[Проза] Повесть о том, как я роман писал…Глава 9
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 5. Часть 2
Глава 5. Часть 3
Глава 5. Часть 4
Глава 5. Часть 5
Глава 6
Глава 6. Часть 2
Глава 7
Глава 8
Глава девятая. Остров
Автор: @abcalan
Редактор: @mirta
Государство - это народ. Когда рушится государство по тем или иным причинам, народ страдает. Одни собираются в стаи или банды, другие спиваются.Всё вместе приводит к пропасти.Автор повести рассуждает об этом с горечью. Нужна идея, способная повести за собой массы.Появилась перестройка, но она завела не туда, куда должна была завести.
Нерчинская каторга и глубины сибирских руд – главное богатство человечества, на которое когда-нибудь позарится весь мир.
И это будет не конфликт систем!
Вот какие мысли созревали в моем мозгу. Нужны мне какие-то охотничьи домики и оружие бандитов партийной верхушки! Любым государством всегда будут пытаться управляться преступники. Разве вся история человечества не говорит об этом?
Государственная система – это система стационарных бандитов, если они не используют какую-нибудь идеологию, то намерения их очень рельефны. При падении государства в банды собирается народ, ведомые всякими емельками и стеньками. Они страшнее стационарных бандитов. Неужели Россия снова увидит их? И в каких масштабах?
Ничего лучше идеи, которая должна охватить и повести массы, не придумано для более или менее приличного устройства государства. Несомненно, что это изощрённый и более «справедливый» обман чем те, которые существовали до него. Тот самый золотой сон, навеянный человечеству безумцами. Ты обмани меня, но так, чтоб не заметил я обмана, - просит какой-то забавный поэт свою женщину, может быть, даже понимая, что он выражает суть идеи о всеобщей справедливости.
Но что получается в итоге? Раз возникла нужда в перестройке, значит, идеология закончилась, пора подводить итоги. А какие они? Где проявляются? В Кольке Орлове.
«Прохладно, сыро, свежо.
Колька стоит у бревенчатого сруба колодца в одних трусах. Кожа его покрылась пупырышками, он ёжится от утренней прохлады. Потом жадно пьёт из покрытого изморосью ведра студёную воду. И сразу же что-то тупое, леденящее, парализует затылок. Немеют ноги, ноют зубы. Звон нескончаемый стоит над миром, раскалывает голову. Сердчишко трепыхается, как бараний хвост. После ледяной воды он дышит тяжело и жадно. Виновато смотрит на чисто вымытые, отполированные до синеватого глубинного глянца утренним светом окна и, кажется, не решается войти в родной дом.
Вчера он продал три мешка пшеницы, которые берегли Светланка и тётка, напился в хлам и в пьяном дурмане нагородил чёрт знает что! Лил горючие слёзы по напрасно прожитым молодым годам, ни с того ни с сего собрался пропутешествовать до Львова, раздобыть там германский пулемёт «Машиненгевер-42» и перестрелять всю деревню. Директор в этой роковой схватке должен был пасть первым. Потом Колька пожелал мыть ноги жене, на коленях умолял простить его, ходил к тётке и плакал на крыльце старого дома, тоже вымаливая прощение и обещая, что бросит пить, а её, старую, повезёт на черноморские курорты.
Потом Орлов развеселился и начал просить через забор соседа Вадима, чтобы тот спел ему песню, а если не может сразу, то пусть займёт ему для начала семьдесят рублей. «Слабо все семьдесят отвалить? - забавлял он улицу, - Тогда дай сейчас сорок, а тридцать останешься должен…»
В общем, концерт получился на славу. Давно такого не было.
Стыдно. Жутко. Но кто знает и кто поймёт, как ему сейчас плохо? Вот-вот оживёт деревня, что делать тогда? Что?
Душа человека кричит немым и бессильным криком отчаяния! Вот сейчас, именно сейчас, пока никто не видит, не повстречался, не поинтересовался, не проснулись тётка, Светланка, народ, стать бы малюсеньким навозным жучком и затаиться, нет – провалиться сквозь землю или умереть. Умереть немедленно и испариться!
Какое это было бы избавление от мук.
К соседнему дому, шурша, подкатывают синие «Жигули». Облицовка глянцевито блестит под лучами утреннего солнца, подрагивают на капоте капли жемчужной росы, солнечные зайчики пляшут на ветровом стекле… Поставив машину, из гаража выходит Вадим, в мускулистой руке – тяжёлый ягдташ с набитой на Камышовом озере птицей. Руки его в крови и пуху. Орлов с надеждой смотрит на одноклассника. Может быть, опохмелит?
Непостижимо, но он нисколько не боится и не стыдится начальства, тем более бригадира или парторга. Невыносимый стыд, позор Колька чувствует перед тёткой, Светланкой, незнакомыми, деревенским дурачком Стёпкой, ребятишками. Сейчас он виноват, виноват на всю жизнь, перед этой рощицей, небом, степью, людьми! Но начальства он нисколько не стыдится. А почему так, он и сам не знает. Что-то скрытое от других, нехорошее и нечестное, связывает его и начальство. У начальства свои дела, у него – свои, но всё равно – они вместе, за какой-то чертой, где стыд появляется только с похмелья у одного, может быть, Орлова.
- Вадька, Вадь, может быть у тебя в заначке… Ну граммулечку…
- Отстань! Выезжай на работу. На поле поговорим, - отмахивается от него Вадим.
Надежды Орлова на скорую поправку рушатся.
Так начинается день.
Солнце начинает припекать. Через час Колька выходит из дома в старом чисто выстиранном трико с белыми лампасами по бокам и аккуратными заплатами. Он быстро открывает капот трактора и лезет в чёрную промасленную тень, пачкает пшеничные вихры и чистую рубаху в мазуте и солидоле, чертыхается незлобиво.
Трактор долго не заводится. Колька, закусив губу, резко дергает шнур, пускач фырчит и вдруг взрывается пронзительным рёвом. Вздрагивает утренняя сырая земля, трясётся трактор, едкий дым окутывает Кольку. Потом рёв переходит в ровное урчание.
Орлов быстро и ловко вскакивает в кабину и, махнув рукой, смотрящей в окно заспанной жене, выезжает на работу. Выйдя на крыльцо, Светланка смотрит за околицу, где также бойко, как и Колькин, спешат на работу другие трактора по извилистым серым дорогам на зеленом лугу.
Чем теперь кормить поросёнка? Пропил Колька последние три мешка пшеницы? И как об этом тётке сказать?».
Итоги… Как это далеко от таблицы Менделеева и недр Сибири!
Когда я лежал в больнице и, читая «Двенадцать стульев», иногда беседовал с доктором на разные темы, новостями меня снабжал Ильич. Он рыскал по всему району и, опережая милицию, уверенно шёл по следу той машины, которая следовала за моим мотоциклом в тот день, когда на меня охотился Мордатый.
Однажды, когда смеялся там, где Остап красил волосы Воробьянинова в радикально-чёрный цвет, пришёл Ильич и сообщил мне, что милиция ищет нарезное оружие в Сосновке, надеясь найти там карабин, из которого стреляли в меня.
- Где Сосновка, а где Джохтанка? – рассмеялся я, чувствуя, что рана снова воспаляется. – Далеко в сторону уводят они следы.
- Вот и мы всей редакцией недоумеваем, - сверкнул очками Ильич. – Съездил я в Красный, беседовал со стариком Конюховым, как ты и просил. Так вот: когда ещё шахта в Волчьей пади не была завалена, он спускался туда и видел на 70 метровой отметке много трупов. В сохранности были.
- Ты записал на диктофон?
- Только в блокнот.
- Сейчас шахта завалена. Но Конюхов говорит, что от Воздвиженки можно горизонтальную проходку сделать, это рядом.
- Не дождёмся. Значит, всё, что мне рассказывал Урюпин, правда. Он говорил, что встречался в 1970-х с бывшим зампрокурора Войлошниковым, которого в 1937 посадили. Вот этот человек мог бы нам много рассказать.
- А где он живёт сейчас?
- Урюпин его случайно встретил на каком-то вокзале.
Всё-таки на острове лучше. Главное, никто не знает. Можно спокойно работать, писать роман. И не думать, что за тобой могут охотиться.
Океан ли на меня так действует или наступающая весна, но именно тут я впервые ощутил, что мозг может отдыхать, не выискивая причинно-следственные связи и не прогнозируя будущее.
Ваше творчество стремится стать бизнесом, а бизнес рвётся в онлайн?
Ищете сервис для создания интернет-магазинов?
Прежде чем выбрать, задумайтесь, как бы вы поступили, если бы все интернет-магазины были стульями?
В этом посте @ivelon отвечает на самый главный вопрос о торговой платформе Pokupo.