На Борзянке
В 14 лет я уже считался вполне взрослым и самостоятельным человеком. 50 овец за смену остригал, не шутка! На ВДНХ грозились везти показывать… Но пока увозили на сенокос, который начинался после стрижки овец.
Любые работы в селе — дело обычное. У нас заведено так: если ребёнок до 5 лет не понял, что надо помогать взрослым, то так и останется на всю жизнь бесполезным паразитом.
В любом селе или колхозе все работы сезонные. В нашем колхозе было более 70 000 тысяч взрослых овец, с ягнятами перевалило за 100 000. Стрижка начиналась в середине июня. В каждом колхозе был свой стригальный пункт, где во время стрижки все гремело, звенело, кричало и блеяло круглосуточно. Примерно через месяц наступала тишина.
Начинали готовиться к сенокосу. Дети села разъезжались по чабанским стоянкам. Меня отец увозил к дедушке Начину, где собирались его внуки, мои друзья и погодки.
Стоянка находилась на пологой сопке у речки Борзя, правого притока Онона, которую мы называли Борзянкой. В середине 1960-х годов это была довольно шустрая и полноводная река. Перейти или переплыть Борзянку можно было в два взмаха: от берега до берега не более 6-7 метров, но местами попадались глубокие ямы, где отдыхали налимы.
Изгибаясь и блестя на поворотах, Борзянка бежала с Кукульбейских гор по плодоносной долине между пологими забайкальскими сопками. Плодоносной она была в смысле травы, которая в долине была всегда Кроме травы, там была ещё и рыба в заливах. Особенно в половодье, когда вся долина заполнялась водой и являла золотистое и подрагивающее над водой марево. На нерест шёл сазан. Златопёрый он или серебристый не помню, да и не видел давно сазана из Борзянки. Но помню, что он был на удивление крупный.
Обилие рыбы объясняется просто: Борзянка — роддом Онона. Вся рыба Онона стремится в эту долину. Ночью долина становилась светящимся множеством огней городом: народ лучил и колол рыбу. Медленные огни в центре заливов — браконьеры с фонарями и острогами, мечущиеся лихорадочно по склону сопок, то есть по дорогам, фары — милиция и рыбнадзор. Браконьеров так много, что охранники флоры и фауны в растерянности и не знают кого, как и в какую очередь ловить.
Наезжало на Борзянку всё военное и промышленное Забайкалье. Бог с ней, промышленностью, её и тогда было мало, а сейчас и вовсе нет, но Забайкалье без военных — пустыня. Казалось, что здесь служит весь Советский Союз. Особенно в грозящем Китаю городе Борзя на берегу Борзянки.
Огни в долине затухали только с началом пальбы. Милиция и рыбнадзор стреляли в воздух и предупреждали в рупоры и громкоговорители, что мирная рыбалка может перерасти в никому ненужную трагедию.
Но такое многолюдье и веселье случалось только в июне, когда в колхозе вовсю звенела стрижка. Естественно, появиться на речке мы могли только ночью.
Ко времени сенокоса нерест заканчивался, хотя в заливах рыба всё еще плескалась, а браконьеры не спешили покидать речку.
Весёлый майор из Шерловой Горы, часто бывавший на Борзянке, подарил мне сеть-трехстенку. Нитка была прочнейшей. Но каждый раз вместе с пойманной рыбой и порванной в лохмотья сетью, вытаскивал застрявших в ячеях раздувшихся ондатров. Старуха дедушка Начина была довольна: шкурки ондатров я отдавал ей, а тушки скармливал собакам. На стоянке их было два — маленькая Чапа непонятной породы и овчарка Казбек.
В шесть утра, когда солнце уже было над дальней сопкой, поёживаясь от холода, я нетерпеливо сбегал к речке и уже у берега чувствовал, что верёвка туго натянута, а по воде идёт рябь. А потом целый день чинил сеть. Сенокос ещё не начался, взрослые ремонтировали инструменты и технику, никто и ни в чём мне не препятствовал: ведь я кормил нашу маленькую бригаду: иногда притаскивал уток, чаще — рыбу.
Охотничьего азарта у меня нет. Но природа зовёт каждого — озеро, речка, высокие камыши и травы. Обилие рыбы и живности. И мы носились вдоль Борзянки с моим Казбеком, иногда переплывали речку, но чаще рыбачили или охотились на своём берегу.
После середины лета уровень воды в долине и реке становился меньше.
В августе по всей долине вырастали зароды сена. Оставлял свои забавы и я, впрягался вместе со взрослыми в работу. Трудились все. Ничего не делающего человека в нашей среде просто не могло быть.
Малолетки — на конных волокушах, подростки — на конных граблях, постарше — на конной сенокосилке, а физически крепкие — мётчики зародов.
Иногда перед рассветом я успевал сбегать на Утиное озеро или вытащить поставленную на речке сеть. В некоторые дни взрослые сами гнали меня и Казбека на охоту, о которой я иногда начисто забывал, залюбовавшись на Утином озере рассветом. Онемевший от нежного ликования и весь залитый розоватыми лучами восходящего солнца перед самым прилётом стремительных чирков, я забывал о себе и, тем более, о ружье.
Вернулся на Борзянку я через сорок лет. Земляки мне сказали, что вода в речке появляется только местами, рыба из Онона не заходит. Нет рыбы, ондатра исчезла вся. Люди давно не видели гусей и уток. В степи уже почти двадцать лет длится засуха…
А когда появился Skape, возник в мониторе друг моего детства Витя Добрынин, который всю жизнь проработал в Кемерово шахтёром.
- Отправь мне фотографии с Борзянки! — просил он в монитор.
- Приезжай, да съезди сам! — отвечал я ему, боясь говорить правду.
Этим летом я снова съездил на Борзянку. Вода в русле была. Говорят, что теперь прибывает с каждым годом.
Буду ждать и ворожить большую воду воспоминаниями о детстве.
Продолжение следует!
