Глеб Александрович Ивашенцев. Поэма 1

На самом деле главное

Весь путь мой на Земле - ради людей. Помочь - как врач, как учёный. И вечно стремиться к большему. К невозможному. К чуду.

Духовник скажет мне в какой-то момент: "Гордыня. Ты отвратился от Христа и идёшь к Диаволу".

Каждый шаг мой - к людям.

А прочее - это всего лишь ХРОНОЛОГИЯ:

До событий игры

В 1901 году поступил в Императорскую военно-медицинскую академию.

В 1904 году в Манчжурии, во время русско-японской войны, на протяжении восьми месяцев работал в летучих отрядах Красного Креста.

Относительно последнего письма умирающего солдата произошел разговор в редакции журнала "Правда" с его издателем Валентином Алексеевичем Кожевниковым. Я не смог добиться публикации письма в "Правде", не допустили бы цензурные ограничения. Но кто-то из присутствующих при разговоре и предложил: "ну есть же разная пресса, вот обратитесь к такому-то товарищу...", направив меня, тем самым, к агентам "Искры", нелегальной, распространяемой среди всех слоёв населения и уж точно не подверженной цензуре.

Так молодой доктор Ивашенцев и стал общаться с социал-демократами...

Осенью 1905 года (студент IV курса академии) был одним из организаторов «Комитета помощи раненым на стороне революции». Возглавлял группу студентов-медиков, действовавшую в Нарвском районе — самом населённом и пролетарском в городе. Штаб отряда находился в лечебнице доктора Мандельштама (Петергофское шоссе, д. 31).

В 1907 году блестяще закончил академию, получив звание «лекаря с отличием». Однако революционная деятельность студента не была забыта, и по приказу военного министра А. Ф. Редигера в числе других 17 студентов был лишён права участвовать в конкурсе на оставление при академии для научного усовершенствования.

В 1908 году поступил экстерном в Обухвинскую больницу (наб. Фонтанки, д. 106)

Получил микробиологическую подготовку в Институте экспериментальной медицины. К 1914 году - ординатор в Обухвинской больнице.

Жил в квартире отца на Каменноостровском проспекте, д. 13

1914 год

(Моя часть мистического пласта игры)
В момент, когда я произносил "Смерть", делая ставку в игре с Цыганским Бароном, я в полной мере ясно осознал, что ставлю.

Я врач.
Я ставлю диагноз, лечу.
Это - материально, весомо, грубо, зримо.

Иногда.
Независимо от диагноза.
У меня есть Право. Сказать Смерти: "Подожди".

И это будет так.
Изменится судьба.
Нить не прервётся.

Если это сказано не о том человеке, что вот здесь и сейчас, в данный момент.
Если тот, за кого так попрошено, пропал без вести.
Он останется жив на самом деле.
Вопреки всему.

Если ему придёт время умирать от старости - его нить продолжится в детях.
И попросивший рано или поздно встретит того, за кого просил.
Или его детей.

Это Право я поставил на кон.
Ради большего.

И проиграл это Право.
Оно досталось выигравшей Ларисе Фёдоровне Крестоностской.

Дорогой доктор!

Помните ли вы наш давний, давний разговор на вечере у Шульцев? О болезнях инфекционного характера? Какая мерзость этот тиф. Я второй год сестрой милосердия на фронте и вот, кажется... Мне почти не страшно. Но очень, очень хочется жить. Иногда я вспоминаю, что когда-то была певицей и пою для раненых. Самой становится смешно...

Почему-то из всех моих друзей в эти часы, когда врачи ждут окончательного проявления болезни моей - я вспоминаю именно Вас. Дай Бог Вам выжить в этом аду и найти лекарства от всего этого.

А знаете, кто мне написал? Помните того испанского дипломата? Вот теперь он в Париже... Получить в окопах письмо по дипломатической почте - это нереально, это как будто из совсем другой жизни.

Берегите себя, милый Глеб Александрович!

Храни Вас Господь!

Знаете, я ведь почти влюбилась в Вас тогда, у Шульцев. Вы с таким вниманием слушали мои девические бредни и так интересно рассказывали! И так мило облили нас чаем!

Прощайте,

Елена Вячеславовна Макарова
20 февраля 1916 г.

1914-1934

февраль 1917

был одним из инициаторов создания Скорой помощи в Петрограде

1918

Красный террор. Читая текст указа СНК, я понимаю, что тут - ад. Так или иначе, но именно кровавый ад, с которым сложно что-то сравнивать.

1919 год, Новочеркасск

Я иду по тифозному бараку.
Шатаясь то ли от бесконечной усталости, то ли от начинающейся болезни.
Я не хочу думать о том, что это именно болезнь.
Но в глазах плывёт, ясности ума нет совсем.

• Муся, Муся, где ты? - слышу я тонкий голос ребёнка, в одной рубашонке, наголо обритого. И это имя вспыхивает воспоминанием о кудрявой смеющейся юной сестре хозяина приёма в 1914 году на Каменном острове.
• Как тебя зовут? Фамилия твоя как?
• Мила Шульц, ой, нет,... - она не успевает договорить. Вносят ещё больных, я крепко беру её за руку и вывожу. Она явно уже совершенно здорова, но совершенно потеряна.
• Мила, - говорю я ей: - Я сейчас отведу тебя в Дом Ребёнка детей Красных командиров. Понимаешь?
  Она кивает, улыбается: - да, папа... - тут она как-то спохватывается, и чуть заученно произносит, серьёзно: - мой папа - красный командир!

Я не уверен в этом воспоминании, не уверен и в том, что правильно её понял.
Я даже не уверен в том, что Людмила - правильное её имя.
В тот же день свалился сам в тифозном бреду.

Болезнь

В хаосе Новочеркасска Глеб Александрович, член Чрезвычайной Комисии по борьбе с сыпным тифом, заболевает сам тяжёлой формой тифа, осложнившейся полиневритом с парезом рук.

Уезжает в Константиноград к матери.

Отъезд

Константиноград, переходящий из рук в руки несколько раз.

Оказавшийся тут брат Борис (белый офицер, яркий поэт) убеждает больного, сломленного болезнью, устрашённого расстрелами Глеба уехать. Как говорит в какой-то момент мать "Не важно, какие там на улице флаги. Пли! звучит одинаково плохо".

В результате братья покидают город, случайно оставив родных в убеждении, что Глеб всё-таки умер и похоронен среди прочих жертв тифа.

Письмо 1

Родная моя!

Отьезд лета 1919 был наш с братом столь решителен и скор, а перспективы столь туманны. Что я, после года метаний, всё ещё не могу даже ощутить себя просто живым.

Написанные мной письма на петроградские адреса, мои ли, друзей - канули.

Потому главное, что хочется мне теперь - знать, что с тобой, детьми и женой.

Письмо это согласился передать человек, благодарный мне со студенческих времен, и если ты сочтешь что-то достойного передачи на словах, спокойно расскажи ему.

Как бы медленно ни шли письма и ехали люди, я очень надеюсь на весточку.

Адреса нынешнего на письме не указываю, ибо надеюсь, что не останусь надолго в этом городе, и искренне надеюсь попасть в Париж.

Твой любящий сын Глеб.
1920, где-то в Сербии

Письмо 2

Здравствуй, родная!

До меня дошли, как это ни удивительно среди воюющей Европы и хаоса гражданской войны, три почтовые открытки из Петрограда, от коллег из Обухвинской больницы, приходящей ныне в ужасающее запустение и разруху.

Бесконечно больно мне от того, что я здесь, а не там. Спасши живот свой, скольким тысячам я уготовил противную участь?

Складываются, однако, и здесь дружеские связи. Без помощи парижского нового моего товарища Мишеля Лемери вряд ли смог бы устроиться в больницу. Пусть уборщиком и мыть посуду, но в больницу же! В наипролетарском районе, как в студенчестве, все так остро, знакомо.

Удивительное же узнал о себе. Дивно тасуется колода.

По-первой. Как так получилось, что меня в Петрограде сочли умершим то ли от осложнений тифа по дороге домой, то ли от пули в Константинограде? Вплоть до того, что друзья питерские выразили сомнение, я ли это на самом деле. Изменившийся по болезни почерк еще добавил к их подозрениям.

Во-вторых. В эмиграции я оказался прославлен как... большевик, чекист и что сбежал то ли от зверств, то ли от мести собратьев-чекистов, то ли от того, что проворовался, будучи начальником больницы. А что единственным врагом Той ЧК, в которой я состоял, был тиф, уже никто не услышит.

Так что с откровенно белогвардейски мыслящими эмигрантами я не бываю, не говорю и во многие дома не вхож, несмотря даже на искренние усилия брата.

И в-третьих. Более всего огорчает меня то, что ложь, особенно ложь о прошлой, довоенной и дореволюционнной жизни пропитывает все речи и статьи, всю эту среду "бывших", от великих князей до последнего русского солдата.

Париж, 1921
Да, мне лучше всего писать в Париж, главпочтампт, Ивашенцеву Глебу Александровичу, до востребования. Пока это единственный адрес, в котором я уверен. Стараниями друзей я здесь, полагаю, не пропаду.

...При встрече моей с Машей Шульц в 1922 БОЛЕЕ ВСЕГО меня трясло от одной мысли, что памятный мне эпизод с Милой Шульц в 1919 году в Новочеркасске - лишь тифозный мой собственный бред, порождение болезни, а не реальное воспоминание.

Уж очень за три года оно поистёрлось, и стало казаться, не придумал ли я его, ведь никаких точных свидетельств тому не осталось, ни вещицы какой, ни записки. И узнать Милу я не мог бы ни по какому знаку... Но раз проговорив это матери девочки, дав ей надежду... Тогда же сел писать своей матери письмо с просьбой о поисках.

Письмо 3

Родная моя!

Пишу насчёт того, чтобы попытаться найти потерянного человека.

В Новочеркасске, за малое время до того, как я сам заболел тифом, девочка лет пяти не могла найти тётю Мусю, и свою фамилию назвала - Шульц. Мне пришлось сдать её в Дом Ребёнка детей Красных Командиров, так как тётя её то ли заболела, то ли к тому моменту умерла, я не успел выяснить.

В Париже встретил я Мари Шульц, маму Людмилы. "Муся" - это детское имя Марины Шульц, её золовки, и что с ней произошло, и была ли она тогда в Новочеркасске, для Мари остаётся загадкой.

Я даже на самом деле не уверен, не явилась ли мне в бреду эта девочка. Но успел сказать Мари об этой встрече, дав ей надежду, как бы не призрачную.

Потому очень прошу, наведи справки, хотя бы о том Доме Ребёнка и его перемещениях. Звали девочку полностью Людмила Андреевна Шульц, но, сама понимаешь, записать могли и как Шуйц, и как только не исказить имя и отчество. А в такой обстановке ребёнок этого возраста вряд ли сумел настоять на своём.

Твой любящий сын Глеб.
1922 год, Париж

Письмо 4

В Наркомздрав СССР

Германский микробиолог Флеминг открыл химический агент, убивающий бактерии, выделяемый плесневым грибком.

В Советском Союзе достанет государственной воли на исследования, испытания и промышленное производство пенициллина.

Чем раньше будет решена эта задача, тем больше людей удастся спасти от увечий, болезней, заражения крови.

Это изменит мир в неменьшей степени, чем социалистическая революция.
Париж, 1928.

Список ссылок на публикации, которым можно доверять, заверенная копия статьи самого Флеминга - отдельными листами в этом письме.

http://qkowlew.org/texts/db/gaiva-levsha-var-3-xvid.mp4

Написав это письмо, я не ожидал, что реакция на него будет совершенно иной. Его читали те, кому не важно было здоровье людей, но важно было, что Флеминг - германец. Что пишет эмигрант. Суть их не волновала совершенно. Потому я решил работать в одиночку. Зарабатывая деньги как сумею и тратя их на оборудование лаборатории. К этому моменту я уже стал врачом и, в конце концов, стал заведовать инфекционным отделением муниципальной больницы.

Работать самому

1928-1930 год

Строить асептическую лабораторию в условиях муниципальной больницы в предместьях Парижа - очень увлекательное занятие. Потому готовые платить за молчание пациенты - очень нужные пациенты. И готовый молчать врач - тоже очень нужный человек.

В результате за два года, построив кустарную установку, не менее кустарно выращивая плесень, поставив эксперименты на бесчисленных мышах, я подобрал примерную дозировку и схему лечения. Внутримышечный укол раз в 3 часа. И так в течение более чем трёх суток. Но мыши выздоравливали. От тифа, стрептококковых инфекций самого широкого спектра. Я анализировал их ткани и кровь. Я видел результат.

Никому. Никогда не признАюсь, скольким людям, оказавшимся на грани жизни и смерти, я пробовал провести курс лечения. В любом случае я мог лечить максимум одного одновременно. И не мог долго хранить полученный раствор.

Как я мечтал о опытном классном химике...

Письмо в Институт Пастера

Письмо на французском, в Институт Пастера. Судьба неизвестна

Уважаемые коллеги.

Как ранее и обещали вам, вот результаты сделанных нами в частной лаборатории опытов in vitro с применением выделенного нами пенициллина (схема лабораторного оборудования прилагается) в фармацевтически значимых количествах и высокой точностью дозировки.

Получив явно положительные результаты in vitro, мы также в этом году рискнули поставить два эксперимента на себе.

Совпадение результатов с опытами in vitro однозначно указывает на эффективность лекарства в отношении стафиллококковых и стрептококковых инфекций самого широкого спектра.

Настоятельно просим не оставить эти данные без внимания.

Декабрь 1929 года, Париж.

Письмо 5

Родная моя.

Какое счастье, что у нас появились непризрачные, подлинные шансы на встречу с тобой, Натальей и детьми. Мне чрезвычайно стыдно, что их жизнь прошла без меня.

Тем более обидно было, что отчасти плохую службу сослужили, представь, мои письма в Наркомздрав о пенициллине!

Чекистам, настоящим чекистам, показался подозрительным восьмой год сидящий в эмиграции бывший чекист... Надо ли говорить о том, что по существу моих писем даже отрицательного ответа я не получил.

Но теперь мы обязательно встретимся, и пусть хоть рентгеном просвечивают - я чист и свободен. Мне нечего везти, лишь любовь к вам и десятилетнюю тоску.

Отвечая сразу на все вопросы о том, чем я тут живу, и чем зарабатываю. Я на должности врача-инфекциониста муниципальной больницы, и очень ценим среди тех коллег, кто, как и я, видит свою жизнь в работе. Частная практика? Нет, о собственном деле я перестал и мечтать. Теперь мне легче и проще ассистировать Настоящему врачу. Я увидел тут именно таких. И переполняется несказанной радостью мое сердце. Операции Рафала Вильчура. Париж все так же остается столицей науки, и я здесь на своем месте, как это ни казалось мне когда-то странным.

Париж, 1930.

Встреча

Как встретиться с родными, не рискуя пересечь границу Советской России?

По морскому праву, полной властью на судне обладает капитан.

Поэтому посетить судно нейтральной страны в порту может гражданин любой страны.

Я сажусь на болгарский пароход, идущий в Феодосию.

В Феодосии же мои родные приходят на пароход.

После встречи

Всё.

Бесконечно далеки мои дети от меня.
Сейчас, всего лишь на следующий день после разговора с дочерью...
И не могу вспомнить в точности ни своих, ни её слов.
Это кажется мне ужасным, но она - самостоятельный человек 18 лет.
Мой язык не повернулся предложить им ехать со мной.

Никому. Никогда не признАюсь, наверное, в этой потере.

Болгарский пароход у причала Феодосии, 1930 год

Неотправленное письмо, без подписи.

Эта женщина давно
плоть одна была и дело -
дети, дом, семья... Летело
рукописное крыло
слишком медленно. Оплакан,
похоронен - не забыт!..
Господи, опять знобит,
лихорадит. Ставить на кон
нечего уже; пусты руки -
впустил - пропало.
От тоски и от разлуки
сил очнуться недостало.

Не признаться никому,
что сказали мы друг другу -
не жену и не подругу
на прощанье обниму -
как во мрак забвенья сгину.
Нет, ни дочери, ни сыну
слов достойных не найду.
В разном нам гореть аду,
разный рай нам уготован,
чуждый край моя стезя -
прошлого вернуть нельзя.

Но стою, молчаньем скован.
Медлю, медлю...
Что ж, прощайся.
В чём-то нам и повезло.
Никогда не возвращайся,
быстрокрылое письмо.
Катаринка Мур

Письмо Флемингу

Письмо на немецком, Яну Флемингу в Германию.

Уважаемый герр Флеминг.

Посылаю вам таблицы применения открытого вами пенициллина с количественнными результатами подсчёта болезнетворных бактерий в жидкостях организма in vitro и in vivo.

Я счёл разумным ради того, чтобы мои усилия не пропали зря, поставить эксперименты в том числе на себе и на добровольцах.

К сожалению, я не озаботился полным юридическим оформлением их согласия, потому считаю невозможным ставить подпись под этим письмом и этими данными.

Полагаю, что наши с вами совместные штудии в прошлом - достаточное основание для доверия к моим данным.

Искренне надеюсь, что мои поиски уменьшат ваши затраты на аналогичные эксперименты.

А славы мне не надо.

Январь 1930 года, предместье Парижа. Без подписи, без обратного адреса.

Письмо коллеге

Письмо на русском, на адрес одного врача в Ленинграде.

Привет, мелкий пропердун!

Шутки-шутками, а вот тебе подробно схемка, как в нашей любимой антанте.

Сам понимаешь, где посмотреть название грибка.

Первые фокусы - смотри таблицу.

Вещество нестойкое, и я не химик чтобы сделать лучше.

Но результат есть! Сам из таблиц увидишь.

И, возможно, дополнишь.

Несть числа увлечённым лаборантам!

Январь 1930 года, без подписи, без обратного адреса.

Письмо дошло неделей позже того, как адресат был расстрелян по причине его дворянского происхождения, осталось без внимания в стопке писем из почтового ящика и в конце концов сгинуло.

Через пару месяцев Глеб узнал о судьбе адресата.

1931 письмо от матери

Милый мой сыночек!

Снова пишу тебе с любовью и грустью о том, что могу я поцеловать только строчки твоего письма, а не тебя. Я совсем уже постарела, и ты уже тоже, наверное, стал совсем седым, но для меня ты всё тот же Глебушка.

Знаешь, пересматривала я наши письма за все эти годы, и наткнулась на старое-старое, что ты мне прислал ещё в 14-м, где ты писал странные вещи про цыган, игры, ставки... Мне тогда стало странно и жутко от того письма, но подумала я, что это увлечения у тебя какие-то странные, больше по молодости и романтичности. Но вот перечитала сейчас, и меня холодным ужасом обдало.

Ты писал в последних письмах, что работа твоя спокойна, предсказуема и ответственна. И не могу я сказать, что это меня не радует. Что может быть дороже для сердца материнского, чем знание о том, что дитя её в безопасности... но знаешь, знаешь... кажется, будто ты стоишь в стороне от своей настоящей жизни. Будто тогда давно ты совершил грех против собственной своей души и не искупил его до сих, Бог знает, сколько ты перенёс, мальчик мой. А сколько добра сделал людям и сколько жизней спас, невозможно счесть. Но в письмах твоих я вижу, что ты все ещё скорбен сердцем.

Я не знаю, что тебе может помочь, дорогой. Но сама, чем ближе подхожу к смерти, тем больше думаю о Боге. И о том, что он - главный лекарь человека. Сейчас у нас тут Бог не в почёте, но простой народ всё так же верует. Недавно старая подруга моя Надежда пешком пришла из Москвы в Киев. И молилась в Лавре, а потом пошла назад.

И я тоже думаю пойти. Я очень стара, конечно, но Бог поможет.

Всегда любящая тебя мать.

и ощущение, что Тот Бог - в бесконечно далеком прошлом, в детстве и юношестве. И ни малейшего отклика в душе теперь.

1933

Победа НСДАП в Германии.

1934 год, февраль

По большей части, результаты все получены, статистика собрана, дозировки и схемы инъекций отработаны...

Мне удаётся надолго засесть работать в библиотеку Института Пастера. В архивах я обнаруживаю след письма из Италии в 1892 от врача Бартоломео Гозио, который изучал причины поражения риса плесенью, вывел формулу антибиотика, выделяемого этой плесенью и схожего с пенициллином.

Но ещё более сильное ощущение я получаю, обнаружив подробнейший доклад, представленный французским военным врачом Эрнестом Дюшеном в Институте Пастера, на одном из заседаний.

Он заметил, что арабские конюхи собирают плесень с сырых седел и лечат ею раны лошадей. Дюшен тщательно обследовал плесень, опробовал её на морских свинках и выявил её разрушающее действие на палочку брюшного тифа.

Эти, казалось бы, совершенно недвусмысленные результаты НЕ БЫЛИ ПРИЗНАНЫ.

1934 год

А тут 1934 году ко мне опять приволокли Марию Шульц с ранением. Зашивать. Но в этот раз - с несомненной начинающейся гангреной ноги.

"Мария Станиславовна и Глеб Александрович обменялись матерными тирадами, из коих было ясно, что он хочет отрезать ей ногу, а она через то застрелится. После чего дама отрубилась"

И, молясь, чтобы не была уже задета гангреной кость, я стал делать уколы.

По 6 уколов в сутки (к этому времени я сумел, сделав анализы крови через полчаса, выяснить, что приемлемая концентрация пенициллина держится дольше 3 часов, и установил интервал в 4 часа).

К середине процесса ягодицы больной стали выглядеть не сильно лучше, чем в начале лечения выглядела нога. Тяжёлая у меня рука, а доверить этот шприц я никому не мог.

К концу недели я знал точно.

Первый вылеченный пенициллином человек будет жить.

Приём в 1934 году

Первый разговор с послом СССР

Главное, что прозвучало в ответе посла - СНАЧАЛА он говорит о том, что "виновных накажем", потом о деле.

Ясное понимание того, насколько страшный и жестокий СССР вот прямо сейчас.
И стало по настоящему страшно...
И то, что там, в этом СССР, решатся на эксперименты на людях.

Сопроводительный текст к полученной шахматной задаче: "Глядя на мою шахматную задачу, я вдруг почувствовал, что с окончанием работы над ней целому периоду моей жизни благполучно пришёл конец. Кроме скуки и отвращения, Европа не возбуждала во мне ничего. Кругом было очень тихо. Облегчение, которое я испытывал, придавало тишине некоторую нежность."

Второй разговор с послом

Конкретное, недвусмысленное предложение - работать.

Я отвечаю - "Да, я согласен и еду в СССР"

Копии

Далее я написал короткое вступление и стал копировать полученные мной данные, переписывать и перерисовывать схему лабораторной установки.
Предельно лаконично.
Только главное.
Стопки бумаг.

Андрей Шульц подошёл ко мне с желанием благодарить за ногу Мари, за всё сделанное, и я, будучи уже полностью захвачен написанием и копированием тех бумаг, что собрался раздать, объяснил Андрею, что да - она ПЕРВЫЙ спасённый "моим" пенициллином человек. Первый. И спросил его:

• Как вы думаете, какая доля подопытных мышей гибнет?
  Не важно было, что он ответил. Я же коротко сказал:
• Все.

Шок

На объявленный фуршет я вышел.
Убедился в том, что вижу всех участников приёма.
Убедился в том, что другого случая не представится.
Попросил внимания.

Объяснил, что всякий, кто считает себя моим другом,
да даже если и не считает - уже не важно...

Пусть подойдёт и возьмёт предназначенную ему небольшую пачку бумаг.
И сказал что данные в этих бумагах - не открытие и не изобретение,
но всё-таки достаточно важны для того, чтобы изменить мир.

Что эти данные, возможно, будут жечь руки тому, кто их взял.
Что эти данные следует публиковать как получится, как сумеете, если потеряете связь со мной, если я сам ничего не смогу делать.

И объявил, что я еду в Советский Союз.
На возгласы "Зачем?" - ответил:

• Работать.
• Но почему не здесь?
• Потому, что в 1892 году, за 36 лет до Флеминга, итальянский учёный Бартоломео Гозио впервые наблюдал этот эффект и даже получил формулу вещества.

Потому, что в 1897 году французский военный врач Эрнест Дюшен в Институте Пастера, здесь, в ПАРИЖЕ представил положительный результат исследования на мышах. Их результаты не были признаны.

Как вы думаете, какая доля подопытных мышей гибнет?

Все.

Потому, что эти данные получены мной в экспериментах на людях.

И не дай вам Бог последовать за мной.

После 1934 года

Был осуждён на 10 лет за контрреволюционную деятельность, не успев сделать ничего нового сверх того, чего достиг в своей парижской лаборатории. Никакие усилия друзей и публикации данных не ускорили внедрения пенициллина ни в какой стране.

Удивительно было, что остался жив. Не растеряв желания помогать людям, стал снова просто работать как врач. Уже за колючей проволокой. В ещё более сложных условиях, чем раньше. В 1943 году узнал о том, что в СССР всё-таки стали производить и применять антибиотики с 1942 года.

Неизвестно, почему был продлён срок заключения на ещё 10 лет.

За несколько дней до окончания второго срока Глеб Александрович скончался.
Последний враг да истребится - смерть.