на заимки готовиться к посевной, а в деревне, в основном, остались жены, дети, старики. Вдруг кто-то из сельчан крикнул:
— Японцы идут!
Солдаты подошли к селу со стороны Благовещенска. Развернувшись в цепь и открыв пулеметный, ружейный и орудийный огонь, японцы вошли в село. Многие сельчане в страхе искали спасения в бегстве, но в любого, кто выскакивал из домов, школ и больницы, встречал жестокий огонь японцев, стрелявших без разбора. Центр Ивановки превратился в бушующее пламя. Всякий, пытавшийся что‐либо спасти из огня, получал пулю или удар штыка и бросался японцами в огонь. В это время в школах шли уроки и, услышав стрельбу, учителя приняли решение не задерживать детей в одном месте, а распустить по домам. Когда ученики одной из школ вышли из здания, японцы без промедления открыли по ним огонь. Убив несколько человек, оккупанты подожгли школу. Кроме этого сгорели здания больницы, банка, сельское управление, две торговые лавки, новая сельскохозяйственная мастерская «стоимостью в несколько десятков тысяч золотых рублей».
Самым страшным зверством японцев стал живой костер. Тридцать шесть человек оккупанты закрыли в амбаре, обложили соломой, облили керосином и подожгли. Люди кричали так, что становилось жутко даже самим японцам.
Это вызвало справедливое возмущение населения области. В ответ на это японское командование заявило, что «японский штаб еще раз заявляет, что японские войска прибыли в Амурскую область для водворения порядка и искоренения большевизма, что только путем строгих и решительных мер возможно искоренить большевизм и прекратить его дальнейшее распространение.»
Тем не менее, партизаны действовали достаточно решительно, несмотря на угрозы японского командования, и к декабрю девятнадцатого года положение японской оккупационной армии стало катастрофическим.
В конце февраля двадцатого года Сергей Лысенко был приглашен на одно из заседаний подпольного Совнаркома Амурской области. Обсуждались меры помощи партизанским отрядам, наступающим на Благовещенск. Они уже довольно успешно действовали на подступах к городу. Взял слово окончательно поправившийся Алексей Дмитриевич:
— Товарищи, по имеющейся оперативной информации из штаба оккупационных войск, японцы планируют оставить Благовещенск в первых числах марта. Необходимо принять все меры для создания условий перехода власти к Совету рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.
В ответ раздались голоса:
— Предлагаю избрать Временный исполнительный комитет!
— Надо снова взять в свои руки почту, телеграф, железнодорожный вокзал, банки...
— Надо проголосовать!
— Что голосовать? Итак, все ясно! Берем власть в свои руки.
— Надо согласовать свои действия здесь с командованием партизанских отрядов. Кто у нас отвечает за связь с ними?
— Чуб!
— Товарищ Чуб, вам поручение ясно?
Заседание закончилось заполночь. Опять придется возвращаться домой, прячась от японских патрулей. «Но ничего, недолго осталось вам тут хозяйничать!» — подумал Сергей, стоя у калитки. Товарищи расходились по одному, глухо прощаясь прокуренными во время заседания голосами. Лысенко хотел уже уходить, как его окликнул Сергеев:
— Сергей, я попрошу тебя задержаться!
Пришлось вернуться. В комнате, кроме Алексея Дмитриевича, был только один человек, незнакомый Сергею.
— Сережа! Для тебя будет особое задание. От знакомого тебе руководителя ВЧК поступило предложение отправить человека, вместе оккупационными войсками, в Китай. Лучшей кандидатуры, чем ты, нам не найти.
(84) Картонажи — небольшие изделия из прессованного картона. В магазинах они продавались в виде листков с вытисненными деталями, которые было необходимо самостоятельно выдавить, а потом склеить в объемные фигурки и бонбоньерки.
(85) Стоять! Кто такие? (япон.)
Продолжение следует
Изображения из архива сообщества Истфак, музеев ВГИАМЗ и СОМК, а так же с лицензией ССО
От автора:
Буду безмерно рад и благодарен, уважаемые читатели, если пожелаете приобрести мою книгу«Путь Воина. Победитель»— внесёте лепту на издание следующей книги, которую сейчас читаете. Книга « Путь Воина. Победитель»—участник Санкт-Петербургской международной книжной ярмарки, вошла в лонг-лист Московской литературной премии. Ваша поддержка очень важна. Спасибо тем, кто уже приобрёл, и респект тем, кто планирует приобрести! Электронная версия книги в читалке Ridero всего 266 рублей. https://ridero.ru/books/put_voina/
