Внештатный сотрудник небес...
Сейчас, сидя за толстым стеклопакетом и почти безразлично глядя на хаос, захватывающий город, я пытаюсь понять, когда же всё это началось.
Наверное, в метро, с моего подвыпившего троюродного дяди – как раз, когда мы с моей девушкой Алиской практически в полночь провожали его до вагона метро.
Тепло попрощались: он по привычке обнял сразу нас обоих, Алиса по-дружески стукнула его по плечу (градус выпитого позволял, чё), дядя демонстративно отмахнулся. В тот момент мне почудилось, что над его головой просто оказались рубиновые цифры светящегося табло. «00:05».
Лишь много позже, ещё раз перебирая в памяти произошедшее, я заметил две существенные нестыковки. Во-первых, цифры парили над приближающимся поездом, а не над зевом туннеля, а во-вторых, отщёлкивались они в обратном направлении.
Потом было пьяное падение под состав, лязг тормозов, крики и маты, слёзы Алисы: «Это я его толкнула!..», потуги медиков…
А дальше как-то резко – похороны.
Смерть, может, и не самого близкого, но знакомого человека на твоих глазах – тот ещё опыт. И мозг, разумеется, пытался стереть его по максимуму. Может, именно поэтому у меня так мало связных воспоминаний от последних месяцев?
Как бы то ни было, похороны я помню хорошо. Особенно сидевших рядом со мной: слева – Алиска, справа – коллега дяди, через стол – мой кузен и ещё какой-то знакомый усопшего. Вот кузен после чьего-то тоста плачет навзрыд. Вот Алиса – тоже глаза на мокром месте – плещет ему водку в стакан. Вот кузен выпивает её, как воду… И над его головой вспыхивает всё тот же треклятый обратный отсчёт.
Экстренно прибывшие врачи диагностировали сильную аллергическую реакцию. Оказывается, бедолаге просто нельзя было пить какой-либо алкоголь. Индивидуальная непереносимость. На Алису, невольно отравившую моего родича, было просто больно смотреть.
Потом «болезнь» моя стала прогрессировать. Ну или это я прокачался, если тут уместен подобный чёрный юмор.
Сперва обратный отсчёт увеличился с секунд до минут. Потом появились ещё две цифры для часов. И ещё две для дней. Потом – для месяцев, наконец – для лет.
Я стал избегать людей. Сперва родных – именно над ними чаще всего полыхали адские часы. Потом уже боялся заговаривать со знакомыми. Наконец даже беглого взгляда на случайного прохожего оказалось достаточно, чтобы сказать ему, когда он умрёт.
Что самое паскудное, это не было пророчеством в прямом смысле этого слова. Скорее дьявольски точной оценкой для текущих условий. Стоило мне придержать брата за рукав, чтобы он не ломанулся на красный – и вуаля! По дороге со свистом пролетает фура, а таймер брата легко растягивает предпоследнюю секунду на полтора десятка лет.
Следующее страшное воспоминание – огромная толпа на концерте, проходившем на площади под моими окнами. И языки алых таймеров, отмечавших маршрут, по которому спустя пару минут проехался грузовик с уснувшим водилой.
Потом в первый раз изменился цвет у цифр. Алиса, подрабатывающая не то гримёром, не то костюмером в местном театре, притащила меня на закрытую встречу с каким-то крутым, хотя и круто престарелым актёром. Моя красавица только-только подскочила ко мне с трофейным автографом, как знаменитый бородач неожиданно схватился за сердце, захрипел и рухнул на пол. А у меня перед глазами вместо размашистой подписи так и стояли фиолетовые нули. Позже врачи диагностировали инфаркт.
Чёртова палитра становилась всё ярче и обширнее, а спустя какое-то время я уже мог диагностировать если не причину гибели, то её категорию. Рубиновый – тяжкие телесные, как правило, из-за столкновения с транспортом. Фиолетовый – инфаркты, инсульты и прочие сердечно-сосудистые. Зелёный – тяжёлая болезнь типа туберкулёза или пневмонии. Розовый – вот ведь ирония! – что-то из венерического разряда. Жёлтый, оранжевый, голубой… Грёбаная радуга!
Потом стало невозможно смотреть даже телевизор. Особенно прямые трансляции и интервью. Особенно после вынужденного признания властей о «единичной незначительной» утечке вируса из местной лаборатории.
Ха-ха! «Незначительной»! «Единичной»! Да я ещё дней за десять до их признания оценил оригинальный серый окрас таймера на выступлении сотрудника той самой лаборатории! А за неделю – ещё и прочувствовал воистину «серые будни» в отдельных районах города! И таких мертвецки-пепельных цифр с каждым днём становилось всё больше.
Собственно, тогда-то я и расстался с моей девушкой. Она была, по-моему, единственной, у кого я не видел таймера. Ну или всеми силами не замечал его. Она прибежала ко мне вся в слезах, такая испуганная, такая неожиданно желанная!
Ну, я её и приобнял, и успокоил, и утешил. А потом, немного передохнув, утешил ещё раз – да так и отрубились в обнимку.
А утром я проснулся от лёгкого поцелуя в шею. Пока приходил в себя – хлопнула входная дверь, а рука нащупала на груди записку. «Прости, мне нужно к родным».
Ух, как я за нею мчался! Чуть не в одних трусах и майке до подъезда нёсся, а на улице-то отнюдь не июль месяц! Зато успел! Догнал!
На последней ступеньке, когда над её головой три шестёрки серых возникло – меня чуть кондрашка не хватил! Потом, правда, она шагнула в сторону, и отлегло – это кто-то из идиотов-школьников-сатанистов граффити баловался. Затем я через крики и вопли буквально силком тащил её обратно на этаж, обнимал, целовал и уговаривал. Говорил, что не отпущу, и действительно не отпускал.
Она сквозь нескончаемые слёзы пыталась объяснить, что сёстры требуют встречи, а я отговаривал как мог. Уж не помню, проговорился я о своём глюке зрения или нет, но поругались мы вдрызг.
Когда она, в сердцах заехав мне в колено каблуком, выкрутилась и выскочила, хлопнув дверью, я уже понял, что всё бесполезно. Шипя от боли, я безнадёжно поплёлся к окну, сел на подоконник и уставился на улицу. В последний раз проводил взглядом уже бывшую девушку… И, похоже, окончательно выпал из реальности.
Из дома я не выходил – это точно. Благо, некий стратегический запас еды и питья создал загодя, как только число встреченных серых счётчиков разменяло десяток. А вот сколько я из того запаса ел и ел ли вообще – уже не знаю. Память зафиксировала лишь то, как я сидел у окна, надеясь увидеть любимую хоть мельком, а вместо этого – наблюдая, как город погружается в хаос всеобщей паники. Каждый боялся каждого. Все хотели выжить сами, и именно потому становились такой лёгкой добычей. Если не для вируса, то даже для банального гопника.
Неожиданно раздался звонок в дверь, отвлекший меня от созерцания почти полной луны.
В некотором удивлении я подошёл к глазку и едва не лишился дара речи!
С той стороны стояла моя Алиса, закутанная в толстую тёмную шубу. В одной руке были зажаты просто гигантские ножницы – такие разве что в мультиках про портных встретишь – а в другой красовалось массивное белое весло, будто бы стыренное у знаменитой статуи.
Да какая разница?! Да будь она там хоть с битой и гранатомётом! Это моя Алиска! МОЯ! ЖИВАЯ!
Чуть повозившись с замками, я распахнул ей дверь – красавица буквально бросилась на меня, впиваясь в губы, а я обхватил её и крепко-крепко прижал к себе.
Потом было дикое безумие – она даже шубу с себя стащить не успела! – после которого я буквально вырубился.
А проснулся – от неожиданного звонка в дверь.
Напротив Алиски в прихожей переминались с каблучка на каблучок две фигуристые девушки, чем-то неуловимо похожие на мою подругу. Взгляд почему-то зацепился не за лабутены и норку, а за пакеты явно крутого магазина. В одном поблёскивали вязальные спицы, из другого торчал угол чёрной книжки. Только эмблема уж больно странная. В центре – какая-то рыбёшка, слева от неё – В, справа – Р, снизу, под рыбиной – гнутая стрелка слева-направо, типа улыбка. Психодел какой-то.
– Привет, сестрёнка! А мы уж заждались тебя! – произнесла та, что выглядела постарше. – И кстати, ты зачем у Харона Кондратьевича лодку угнала, а? Старику, да веслом по голове!
– Клёпа?! Лёха?! – моя красавица неожиданно изменилась в лице. – Зачем вы?..
– А это, я так понимаю, тот самый Саша, да? – спросила вторая, громко лопнув пузырь жвачки и заинтересованно стрельнув глазками. Лёха... Александра, что ли? – А ничего так мальчик.
– Погодите, а вы кто такие? – вякнул было я, но старшая подошла ко мне и выдохнула прямо в лицо.
– Гораздо важнее кто такой ты, красавчик, из-за которого наша сестра аж работать не может, – и, не дожидаясь ответа, пошла прямиком ко мне в квартиру.
– А чай тут почти родственницам наливают? – донеслось уже изнутри.
Чай действительно был. И были почти семейные посиделки. Александра, поморщившись, попросила называть себя «хотя бы» Лёхой и рассказала, что работает в издательстве: полставки – писательница, полставки – бухгалтерша. Клёпа, тоже предпочитавшая панибратство в именах, оказалась известной в своих кругах мастерицей – ну там, связать макраме, сплести чего из проволоки.
Я тоже рассказывал о себе, чувствуя забытую радость общения. Первая заварка уже давно была выпита, вторая, забытая, планомерно дозревала до чифиря. После очередной кружки я извинился и выскочил в туалет. Сполоснул руки, машинально глянул в зеркало… И только тут понял.
У НИХ ТОЖЕ НЕТ ТАЙМЕРОВ!
Ошалев от подобного, я выскочил в коридор, но неудачно зацепился ногой за чужую сумку и опрокинул её – на пол вывалился пышный серый клубок и спицы, завёрнутые в уже начатый прямоугольник пряжи.
Я машинально наклонился, чтобы поднять их, и, лишь взявшись за полоски холодного металла, понял, какой именно оттенок у этого серого. В глазах зарябило, крохотные петельки превратились в несчётные цифры.
С диким воплем я попытался отшвырнуть жуткую вещь от себя, но тончайшее полотно неожиданно легко стало распускаться на нити, буквально истаивая в моих ладонях. Вот только тянулась пряжа уже не к клубку, а… к приоткрытой форточке! Повинуясь зову интуиции, я бросился туда же.
Тончайшие нити расходились из моего окна широкой сетью по всему городу. Я даже не видел – буквально чувствовал, как каждая такая ниточка, достигнув нужного ей человека, ловко вплеталась в цифры таймера, меняя их с мертвенно-серого на обыденный красный, а сами таймеры становились всё бледнее и бледнее, как бы говоря: «мы пока мельтешить не будем – вам же ещё жить да жить!»
Я развернулся обратно к гостьям – на их лицах застыло выражение недоверия и лёгкого шока. Но я видел только тонкие странные нимбы над чужими головами. Не круглые, а «пьяными восьмёрками» – символами бесконечности.
— Девчат, вы кто вообще такие?
— Парки, – бросила с лёгким подтормаживанием мастерица, работу которой я только что убил.
— Какие ещё парки?! – теперь притупил уже я.
– Первомайский, 8 марта и культуры имени отдыха! – на последнем слове Лёха добавила придыхания.
Алиса звонко рассмеялась, легко вскочила на ноги, подошла ко мне, обвила своими изящными руками мою шею и коротко чмокнула в губы.
– Не слушай их, милый. Мы – Мойры. Богини судьбы – может, слышал? Я, правда, не Алиса, а Айса, а «Лёха» – не от Александры, а от Лахесис. Да и Клёпа – не Клеопатра, а Клото.
Я ошалело уставился на неё.
— Погоди-ка, — чуть отстранил её от себя, хотя руки требовали обратного. — Так что, все эти таймеры над людьми — это не мой глюк?!
– Почему же? Твой. Только не глюк, а Дар. Может, из-за него ты мне и приглянулся, м? – она заговорщицки подмигнула. – А вообще, милый, спасибо тебе.
– За что это? – брови чуть сползли в подозрительный прищур. Обычно после таких слов в книжках главного героя ждёт немедленная и мучительная смерть.
– Ну... Так бы мы с сёстрами сегодня полдня носились по городу, «хвосты подчищали», а так – с тобой чаёк погоняли, – она вывела острым ноготком какой-то вензель у меня на груди, а потом посмотрела в глаза хитро-хитро. – Так что, если вдруг услышишь где по радио о каких катастрофах-извержениях – тут же накрывай поляну. И людям полезно будет, и тебе приятно...
Вот так я и стал внештатным спасителем человечества.