Иван Бунин. Революция как острая зубная боль
Иван Бунин - один из тех писателей, которые восприняли революцию как трагедию. Не как слом системы или поражение каких-то политических сил, а, скорее, как крах русской культуры, как национальный крах.
В «Окаянных днях», которые представляют собой дневниковые записи писателя с 1918 по 1919 годы, писатель натуралистично передает события того времени, свидетелем которых он стал сначала в Москве, а затем в Одессе перед своим отбытием в эмиграцию, а также личные размышления. Мне кажется острее, точнее и злее мало кто писал о революции и гражданской войне.
В записках можно встретить немало любопытных и достаточно язвительных фактов об известных писателях того времени – Маяковском, Есенине, Клюеве и других.
Много в «Окаянных днях» и глубоких философских рассуждений. Иван Бунин приводит исторические параллели, которые дают его понимание событий 1917 и следующих за ним нескольких лет. Это бунт, смута, вольница:
«Ведь что ж было?-- говорит Достоевский.-- Была самая невинная, милая либеральная болтовня... Нас пленял не социализм, а чувствительная сторона социализма...» Но ведь было и подполье, а в этом подполье кое-кто отлично знал, к чему именно он направляет свои стопы, и некоторые, весьма для него удобные, свойства русского народа. И Степану цену знал.
«Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шаткость... И вот они опять возникли в огромном размере... Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь... У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло... Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев...» Это -- из Соловьева, о Смутном времени. А вот из Костомарова, о Стеньке Разине: «Народ пошел за Стенькой обманываемый, разжигаемый, многого не понимая толком... Были посулы, привады, а уж возле них всегда капкан... Поднялись все азиатцы, все язычество, зыряне, мордва, чуваши, черемисы, башкиры, которые бунтовались и резались, сами не зная за что... Шли «прелестные письма» Стеньки – «иду на бояр, приказных и всякую власть, учиню равенство...». Дозволен был полный грабеж... Стенька, его присные, его воинство были пьяны от вина и крови... возненавидели законы, общество, религию, все, что стесняло личные побуждения... дышали местью и завистью... составились из беглых воров, лентяев... Всей этой сволочи и черни Стенька обещал во всем полную волю, а на деле забрал в кабалу, в полное рабство, малейшее ослушание наказывал смертью истязательной, всех величал братьями, а все падали ниц перед ним...»
Не верится, чтобы Ленины не знали и не учитывали всего этого!
Никакой «революции духа», воспеваемой сторонниками переворота из среды литературы и искусства, тем же Маяковским, например, Бунин совершено не признавал. Более того, его буквально передергивало от новых явлений «культурной жизни», не говоря уже о повсеместном царствовании силы и жестокости, совершенно бессмысленной:
Подумать только: надо еще объяснять то тому, то другому, почему именно не пойду я служить в какой-нибудь Пролеткульт! Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет «последних достижений в инструментовке стиха» какую-нибудь хряпу с мокрыми от пота руками! Да порази ее проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже и «антерисуется» стихами!
Вообще, теперь самое страшное, самое ужасное и позорное даже не сами ужасы и позоры, а то, что надо разъяснять их, спорить о том, хороши они или дурны. Это ли не крайний ужас, что я должен доказывать, например, то, что лучше тысячу раз околеть с голоду, чем обучать эту хряпу ямбам и хореям, дабы она могла воспевать, как ее сотоварищи грабят, бьют, насилуют, пакостят в церквах, вырезывают ремни из офицерских спин, венчают с кобылами священников!
Иван Алексеевич так и не принял новой революционной культуры до конца своих дней. Эта острейшая боль, вероятно, так и не покинула его. Писатель навсегда остался верен себе и своим убеждениям даже в мелочах. Достаточно сказать, что он использовал ер и другие элементы дореволюционной грамматики до конца своей жизни.
В качестве иллюстрации использован портрет «Иван Бунин» художника Евгения Буковецкого